Проспер Мериме - Ноготок судьбы
Тишина, продолжавшая царить в комнате Инес, среди шума и суеты гостиницы, становилась подозрительной. Убедившись, что дверь была заперта не изнутри, а снаружи и что ключ не оставался в замке, хозяин больше не колебался и приказал взломать дверь. Ужасная картина открылась вошедшим. Неизвестная дама лежала на кровати в положении спящей, и эта поза могла бы легко обмануть, если бы спящая не была залита кровью. Во время сна ее грудь пронзили ударом кинжала, и оружие убийцы оставалось все еще в ране.
Вы легко простите меня, если я не буду останавливаться на этих жутких подробностях. Их знал в свое время весь город. Впрочем, даже тем, кого судьба этой несчастной тронула больше всего, до сих пор все еще неизвестно, — потому что лишь несколько дней прошло, как она в состоянии разобраться и привести в порядок смутные воспоминания об этой истории, — что жертва этого злодеяния — великолепная Педрина, которую никогда не забудет Мадрид, и что Педрина — Инес де лас Сьерас.
Я возвращаюсь к рассказу, — продолжал Пабло. — Зрители, сбежавшиеся на это ужасное зрелище, и врачи, которых тотчас же позвали, не замедлили обнаружить, что незнакомая дама еще жива. Меры, правда, запоздалые, но решительные, были применены настолько успешно, что у нее удалось вызвать кое-какие проявления жизни. Тем не менее, несколько дней протекли между надеждой и опасениями, возбудившими живое участие публики. Через месяц Инес, казалось, окончательно выздоровела, но бред, появившийся с того мгновения, когда к ней возвратился дар речи, и приписываемый лихорадочному состоянию, не уступал ни лекарствам, ни времени. Несчастное существо воскресло для жизни физической, но осталось мертвой для жизни духовной. Община монахинь взяла ее к себе и окружила внимательным уходом, в котором она так нуждалась. Будучи призреваема почти божественным милосердием, она, говорят, принимала заботы с бесконечной кротостью, потому что ее помешательство не имело в себе ничего яростного и суетливого, что характерно обычно для этой ужасной болезни. К тому же ее безумие изредка прерывалось светлыми минутами, длившимися более или менее долго и с каждым днем подававшими все больше и больше надежд на ее выздоровление. Эти светлые промежутки стали, наконец, настолько частыми, что подали повод несколько ослабить внимание к ее малейшим поступкам и поведению. Мало-помалу создалась привычка во время долгих часов богослужений оставлять ее без присмотра, и она воспользовалась этим и убежала.
Ее побег переполошил положительно всех; поиски производились весьма энергично, и их результаты вначале предвещали близкий успех.
Инес заметили с первого же дня ее странствий из-за ее несравненной красоты, естественного благородства манер и перемежающегося беспорядка в мыслях и речи. Она выделялась, кроме того, своим необыкновенным нарядом, составленным из случайных элегантных остатков театрального туалета, которые, обладая кое-каким блеском, не представляли собой никакой ценности и потому были брошены сицилийцем. Этот причудливый наряд благодаря производимому им впечатлению роскоши составлял резкий контраст с мешком из грубой ткани, висевшим у Инес на плече, для сбора подаяний народа. Ее следы, таким образом, доходили почти до Маттаро, но в этом месте дороги обрывались, и поиски во всех направлениях по окрестностям оказались бесплодными. Инес исчезла за два дня до Рождества, и когда вспомнили о глубоком унынии, в которое, казалось, бывал погружен ее ум всякий раз, когда освобождался от своих обычных потемок, решили, что она сама положила предел своим дням и бросилась в море. Это объяснение показалось настолько естественным, что едва ли кто-нибудь пытался найти какое-либо другое. Неизвестная умерла, и впечатление от этой новости было живо в продолжение целых двух дней, но на третий оно потеряло свою яркость, как все впечатления, а на четвертый никто о ней больше не вспоминал.
Как раз в эти дни случилось чрезвычайно странное происшествие, немало способствовавшее отвлечению внимания от истории исчезновения Инес и от трагической развязки ее приключений.
В окрестностях города, приблизительно в том месте, где терялись следы Инес, лежат развалины старой крепости, известные под названием замка Гисмондо. Существует предание, что этот замок уже несколько столетий находится во владении дьявола и что каждый год в ночь под Рождество там происходит бесовское пиршество. Нынешнему поколению никогда не приходилось сталкиваться с чем-либо, способным укрепить это суеверие, и о нем никто нисколько не беспокоился. Но некоторые обстоятельства, не нашедшие своего объяснения и по сию пору, в 1812 году снова вызвали его к жизни. На этот раз не оставалось никаких сомнений, что проклятый богом замок действительно населен какими-то странными обитателями, предававшимися без стеснения веселым пирушкам. Ровно в полночь в его давно уже пустынных покоях внезапно зажглась роскошная иллюминация, вселившая в окрестных деревушках беспокойство и страх. Запоздалые путники, случайно оказавшиеся у его стен, слышали какие-то странные и неясные голоса, прерываемые время от времени бесконечно сладостным пением. К тому же к торжественности и необычайности всего этого прибавилась еще ночная гроза, да еще такая, какой в столь позднее время не помнили в Каталонии. Страхи и легковерие народа присочинили некоторые подробности, так что на другой и в последующие дни на несколько лье в окружности только и было разговоров, что о возвращении духов в замок Гисмондо. Стечение стольких свидетельств, совпадавших в основных показаниях, внушило полиции вполне обоснованные опасения.
В самом деле, французские войска покидали свои гарнизоны, чтобы отправиться в далекий поход на подкрепление остатков армии, действовавшей в Германии, и момент мог показаться благоприятным для возобновления мятежных попыток со стороны староиспанской партии, начинавшей уже весьма ощутительным образом волновать население в наших недостаточно хорошо умиротворенных провинциях. Власти, не расположенные разделять суеверие черни, видели в этом мнимом сборище демонов, верных часу своей ежегодной встречи, не что иное, как собрание заговорщиков, готовых снова поднять знамя гражданской войны. Было отдано приказание произвести тщательное обследование таинственной крепости, подтвердившее с полной очевидностью основательность вызвавших его слухов. Обыск здания обнаружил следы иллюминации и празднества, насчитывавшего, если судить по числу пустых бутылок, все еще продолжавших стоять на столе, довольно значительное количество участников.
В этом месте рассказа, воскресившем у меня в памяти неутолимую жажду и неумеренные возлияния Бутрэ, я не смог удержаться от взрыва судорожного хохота, который надолго прервал Пабло и настолько противоречил моему первоначальному душевному состоянию, что не мог не вызвать его живейшего изумления. Он внимательно на меня посмотрел, дожидаясь, когда я подавлю порыв своей нескромной веселости, и, увидев, что я успокоился, продолжал.
— Собрание некоторого числа людей, по-видимому, вооруженных и приехавших, без сомненья, верхом, потому что нашлись также остатки фуража, стало совершенно доказанным фактом. Но никого из заговорщиков в замке не обнаружили, и все попытки отыскать их следы оказались бесплодными. Никогда властям так и не удалось добиться хотя бы некоторых сведений относительно этого странного собрания, несмотря на то, что миновали времена, когда оно могло вызывать подозрение и преследование, и наступила пора, когда признаться в нем так же выгодно, как некогда его необходимо было скрывать. Отряд, посланный в эту небольшую экспедицию, готовился уже к возвращению, когда какой-то солдат обнаружил в подземельях молодую, причудливо одетую девушку, которой, казалось, владело безумие и которая не только не постаралась от него убежать, но, наоборот, бросилась к нему навстречу, произнося имя, не удержавшееся в его памяти. «Это ты! — закричала она. — О, как долго заставляешь ты себя ожидать…» Выйдя на свет и обнаружив свою ошибку, она зарыдала. Этой девушкой, как вы сами догадываетесь, была Педрина. Ее приметы, сообщенные несколько дней назад властям побережья, находились при командире отряда. Он поторопился отправить ее в Барселону, сняв в один из ее светлых моментов допрос по поводу необъяснимого происшествия в ночь под Рождество. Но в ее памяти сохранились лишь крайне смутные воспоминания, и ее свидетельства, искренность которых не вызывала сомнений, внесли еще большую путаницу в сбивчивую и без того информацию властей. Удалось установить только, что странная причуда больного воображения побудила ее искать в замке сеньоров де лас Сьерас убежища, обеспеченного ей правами рождения, что она проникла в него через узкий проход, оставленный развалившимися воротами, и что питалась сначала провизией, принесенной с собою, а затем — брошенной незнакомцами. Что касается этих последних, то она, по-видимому, их вовсе не знала, и сделанное ею описание их одежды, не свойственной никаким существующим ныне народам, было настолько лишено всякого правдоподобия, что его, не задумываясь, сочли воспоминаниями сна, смешанного ею с действительностью. Удалось установить также, что один из авантюристов или заговорщиков произвел на нее сильное впечатление и что только надежда отыскать его снова поддерживала в ней желание жить. Но она поняла, что его свободе, а может быть, даже и жизни угрожает опасность и самым настойчивым усилиям не удалось выпытать у нее секрет его имени.
