Ричард Барэм - Церковное привидение: Собрание готических рассказов

— Вот ведь о ком вы догадались спросить, — ответил тюремщик. — Да уж, и не подумаешь, а это был отпетый преступник, хоть и молодой. Я здесь присутствовал, когда его казнили, — жуткое было дело. Помощнику начальника очень понравилось его лицо — как художнику понравилось — и захотелось его нарисовать, пока тот сидел в камере. Но заключенный ни в какую не соглашался, вот начальник и пришел как-то раз со старым фотоаппаратом и сделал снимок, пока преступник спал. Не иначе как рисунок на стене часовни — с той фотографии. Уж больно похож, не отличишь…

Не было необходимости сообщать тюремщику, что фотографию впоследствии увеличили и использовали при изготовлении витража для одной лондонской церкви. Мы пошли к священнику и рассказали о своем любопытном открытии. Пусть уж решит сам, возможно ли, чтобы в витраже водились привидения и чтобы дух повешенного вселился в стекло. Не знаю, что происходит с языком повешенного: высовывается он или нет. Мы решили, что выяснять это излишне. Не стали мы также вдаваться в подробности судьбы заключенного. Мы узнали его имя, и довольно. Но священник по нашему совету вынул из рамы все окно целиком. Мы закопали витраж впоследствии на одном сельском кладбище и на том успокоились.

С тех пор каждый раз, когда я вспоминаю об этом одержимом злым духом стекле, мне приходит на ум и услышанная от кого-то странная история о стеклянных негативах с изображением доски египетского саркофага. И в том и в другом случае некая зловредная сила незримо внедрилась в стекло. Остается только признать, что между этими происшествиями существует какое-то сходство. Определенного ничего сказать нельзя, но эти два эпизода связались в моей памяти. Я по-прежнему уверен, что дважды два — четыре, все остальное же вычислению не поддается и принадлежит к миру призрачной относительности.

As In A Glass Dimly, 1931

перевод Л. Бриловой

СИНТИЯ АСКВИТ

Английская писательница, составительница целого ряда антологий. Дочь Хьюго Ричарда Чартериса, 11-го графа Уимисс. В 1910 г. вышла замуж за поэта, романиста и адвоката Герберта Асквита (1881–1947), второго сына британского премьер-министра Герберта Генри Асквита.

Состояла в дружеских отношениях и переписке с Дейвидом Гербертом Лоуренсом и Лесли Поулзом Хартли; на протяжении 20 лет являлась секретарем Джеймса Мэтью Барри.

Предлагаемый рассказ включен в сборник Синтии Асквит «Эта суета земная» (1947).

Антикварная лавка на углу

Душеприказчикам Питера Вуда не составило ни малейшего труда разобраться в его делах. Все было в идеальном порядке. Его аккуратно разобранный письменный стол преподнес им только один сюрприз — запечатанный конверт, на котором было написано: «Не желая, чтобы меня беспокоили члены разнообразных ученых обществ, которые преследуют самые благие цели, я всю жизнь хранил этот эпизод в тайне, но после моей смерти с ним могут познакомиться все, кто пожелает, — я не выдумал в этой истории ни одного слова».

Судя по дате, Питер Вуд изложил ее за три года до смерти. Вот что он написал:

Я давно задумал рассказать об удивительном событии, которое произошло со мной в юности. Не буду пытаться анализировать его природу, не стану посягать на какие бы то ни было заключения. Я просто опишу несколько эпизодов — так, как они запечатлелись в моем сознании.

Вскоре после того, как я вступил в коллегию адвокатов, я возвращался однажды вечером в весьма унылом настроении к себе в меблированные комнаты, мечтая о театре, на который у меня не было денег, и вдруг увидел ярко освещенную витрину. Я большой любитель старины, хоть и не знаток, а тут еще надо мной дамокловым мечом висел свадебный подарок другу, и я без колебаний толкнул дверь, весело звякнул колокольчик, возвестив о моем появлении, и я оказался в большом помещении, битком набитом всякими старинными предметами, как и подобает антикварному магазину. Чего тут только не было — разрозненные рыцарские доспехи, оловянные призовые кубки, темные кривые зеркала, церковная утварь, натюрморты с букетами засушенных цветов, медные чайники, кресла, столы, комоды, подсвечники. Такой разномастный хлам обычно бывает покрыт толстым слоем пыли, вокруг унылое запустение, но здесь ничего похожего. Лавка ярко освещена, в камине трещат поленья, пляшет высокое пламя. Тепло, уютно. До чего же приятно было оказаться здесь после промозглого уличного холода.

Навстречу мне поднялись молодая женщина и девочка — явно сестры, уж очень они были похожи. Энергичные, жизнерадостные, в нарядных платьях — в антикварных лавках сидят совсем не такие продавцы. Этим скорее место в цветочном магазине.

«Вот умницы, какая у них тут чистота», — подумал я, здороваясь с барышнями.

Как приятно было смотреть на их цветущие, улыбающиеся лица; они излучали доброжелательность, ясность и покой, старшая сестра повела меня по залу, показывая собранные здесь в огромном количестве сокровища, и, при всей ее милой любезности, при всей образованности и глубоких познаниях, у меня сложилось впечатление, что ей решительно все равно, куплю я что-нибудь или нет. Она скорее напоминала экскурсовода, а не продавца.

Увидев великолепное посеребренное блюдо, цена которого оказалась весьма умеренной, я решил, что лучшего свадебного подарка и не найти. Младшая тотчас же ловко завернула блюдо. Я объяснил старшей, что у меня не хватает наличных, не согласится ли она принять чек.

— Конечно. — Она поставила передо мной чернильницу и положила ручку. — Выпишите на «Антикварную Лавку На Углу».

И вот надо уходить от них, возвращаться в желтый туман, до чего же не хотелось!

— До свидания, сэр. Заходите, всегда рады видеть вас, — прозвучал приветливый голосок барышни, такой милый, что мне показалось, будто мы с ней старые добрые друзья.

Неделю спустя я возвращался домой на редкость холодным зимним вечером — мелкий колючий снег больно сек лицо, пронизывающий ветер сбивал с ног, и вдруг мне вспомнилось гостеприимное тепло «Антикварной Лавки На Углу», меня потянуло снова туда заглянуть. Вот наконец и улица, где находится лавка, вот угол — да, тот самый угол. Но какая досада, я и сам не ожидал, что так огорчусь, увидев здание со слепыми окнами и висящую на дверной ручке картонную табличку с надписью «ЗАКРЫТО».

Из-за угла с визгом вырвался злобный порыв ветра, стал больно хлестать мокрыми полами брюк по иззябшим ногам. А я-то, я-то мечтал о тепле ярко освещенного магазинчика, какая незадача! Я с детским упрямством взялся за ручку и стал дергать ее, хоть и понимал, что дверь, конечно же, заперта. К моему удивлению, я почувствовал, что ручка поворачивается, но вовсе не от моего усилия. Дверь отворилась изнутри, и я оказался лицом к лицу с древним высохшим старичком. Рассмотреть его в темноте было довольно трудно.

— Входите, сэр, прошу вас, — раздался ласковый дребезжащий голос. Впереди послышались тихие шаркающие старческие шаги.

Как все здесь изменилось, неужели это та же самая лавка? Наверное, не работает электричество, подумал я. Две оплывшие свечи не могли разогнать тьму огромной комнаты, в их тусклом колеблющемся свете глыбами мрачно громоздилась мебель, когда-то так весело освещенная, сейчас она зловеще высилась, окутанная призрачными фантасмагорическими тенями. Огня в камине не было, лишь несколько дотлевающих янтарных угольков свидетельствовали о том, что его недавно топили. Больше никаких доказательств тому не было, ибо я в жизни не испытывал такого мертвящего холода. Сказать, что я промерз до костей, значит ничего не сказать. Я с сожалением вспомнил улицу — там колючий, пронизывающий ветер хотя бы бодрил и гнал скорее домой. Если в прошлый раз здесь царили уют и гостеприимство, то сегодня все потонуло во враждебном сумраке. Меня охватило непреодолимое желание тотчас же уйти, но что это? Темнота в лавке уже не столь густая, старик ходит по ней и всюду зажигает свечи.

— Что вам угодно посмотреть, сэр? — проговорил он своим старческим голосом, приближаясь ко мне с горящей свечой в руке.

Теперь я мог рассмотреть его более ясно — он произвел на меня поистине удивительное впечатление. В мыслях мелькнуло — «Рембрандтовский портрет». Кто еще мог положить столь необыкновенные тени на это иссушенное временем лицо? «Изможденный» — как часто мы произносим это слово, не вдумываясь в его смысл. Я понял, что оно значит, когда вгляделся в истаявшее лицо старика. Пергаментная кожа, в чертах глубокая покорность, глаза — точно потухшая зола, только в глубине глухо дотлевает что-то, словно не смея погаснуть. А уж как худ, хрупок, тщедушен!

«Прах и пепел… прах и пепел…»[384] — пронеслось у меня в голове.

Вы, вероятно, помните, что, когда я в первый раз оказался здесь, меня привела в восторг необычная чистота магазинчика. Мелькнула фантастическая мысль, что старик этот слеплен из пыли, которая собирается в таких лавках. Он казался совершенно бестелесным, словно облачко пыли, дотронься до него или дунь — и облачко рассеется.