Нам здесь не место - Санчес Дженни Торрес

Хотя мне больно, я рад происходящему. Рад тому, что на каждое мое слово он отвечает ударом, лупит меня в живот, в грудь, в лицо, по голове. Меня радует боль и появившийся во рту металлический привкус. А потом картинка передо мной начинает исчезать, я будто падаю в глубокую черную нору, весь мир отдаляется, и звуки, которые издают Рэй, Нестор, Чико и еще двое парней, исчезают вместе с тусклым светом этой комнаты.

— Правильно, Чико, так и надо, — шепчу я. — Молодец.

Он сидит у меня на груди, вцепившись руками в горло. Но даже сейчас, когда Чико так зол, в нем проглядывает доброта, от которой мне всякий раз стандвится за него страшно.

— Молодец, — повторяю я.

Наши глаза встречаются лишь на миг, но больше и не надо. Я улыбаюсь, а он ослабевает хватку и слезает с меня. А я так и лежу, глядя в потолок, и ловлю ртом воздух.

Помещение наполняется хохотом и аплодисментами.

— Вау! — орет Рэй. Слышится долгий резкий свист, и мне кажется, что моя голова вот-вот треснет. — Это было круто! — Снова раздается свист.

Рэй подходит ко мне.

— Ну да, вы вдвоем отлично справитесь, — говорит он. У меня перед глазами все плывет, и Рэй начинает двоиться. — Поднимайся, — говорит он, хватая меня за руку и дергая на себя. — Завтра встретимся с вами обоими. Нестор вас подхватит, как сегодня. Есть для вас дельце-другое.

— Мы никому не проболтаемся, и, пожалуйста… пожалуйста… — бормочу я, надеясь, что он догадается о тех словах, произнести которые вслух у меня не хватает духу: «Пожалуйста, не втягивай нас в свои дела. Пожалуйста, отпусти нас».

Рэй совершенно точно знает, что я имею в виду. Глядя на меня, он качает головой:

— Хочу, чтобы вы кое о чем знали. Вот эти ребята, — он показывает взглядом на парней, которые были с ним с самого начала, — они пасли вас, пока вы спали. Они все время вас пасли. И видели тот костерок, на котором ты, умник, сжег одежду. И тот матрасик, на котором ты спишь, как сраный бездомный пес, — говорит он Чико. — Я все про вас знаю. Так что, пацаны, у вас только два варианта: дружить со мной либо стать моими врагами. Думаю, вы сообразите, что для вас лучше, правда?

Один из парней улыбается и что-то насвистывает. Точно такой же свист мы слышали за окном в ночь после убийства. И я понимаю, что сопротивляться бесполезно. Я знаю, что на самом деле у нас есть всего один вариант, и поэтому киваю.

Рэй улыбается.

— Хорошо! У меня большие планы. Я тут затеваю кое-что крутое. И мне нужна собственная армия. — Его глаза блестят. — Милости прошу в строй, солдатики.

Он делает знак Нестору. Тот выводит нас из сарая и отвозит домой. Всю дорогу в машине орет радио.

Поездка кажется какой-то нереальной, и каждый ухаб отдается болью в голове. Не успев опомниться, я выхожу из машины перед нашим домом. Солнце слепит. Я слышу, как уезжает Нестор, вместе с его тачкой удаляется и музыка. Пахнет пылью, смешанной с терпким запахом автомобильного освежителя воздуха, который застрял у меня в ноздрях. От такого «коктейля меня начинает подташнивать.

Чико идет рядом, поддерживая меня, потому что на этой жаре я шатаюсь как пьяный. По идее, мама должна сейчас быть на работе — она официантка в одном из ресторанов Аматике, ближайшего к нам курорта. Но я все равно проверяю, нет ли в патио ее мотороллера, и только после этого мы входим в дом.

Я как следует умываюсь, полошу рот, проверяя, не шатается ли какой-нибудь зуб. Чико бежит в лавку за льдом. Кажется, что он отсутствует целую вечность, и в то же время такое впечатление, что его не было лишь один миг, как будто я моргнул, и вот он уже тут — стоит рядом с раскаленным диваном, на котором я лежу, а в руках у него завернутый в полотенце пакетик с подтаявшим льдом. Я прикладываю лед к лицу, надеясь, что это поможет от синяков и моя физиономия не слишком заплывет.

Никто из нас ничего не говорит.

У нас нет слов.

Но даже если б они и были, вряд ли бы мы их произнесли.

Мы оба знали, что однажды это произойдет. Жить тут — все равно что строить будущее на зыбучих песках. Ты понимаешь, что однажды погрязнешь в них и они тебя поглотят. Вопрос только в том, как это случится и когда.

Теперь у нас есть на это ответ.

И это не слова, а только чувства.

Я ощущаю что-то острое у себя в груди, но все равно стараюсь дышать глубоко в надежде, что боль утихнет. Может, это сломанное ребро утыкается прямо в сердце, но вряд ли. Просто драка с Чико и те слова, которые слетели с моих губ и ранили его душу, точно так же пронзили и мое сердце. За все приходится платить.

Я пытался бороться со своим сердцем художника, пытался заставить его стать стальным. Но у меня не получилось. Я понимаю это, и меня накрывает новая волна паники. Мое сердце рвется на части. Снова и снова. В сознании возникает что-то красное, синее, розовое — этими цветами мы в школе рисовали схему сердца: поперечно-полосатая мышца, эпителиальная ткань… Потом я вспоминаю, что учительница говорила о поврежденных тканях. Что на их месте возникает рубец, шрам, и такие рубцы могут влиять на ощущения, снижая чувствительность.

Может, это мне и надо — покрыть свое сердце и себя самого множеством рубцов. Я думаю о том, как сворачивается кровь, как срастаются ткани. Как на месте каждой новой раны возникает толстый шрам. Снова и снова, пока боль не станет чем-то мелким, мимолетным и незначительным.

Может, тогда сердце не разобьется окончательно. И не сгниет.

Я думаю о сердце Рэя, черном, подпорченном.

Думаю о сердце мамы, которое будет сочиться ярко-красной болью.

Я чувствую, как все сильнее погружаюсь в диван, проваливаюсь в черноту, поэтому стараюсь сосредоточиться на розовом и синем. На нежно-розовых сердечных клапанах и пульсации темно-синих вен.

На чем-нибудь, что убережет меня от полной тьмы.

Крошка

На рынке все вокруг повторяют:

— Felicidades! Поздравляю, Крошка!

Эти слова произносят торговцы, соседи, подруги мамы. Все знают, что у меня родился ребенок, спрашивают о нем, радуются за меня. А мне хочется рассмеяться. Или чтобы из глаз хлынули слезы и, как прорвавшаяся через запруду вода, унесли бы всех вокруг. Мне хочется нашептать в уши доброхотам мои жуткие ночные молитвы, спросить, известно ли им, что девушки могут молиться о подобном, и посмотреть, что люди на это скажут. Хватит ли у них духа поздравлять меня после этого?

Но я знаю, что если хотя бы заикнусь об этом, то уже не смогу остановиться и буду бесконечно шептать свои молитвы. Поэтому я благодарю и продолжаю путь к аптеке.

Когда я вхожу туда, из-за стеклянного прилавка меня приветствует Летиция, которая там работает:

— Привет, Крошка. Как ты тут оказалась?

Обмахиваясь веером, она поднимается с табуреточки, одергивает джинсы и идет ко мне. Ее сандалии шаркают по пыльному полу, она улыбается.

Когда-то Летиция была красавицей. Она красила веки тенями цвета электрик, которые светились даже в помещении. И безупречно подводила глаза, делая толстые черные стрелки. Она напоминала мне актрису из какого-то сериала. Когда девчонкой я приходила сюда с матерью, всегда восхищалась прекрасными глазами Летиции и маленькой черной родинкой над верхней губой, слева.

Я завидовала тому, как ее парень смотрел на эту родинку, на губы, на всю Летицию. Он всегда был рядом, стоял, привалившись к краю прилавка, и ждал, пока она закончит с очередным покупателем, чтобы снова полностью завладеть ее вниманием. Казалось, он просто не может отвести от Летиции взгляд, а поскольку он был даже красивее Галло, я тогда считала ее самой везучей девушкой на свете.

— Просто нужно кое-что купить, — говорю я.

Летиция кивает, продолжая обмахиваться веером. Она до сих пор пользуется теми же тенями цвета электрик и подводит веки толстыми черными стрелками. И черная родинка над верхней губой никуда не делась.

Но она уже не та девушка, которой была десять лет назад.

Десять лет назад Летиции было шестнадцать. Я знаю ее историю — мы тут все всё друг о друге знаем. Давным-давно ее отец уехал в Штаты и не вернулся. Ее мать, как и моя, растила Летицию одна, полагаясь лишь на себя и на дружескую поддержку других женщин. И сама Летиция тоже родила, когда была в моем возрасте. Свою дочь она назвала Калифорнией. Ее красавчик-бойфренд тоже уехал в Соединенные Штаты, пообещав ей золотые горы. Летиция годами твердила всякому, кто соглашался слушать, что скоро он заберет их с дочуркой, они все вместе заживут в прелестном маленьком домике и она наконец-то станет американкой.