Нам здесь не место - Санчес Дженни Торрес

Вентилятор гоняет горячий воздух по душной комнате.

— Пульга? — В его голосе слышатся слезы.

— Нет, — отвечаю я наконец. Честно. — У твоей мамиты был умиротворенный вид. — Последняя часть — вранье. Вынужденное.

— Я думал… ты вроде говорил, что было много крови, — шепчет Чико. — Вокруг мамиты.

— Да, — подтверждаю я, — но по-другому. Она так не выглядела.

Я слышу, как он глубоко вздыхает, а потом выпускает из легких воздух. А я про себя договариваю до конца, на этот раз — правду: «Она выглядела хуже, Чико. Как монстр из тех, что появляются в твоих самых жутких кошмарах, а потом преследуют весь остаток жизни. Если бы ты ее увидел, то никогда бы не сумел забыть. Зато мог бы забыть, как твоя мамита выглядела на самом деле. И с какой любовью смотрела на тебя тогда в автобусе, перед тем как мы приехали на рынок в последний час ее жизни».

Мне было тринадцать, Чико — одиннадцать, и мы дружили уже целый год. В тот день вместе поехали на рынок в маленьком белом автобусе. Его мамита дала нам денег на оршад[11], и мы побежали к торговке, которая его продавала. День был очень жаркий, я помню, как щурился от оранжевого солнечного света, когда, наклонив чашку, пил холодный рисово-молочный напиток. Рот наполняла сладость. А потом мы услышали громкий хлопок.

Кто-то закричал, кто-то взвизгнул — и мимо нас промчался мотороллер. Мы с Чико сперва посмотрели ему вслед, а потом — туда, откуда он приехал. В тот день на рынке было много народу, и нам пришлось лавировать среди людей. В тринадцать лет я был все такой же мелкий, как в десять, и мне легче было пробираться сквозь толпу. Поэтому я увидел ее первым.

Мама Чико лежала посреди дороги, кровь пропитала ее белую блузку, расшитую красными и розовыми розами. Одинокая белая луковица выкатилась из ее зеленой авоськи и лежала рядом с длинной полосатой юбкой, которая задралась теперь почти до бедер, обнажив забрызганные кровью маленькие смуглые ноги.

Сандалии валялись с другой стороны, обнажив запыленные ступни.

— Пульга! — звал меня Чико.

Я повернулся и бросился обратно. Я очень старался заслонить от него то, что увидел.

— Не смотри! — орал я. Ничего другого в голову не приходило. — Не смотри! Не смотри! Не смотри!

— Что там? — спросил он, пытаясь пробраться мимо меня и остальных людей.

— Нет! — крикнул я и заплакал.

Но он меня не слушался. А я не мог позволить, чтобы он узнал о случившемся от кого-то еще.

— Там твоя мамита, Чико.

Краски покинули его лицо. А потом кто-то, я не знаю кто, помог мне оттащить его назад. Чико пытался пробиться к матери, он колотил меня и звал ее. Его рот был так близко к моему уху, что мне казалось, у меня вот-вот лопнет барабанная перепонка. Но мы тащили его назад. И я твердил: «Нет, не смотри». После этого в первый и в последний раз за все эти годы Чико не разговаривал со мной целую неделю.

— Ты не дал мне попрощаться с мамитой, — сказал он, когда наконец-то заговорил. — Я не смог прошептать ей «до свидания», и она не услышала, как я ее люблю. Ты не дал мне с ней проститься. — Слова звучали сдавленно, прерываясь всхлипываниями.

— Прости… — вот и все, что я смог ему ответить.

Как можно было сказать, что мамита все равно не услышала бы его слов? Потому что он просто не сумел бы их выговорить, увидев то, что видел я. С уст Чико мог бы сорваться лишь крик, и именно это услышала бы его мама.

Нет, нельзя было, чтобы он увидел ее такой. Я не мог допустить, чтобы эта картина преследовала его всю оставшуюся жизнь — пустые глаза, устремленные в небо, белки которых стали еще ярче на фоне окровавленного лица. Иногда я просыпаюсь от кошмара, в котором вижу ее и слышу отчаянные крики Чико, пусть он и спит на своем матрасе в метре от меня.

Неделя шла за неделей, полиция ничего не делала. Кто убил мамиту Чико, так и осталось неизвестным, она стала просто еще одним телом, и тогда я чуть было не сказал ему: «Давай сбежим. Давай уберемся из этого города». Я был почти готов вытащить из-под своего матраса все заметки, маршруты и карты, которые отыскал в интернете и распечатал на школьных компьютерах. Был почти готов сказать ему, что нам нужно вместе податься в Соединенные Штаты. Но я знал, что далеко нам не уйти. Нужно добыть больше информации. И если совсем уж честно, я был слишком эгоистичен. Чико каждую ночь засыпал в слезах по своей матери, и поэтому я не смог бы вынести расставания с моей мамой. Поэтому я решил подождать. До другого дня.

— Думаешь, кто-то знает, что мы всё видели? — шепчет Чико.

Вентилятор гудит.

— Ничего мы не видели, — напоминаю я ему.

— Да, я знаю… но как ты думаешь…

— Ничего мы не видели. Вообще ничего, Чико. Дошло?

— Пульга…

Комнату наполняет тишина.

— Спи давай, — говорю я, уставившись сквозь тонкие задернутые занавески в ночную тьму, пытаясь отогнать образы мертвой матери Чико и безжизненного тела дона Фелисио.

Я заставляю себя представить другие вещи — вроде сияющего в темноте фейерверка во время празднования Рождественского сочельника, Ноче Буэна. Или толпу людей, ожидающих, когда мы с моей группой начнем выступать. Но у меня не получается.

— Пульга, — шепчет Чико.

— Что?

— Это ведь Рэй, да? Рэй с Нестором.

— Помолчи, братан. Нечего болтать такое. — Я не свожу глаз с тонких занавесок, отделяющих нас от ночи. Кажется, чернота вот-вот поглотит все вокруг. И все услышит. И нашепчет наши тайны в уши посторонних. — Даже не думай об этом, понял? — говорю я.

— Но… — шепчет Чико.

— Спи, — повторяю я.

Нужно, чтобы он замолчал.

Я пытаюсь заснуть, но мысли не дают этого сделать. Мне все время представляются мертвецы или Рэй с Нестором. Или темнота. Меня расстраивает, что сегодня, похоже, нельзя доверять даже этой комнате, этим стенам. Даже тут наши секреты, мы сами и наши мечты не в безопасности.

Мечты о том, как однажды я, возможно, смогу перебраться в Соединенные Штаты, купить гитару и стать музыкантом вроде отца. А Чико отправится со мной и будет менеджером моей группы. А потом каждый из нас полюбит девушку и сфотографируется с ней перед классной тачкой. Девушка будет смотреть на меня так же, как мама смотрит на отца на их общей фотографии, такой старой, что у нее обтрепались края. Там они стоят на фоне «Эль-Камино», отец обнимает маму за плечи, и они глядят друг на друга так, будто видят при этом свое общее блестящее будущее.

Мама всегда отказывалась тратиться на гитару. Ей не нравилась мысль о том, что я могу пойти по стопам отца. Но я пообещал себе, что сделаю это, если только доберусь до Штатов. И маме я тоже дал обещание, что никогда ее не брошу. Поэтому я и ее перевезу в Штаты и там куплю ей дом. И однажды мы с Чико выйдем на большую сцену, чтобы получить какую-нибудь серьезную награду, и расскажем всем, что мы — просто обычные пацаны из Барриоса. Глядя в камеры, мы скажем всем мальчишкам из нашего города, чтобы они мечтали — потому что мечты сбываются і — а потом обнимемся и уйдем со сцены.

Мы тысячу раз делились друг с другом этой фантазией.

Но сегодня кажется, что мечтам никогда не сбыться. И мое тело снова и снова покрывается мурашками от страха.

— Пульга…

— Что?

— Мне… страшно, — признается Чико.

Снаружи я вроде бы слышу какое-то шуршание, а миг спустя — негромкий свист. Я говорю себе, что я параноик, что у меня просто разыгралось воображение. Но вижу, что Чико сел и уставился в сторону окна.

— Слышишь? — спрашивает он.

Горло и язык у меня будто распухли, во рту пересохло.

— Нет, — говорю я ему. — Спи.

— Пульга, — снова перепуганно шепчет он.

— Все будет о’кей, — обещаю я ему. Но сам всю ночь смотрю в окно.

Я жду.

Утром после бессонной ночи мы с Чико тащим по маминому требованию сквозь туман и влагу к дому доньи Агостины большой котел.