От Ренессанса до Барокко - Долгополов Игорь Викторович
«Смотрите, месье. Вот ваши три минуты».
В какой-то миг я увидел рядом бездонные темные бархатные глаза Джоконды. Она улыбалась моему волнению. В мягком свете Мона Лиза, казалось, сама излучала золотистое сияние.
Поражала удивительная нежность тончайшей лепки формы, но не это было главным. В трепетном мерцании лучистого московского утра, в эти минуты, ограниченные строгим регламентом, наполненные какой-то напряженной, почти праздничной суетой, Джоконда, окруженная десятком волнующихся людей, особенно остро предстала передо мной в своем бессмертии.
Великий покой и тишина царили в картине. С ослепительной яркостью вдруг представилась несчетная вереница лет, событий, людей, промелькнувших перед глазами Моны Лизы.
Джоконда спокойно, пожалуй, задумчиво взирала на нас. Предельно простая, в скромной, почти вдовьей одежде. Такая доступная и непостижимая в этой своей открытости.
Вдруг Джоконда исчезла, и я увидел, что все склонились над картиной, лежащей на большом столе. Началось священнодействие замеров. И снова я услышал загадочное слово «Джокондер».
Мое время кончилось. Я вышел в большой зал. На месте, где еще полчаса назад была «Джоконда», в провале стены сейфа, на темно-вишневом бархате, служившем фоном для картины, обозначился ровный квадрат слепящего голубого света. Видны были переплеты окна и деревья, беззвучно шумящие под порывами ветра. Вечная, неумирающая жизнь бурлила за стенами музея.
Пустой зал. Только вчера он был полон людей. Нескончаемая вереница зрителей, как река, вливалась в широкие двери и, удерживаемая поручнями, как шлюзами, текла, текла к Джоконде, на миг задерживала свой бег и нехотя, медленно исчезала у выхода. Только отполированные до блеска поручни барьеров хранят следы человеческих чувств.
Наконец Копьям, Антонова и их коллеги выходят из маленькой, скрытой двери в зал, проходят в кабинет директора. «Джокондер», – слышу я снова. Спрашиваю. Оказывается, так называется аппарат, специально изобретенный для обмеров состояния доски, на которой написана Мона Лиза. Он имеет девять точек касания, точно измеряющих отклонения от нормы «волны», то есть кривизны доски. Старое дерево изменило свой первоначальный рельеф, и важно, чтобы эти изменения не усугублялись. К счастью, «Джокондер» показал, что доска абсолютно не подверглась никаким деформациям. Все счастливы!
Леонардо да Винчи. Портрет Джиневры де Бенчи 1474–1476. Национальная галерея искусств, Вашингтон
Наступают минуты расставания. Сотни людей ждут Джоконду. Гранитные ступени Музея изобразительных искусств. Трещат камеры телевидения. Суетятся операторы кинохроники, радио. Над всей этой пестрой каруселью лазоревое июльское небо. Неспешно, величаво плывут облака.
Ждут. Ждут.
Но вот в темном прямоугольнике выхода появились люди, несущие контейнер. Она? Нет, это ящик с портретом французского короля Франциска I, приобретшего «Джоконду». Потом выносят второй контейнер, побольше. Оказывается, это рама Франциска. Потом большая группа сотрудников ставит в машину массивный синий контейнер. Это рама «Джоконды». И вот, наконец, маленький, серебристый контейнер. Антонова и Коньям принимают его и торжественно помогают нести к специальной машине. На контейнер кладут осторожно две розы – алую и белую.
Чезаре да Сесто. Леда и лебедь 1515–1520. Частная коллекция
Пьер Коньям просит разрешения сказать несколько слов:
«Перед тем как покинуть музей, Москву, Советский Союз, я хочу от всего сердца поблагодарить всех за ту замечательную встречу, за ту помощь, которая была оказана нам здесь. Я хочу вас заверить, что Лувр будет всегда хранить самую добрую память о московском Музее изобразительных искусств, о его прекрасных людях.
До скорого свидания!»
Не могу забыть волнения и в то же время ощущения таинственности, которые я испытал, посетив селение Винчи – родину великого Леонардо.
Местечко расположено высоко-высоко в горах. Шоссе долго вьется по крутогорбым холмам Тосканы. Мелькают черные кипарисы. Тенистые пинии неожиданными острыми силуэтами возникают на поворотах. Шелестят серебристые заросли оливковых рощ. В темной зелени мерцают белые виллы времен Медичи. Вдруг дорога упирается в небо. И там, на краю, на изумрудной поляне, – крошечная, сложенная из грубого камня хижина – дом, где, по преданию, появился на свет маленький Леонардо. По душистым просторным склонам паслись стада коз. Цвели пунцовые маки. Рядом, совсем близко, плыли сиреневые облака. Невероятная, прозрачная тишина весны заколдовала природу. Вот в этом волшебном безмолвии и появился мальчик, которому суждено было шагнуть в вечность. Это он создаст шедевры, которые возвеличат само имя Человек.
И вдруг в молчании гор, или это мне послышалось, раздался веселый перезвон колоколов Флоренции. Перед глазами будто возникла сама столица Тосканы – дивная, страшная пора – время Медичи. Я увидел роскошные герцогские сады, белые гордые статуи – все в бликах света и теней. В этой пестрой карусели – одинокого юношу, бродившего по аллеям. Вот он сел на скамью. Открыл большую папку. Начал рисовать. Молодого человека обступили античные боги и герои.
Дети Эллады, не меньше чем достославный Верроккио и его боттега, помогли Леонардо, как, впрочем, многим, многим художникам Ренессанса, достигнуть совершенства формы, гармонии. Понимание современности, чувство полета, глубочайшее изучение античности – вот что в сочетании с огромной внутренней волей, могучей духовностью, честностью, любовью к свободе помогло Леонардо да Винчи стать величайшим художником всех времен и народов. Хотя многим вельможным современникам он казался всего лишь неудачником и странноватым сумасбродом.
Только здесь, в Винчи, я ощутил истинные корни гениального дара Леонардо, его необыкновенную любовь к природе, свежесть и небывалую масштабность ощущения бытия.
Высоко в зените, как и много-много веков тому назад, парил орел. Он неспешно чертил огромные круги. Весеннее солнце победно сверкало на крыльях большой птицы и озаряло убогую хижину, где открыл глаза один из величайших людей нашей планеты.
Микеланджело Буонарроти
Нет, никогда не забыть тот светлый майский полдень, когда я переступил порог Сикстинской капеллы, влекомый толпою людей, людей незнакомых, разноплеменных, взволнованных, о чем-то шепчущихся. Каждый посетивший Ватикан был готов увидеть чудо, ведь всю свою жизнь любой из нас мечтал побывать в Риме, увидеть росписи Сикстинской капеллы, столь знакомые с детства по десяткам, сотням репродукций. И вот вдруг открылось, как ничтожны, как далеки эти копии от грандиозного, невероятного по мощи воздействия оригинала – фресок Микеланджело Буонарроти!
В какой-то миг мне показалось, что сама жизнь моя словно разделилась на две части: на первую, бесконечно долгую, полную впечатлений и ощущений любви к прекрасному, к искусству, и на вторую – с тех пор, как я впервые увидел воочию Сикстинскую капеллу. Микеланджело буквально потряс меня и перевернул во мне все представления о возможностях человека, человеческого гения!
Я написал эти слова, и вдруг мне почудилось, что я увидел мудрую улыбку Джоконды. Пристальный, почти тяжелый взгляд ее чуть прищуренных глаз словно говорил мне: «Пройдет немного времени, и, может быть, ты снова вспомнишь Леонардо, его глубину и величие». Мона Лиза немного грустно улыбнулась и вздохнула… Видение исчезло. Но я потерял покой. Нет, я ни на минуту не забывал моих любимых мастеров. Никогда, ни на мгновение я не расставался ни с Леонардо, ни с Гойей, ни с Суриковым…
