Полет сокола - Смит Уилбур
Зуга завернул мешки с порохом в промасленную кожу и вместе с сержантом всю ночь лелеял их на руках, как больных детей. Открыть мешки и проверить, не подмокло ли содержимое, было невозможно: дождь непрерывно падал с низкого серого неба тонкими серебристыми стрелами.
Хлюпая и поскальзываясь в мокрой грязи, майор погнал носильщиков увязывать тюки и стал собираться сам. Поспешный завтрак состоял из холодных просяных лепешек и последних кусков копченой буйволятины.
Голову и плечи майора укрывала накидка из шкуры антилопы. Дождь стекал по бороде, рваная одежда липла к телу.
— Сафари! — выкрикнул он. — Выступаем!
— Давно бы так, черт побери, — буркнул сержант, переворачивая ружье дулом вниз, чтобы в ствол не натекла вода.
Лишь теперь носильщики обнаружили, что Зуга приготовил им дополнительную поклажу. Привязанный к шестам из дерева мопане, груз был укрыт циновкой, сплетенной из слоновой травы.
— Они это не понесут, — мрачно сказал сержант, выжимая пальцем воду из лохматых бровей. — Говорю вам, они откажутся.
— Понесут. — Глаза Зуги сверкнули ледяным изумрудным огнем. — Если хотят жить, понесут.
Он тщательно выбрал лучшую из каменных птиц, без повреждений и с самой красивой резьбой, и сам подготовил ее к переноске. Статуя послужит весомым доказательством существования покинутого города, тем фактом, которого, после прочтения отчета об экспедиции, не смогут отрицать даже самые циничные критики в далеком Лондоне. Зуга хорошо понимал, что ценность древней реликвии превосходит ее вес в золоте, однако главным было даже не это. Каменные птицы приобрели для него особый, почти мистический, смысл. Они стали символом успеха всех его чаяний — обладая одной из них, он словно утверждал свою власть над новой, дикой и прекрасной страной. В будущем он вернется и за другими, но это изваяние, самое совершенное, должно остаться с ним, как священный талисман.
— Ты и ты, — ткнул пальцем майор.
Он выбрал двух самых сильных и обычно сговорчивых носильщиков, однако и они медлили. Тогда Зуга скинул с плеча тяжелое охотничье ружье. Посмотрев на выражение лица начальника экспедиции, туземцы поспешно разобрали свои тюки и распределили груз между товарищами.
— Давайте хотя бы оставим это дурацкое барахло!
Дождь и холод обозлили сержанта не меньше, чем остальных, и он кивнул на металлический ящик с парадным мундиром с такой ненавистью, словно перед ним стоял враг.
Зуга не дал себе труда ответить, лишь знаком велел Мэтью взять ящик.
К полудню маленький отряд выбрался из густых промокших зарослей слоновьей травы, заполонившей долину. Баллантайн и его люди, скользя и чертыхаясь, стали взбираться по дальнему склону.
Дождь лил пять суток, не прекращаясь ни на минуту. Иногда вода с барабанным грохотом низвергалась с неба сплошной стеной, иногда наползал холодный моросящий туман. Люди с трудом ступали по ненадежной раскисшей почве, а влажная серебристая пелена обволакивала все вокруг, как одеялом, гася все звуки, кроме вечного шелеста капель и тихого шепота ветра в кронах деревьев.
Малярийные испарения поднимались, казалось, с самой земли, корчась и извиваясь промозглым утром в заболоченных долинах, как призраки истерзанных душ, и с каждым вздохом проникая в легкие. Первыми симптомы болезни ощутили носильщики: лихорадка давно засела у них в костях, а холодный дождь растревожил ее. Они тряслись в приступах неудержимой дрожи — зубы стучали так, что казалось, вот‑вот раскрошатся вдребезги. Однако тяготы сезонной болезни были для туземцев привычными, и они сохраняли способность идти.
Шатаясь как пьяные от лихорадки, кипящей в крови, полуголые люди с трудом втаскивали громоздкую статую в грубой упаковке из травы и коры на скалистые холмы, затем спускали по другому склону, а дойдя до берега очередной реки, без сил падали в грязь, даже не пытаясь прикрыться от безжалостного дождя.
Не месте пересохших русел с застывшими волнами сухого песка, что сверкали на солнце, как альпийские снежные поля, и спокойных зеленых водоемов, на берегах которых гнездились в норах блестящие зимородки и яркие, как самоцветы, щурки, теперь бушевали неистовые водовороты грязно‑бурой воды. Бурный пенистый поток перехлестывал через высокие берега и подмывал корни огромных деревьев, опрокидывая гигантские стволы в реку и увлекая их за собой, как тонкие тростинки.
Зуга угрюмо стоял на берегу, понимая, что опоздал: переправляться было немыслимо. Вниз по реке со скоростью лошади, скачущей галопом, пронесся труп утонувшего буйвола с раздутым розовым брюхом и торчащими кверху ногами.
— Придется идти вдоль реки, — проворчал майор, утирая рукавом охотничьей куртки потоки воды, струившиеся по лицу.
— Река течет на запад, — мрачно буркнул Ян Черут.
Дальнейших объяснений не требовалось — на западе лежало королевство Мзиликази, короля матабеле. Экспедиция приближалась к той заштрихованной области на карте, где Том Харкнесс сделал пометку: «Выжженные земли. Здесь пограничная стража короля Мзиликази убивает всех чужестранцев».
— И что ты предлагаешь, о, золотой луч готтентотского солнца? — горько спросил Зуга. — Ты отрастил себе крылья? — Он указал на необъятное водное пространство с неподвижными, как резные украшения, гребешками волн над подводными скалами и затопленными древесными стволами. — А как насчет жабр и плавников? Если же у тебя нет ни того ни другого, может, хоть посоветуешь что‑нибудь?
— Пожалуй, — столь же язвительно ответил Черут. — Мой совет таков: во‑первых, слушать добрых советов, когда их дают, а во‑вторых, бросить в реку вот это… — Он указал на упакованную статую и запечатанный ящик с мундиром.
Не дожидаясь, пока он закончит, Зуга отвернулся и крикнул:
— Сафари! Эй, вы, поднимайтесь! Выступаем!
Экспедиция медленно продвигалась к югу, но маршрут, проложенный сетью рек и затопленных долин, слишком сильно уводил на запад, и Зуга с трудом сдерживал тревогу.
На шестой день дождь стих, сквозь разрывы в тучах проглянула яркая синева небес. Под лучами яростного солнца от одежды повалил пар, и носильщиков перестала бить лихорадка.
Показания хронометра были ненадежны, но в полдень Зуге удалось определиться по солнцу. Судя по широте, они ушли на юг не так далеко, как он полагал, учитывая пройденный путь, а потому, возможно, продвинулись на запад даже дальше, чем показывали неточные вычисления долготы.
— В стране Мзиликази климат суше, — успокаивал себя Зуга, пряча навигационные инструменты в кожаные футляры, — а я англичанин, внук самого Тшеди. Что бы там ни писал старый Том, матабеле не посмеют остановить меня.
Немалые надежды он возлагал и на талисман, каменную птицу.
Майор упорно двигался на запад. В довершение всех несчастий последние крохи мяса съели в тот самый день, как экспедиция покинула руины древнего города.
С началом дождей огромные стада животных, которые прежде собирались у немногих оставшихся водоемов, рассеялись по обширной стране. Все канавки, ямки и лощинки наполнились свежей чистой водой, а выжженные солнцем равнины густо зеленели первыми нежными всходами.
За пять дней похода под дождем Зуга заметил лишь небольшое стадо водяных козлов, наименее ценной африканской дичи, — мясо этого животного имеет резкий мускусный запах, похожий на скипидар. Массивный самец с широко раскинутыми лирообразными рогами, покрытый лохматой красновато‑коричневой шерстью, высоко вскидывая голову, вел за собой безрогих самок. С каждым скачком белоснежное круглое пятно на его мощном крупе ярко вспыхивало. Козел выломился из подлеска и пронесся в моросящей мгле в двадцати шагах от маленького отряда.
Зуга вскинул тяжелое ружье и нажал на спусковой крючок. Изголодавшиеся носильщики у него за спиной повизгивали, как свора охотничьих собак. Пистон резко щелкнул, но ствол не выбросил пламя, и грохота выстрела не последовало, так же как и глухого удара свинцовой пули в живую плоть. Ружье дало осечку, и красавец козел вместе со своим гаремом стремительным галопом скрылся в кустах за тусклой завесой дождя. Стихающий топот копыт звучал насмешкой над охотником. Зуга раздраженно выругался и принялся прочищать ствол шомполом, предусмотрительно снабженным похожим на штопор инструментом. Предательский дождь просочился в ствол, и порох намок так, словно ружье окунулось в бурный коричневый поток.
