Полет сокола - Смит Уилбур
Отложив брошюру, Робин задумалась над ужасающим размахом этого отвратительного промысла. Пять миллионов человек с начала столетия, пять миллионов душ! Неудивительно, что работорговлю называли величайшим в мировой истории преступлением против человечества.
Порывшись в сундуке, она раскрыла книжицу с прикидкой доходов удачливого работорговца. Во внутренних районах Африки, вплоть до озерного края, куда проникал мало кто из белых, Фуллер Баллантайн обнаружил — напечатанное имя отца вызвало прилив гордости, смешанной с печалью, — что первоклассный раб переходит из рук в руки всего за горсть фарфоровых бусин. Двоих можно было получить за допотопный мушкет, который в Лондоне стоил тринадцать шиллингов, или за двухдолларовое кремневое ружье. На побережье тот же раб продавался за десять долларов, а на невольничьем рынке в Бразилии за него давали уже пятьсот. К северу от экватора риск перевозки возрастал, и цены били все рекорды: тысяча долларов на Кубе, полторы тысячи — в штате Луизиана.
Робин быстро прикинула: английский капитан отметил, что «Гурон» может перевезти за рейс две тысячи рабов. В Америке такой груз стоил невероятных денег, три миллиона долларов — пятнадцать таких кораблей, как «Гурон»! Одно‑единственное плавание удовлетворит самые алчные мечты, и ради этого работорговцы пойдут на любой риск.
И все же насколько справедливы обвинения капитана Кодрингтона? Насчет офицеров Королевского военно‑морского флота упорно поговаривали, что их усердие подогревают вовсе не гуманизм и отвращение к работорговле, а обещанные призовые деньги. Любой корабль они готовы считать невольничьим, а пункт о специальном оборудовании трактуют в самом широком смысле.
Брошюра с подробным разъяснением лежала как раз следующей. Согласно правилам, корабль считался невольничьим при наличии одного из следующих признаков: открытых решеток для проветривания трюмов, переборок в трюмах для установки дополнительных палуб, запасных досок для настила таких палуб, несоразмерно большого количества бочонков для воды или слишком больших котлов для варки риса, а также избыточных запасов риса или муки.
Даже если корабль всего лишь вез туземные циновки, которые могли служить подстилками для рабов, его можно было арестовать и конвоировать в порт — и такую власть имели люди, получавшие от ареста кораблей финансовую выгоду! Может, и капитан Кодрингтон из них, а фанатизм, сверкавший в его светлых глазах, служил лишь удобной маской для обыкновенной алчности?
Может быть, все дело в этом. Может быть, английский капитан ошибался… Но почему тогда Мунго Сент‑Джон развернулся и стал удирать на всех парусах, едва заметив британское военное судно?
Робин не знала, что и думать, ее мучило чувство вины. Не в силах успокоиться, она вышла на палубу, укутав голову и плечи в теплую кружевную накидку. Ветер превратился в ледяной шквал, и «Гурон», мчавшийся на юг, тяжело кренился в ответ на каждый его порыв, выбрасывая в густеющий сумрак фонтаны брызг.
Зуга сидел в каюте, сняв сюртук, и с сигарой в зубах просматривал списки снаряжения для экспедиции, которое предстояло пополнить по прибытии к мысу Доброй Надежды. Ответив на стук Робин, он с улыбкой поднялся ей навстречу.
— Как себя чувствуешь, сестренка? Зрелище было, конечно, малоприятное, хоть и неизбежное. Надеюсь, оно не слишком выбило тебя из колеи.
— Он поправится, — с надеждой сказала девушка.
Зуга, усадив ее на койку, единственное подходящее для этого место, кроме его стула, сменил тему разговора.
— Иногда мне кажется, что у нас многовато денег на экспедицию, — вздохнул он. — Слишком велик соблазн переборщить со снаряжением. Отец пересек континент всего с пятью носильщиками, а нам потребуется по меньшей мере сотня, по восемьдесят фунтов груза на каждого.
— Зуга, мне надо с тобой поговорить, — перебила Робин, — раз уж наконец появилась возможность.
На грубом волевом лице брата мелькнуло отвращение, словно он догадался, о чем пойдет разговор. Не дожидаясь ответа, Робин выпалила:
— Скажи, на этом корабле перевозят рабов?
Он вынул сигару изо рта и внимательно рассмотрел кончик.
— Знаешь, сестренка, вонь от невольничьего транспорта легко учуять за пятьдесят лиг, и ее не вытравить никаким щелоком даже после того, как рабов выгрузят. На «Гуроне» ничего подобного не ощущается.
— Корабль идет в первый рейс с новым владельцем, — напомнила Робин. — Кодрингтон сказал, что Сент‑Джон купил клипер на доходы от прошлых перевозок — потому он и чистый.
— Мунго Сент‑Джон — настоящий джентльмен, — нетерпеливо возразил Зуга. — Я в нем уверен.
— Хозяева плантаций на Кубе и в Луизиане — самые элегантные джентльмены, каких только можно встретить за пределами Сент‑Джеймсского дворца.
— Я предпочитаю верить его слову, — сердито бросил брат.
— Не слишком ли торопишься? — вкрадчиво произнесла Робин, хотя в глазах ее уже вспыхнули изумрудные искры. — Если окажется, что мы путешествуем на невольничьем корабле, это повредит твоей карьере.
— Черт побери, он дал мне слово! — Зуга не на шутку сердился. — Сент‑Джон занят законной торговлей, он собирается принять на борт слоновую кость и пальмовое масло.
— Ты просил разрешения осмотреть трюмы?
— Он дал мне слово! — упрямо мотнул головой брат.
— Так, может быть, попросишь?
Заколебавшись, Зуга отвел взгляд, потом решительно ответил:
— Нет, не попрошу. Такая просьба оскорбительна, и он вправе возмутиться.
— Ну да, — кивнула она, — а если мы обнаружим то, чего ты так боишься, это дискредитирует цель нашей экспедиции…
— Руководитель экспедиции — я, и мое решение твердо!
Робин пристально взглянула на него.
— Отец тоже никому не позволил бы встать у него на пути, даже маме и семье.
— Послушай, сестренка, если до прибытия в Кейптаун ты не успокоишься, я найму до Келимане другой корабль. Согласна?
Она не сводила с него обвиняющего взгляда.
— Даже если найдутся доказательства, — Зуга в ярости махнул рукой, — что мы можем предпринять?
— В Кейптауне сделаем заявление под присягой в адмиралтействе.
— Сестренка, — вздохнул он в отчаянии от ее непримиримости, — ну как ты не понимаешь… Что я выиграю, обвиняя Сент‑Джона? Даже если корабль и оборудован для работорговли (что маловероятно), мы окажемся в опасности, которую не стоит недооценивать, Робин. Капитан Сент‑Джон пойдет до конца, такой уж он человек. Нет, — Зуга решительно мотнул головой, растрепав завитые по моде волосы, — я не собираюсь подвергать риску ни нас с тобой, ни нашу экспедицию. Таково мое решение, и я требую, чтобы ты подчинилась.
Последовала долгая пауза. Робин медленно опустила взгляд, сложив руки на коленях.
— Хорошо, Зуга.
Брат вздохнул с явным облегчением.
— Благодарю тебя за понимание, дорогая. — Он наклонился, целуя ее в лоб. — Позволь проводить тебя к ужину.
Робин уже готова была отказаться, сославшись на усталость, и отужинать одна в своей каюте, однако, повинуясь внезапному наитию, кивнула:
— Спасибо, Зуга. — Она взглянула на брата с нечастой для нее сияющей улыбкой, чем окончательно его обезоружила. — Я счастлива иметь за столом такого прекрасного спутника.
Робин сидела между Сент‑Джоном и братом, и не знай ее Зуга так хорошо, то мог бы заподозрить в откровенном заигрывании с капитаном. Она расточала улыбки, внимательно подаваясь вперед, стоило ему заговорить, то и дело подливала в его бокал вина, радостно смеялась колким остротам. Зугу изумило и слегка встревожило такое преображение, да и Сент‑Джон никогда прежде не видел свою пассажирку в таком свете. Он прятал удивление за вежливой полуулыбкой, однако Робин Баллантайн и впрямь оказалась приятной собеседницей. Ее резковатые черты смягчились, делая лицо почти хорошеньким, а роскошные волосы, безупречная кожа и белоснежные зубы сияли и искрились в свете ламп. Мунго Сент‑Джон невольно и сам развеселился, смеялся все чаще, начиная проявлять явный интерес. Робин усердно наполняла его бокал, и капитан в этот вечер выпил больше, чем обычно позволял себе прежде, а когда стюард подал пудинг с коринкой, приказал подать к нему бутылку бренди.
