М. Ракитина - Дворец-музей Топкапы Стамбул

Библиотека «европейски ориентированного» султана — здание с двумя портиками, выходящими на два крыльца с обеих сторон фасада. Оно выстроено из серого камня, большие окна расположены в два яруса. От классической турецкой архитектуры остался только купол, увенчанный изящным шпилем с полумесяцем.

Интерьер библиотеки состоит из одного большого просторного помещения, которое колоннами разделено на три части. Центральная увенчана куполом, две боковые имеют причудливо изогнутые своды. Мраморные арки и низкие резные стенки отделяют от основного помещения два небольших алькова. Стены второго яруса декорированы дорогостоящими изникскими изразцами. В интерьере — изразцы нескольких серий, совпадающие по тону, но различные по рисунку. Одними изразцами выложен фон, вторыми — наличники и карниз между окнами.

Окна первого яруса закрыты великолепными ставнями, инкрустированными перламутром. В окна второго вставлены разноцветные витражи. При открытых ставнях комнату заливали потоки света, а солнечные лучи оставляли на полу разноцветные отблески, при закрытых в зале воцарялся приятный полумрак.

Вдоль стен проходит излюбленная в Турции низкая софа с удобными подушками. Между окнами находятся книжные шкафы, они выполнены из красного дерева и изнутри отделаны в синий цвет, чтобы не нарушать общей цветовой гаммы помещения. Письменного стола в библиотеке нет — в те времена на Востоке, и в Турции в том числе, предпочитали работать сидя на софе или ковре. Книгу или свиток при этом держали на подставке, а писали на коленях. Однако есть основания предполагать, что султан использовал библиотеку не только как место чтения и письма, но и для конфиденциальных бесед с приближенными.

Под портиком библиотеки, обращенным в сторону двора, находится изящный фонтан. В отличие от фонтана-павильона на площади перед входом этот оформлен в виде источника. Резная плита разделена на три неглубокие ниши, в каждой из которых устроены кран и небольшая каменная раковина. Однако пышное оформление фонтана противоречит сравнительно скромным струям, текшим из кранов. Здесь следует учитывать символическое значение воды в исламе. В Коране неоднократно упоминаются райские источники и ручьи, которые орошают вечнозеленые сады. Около них в тени деревьев будут наслаждаться прохладой праведники. Так что фонтаны имели четкую ассоциацию с небесным блаженством и должны были превратить султанский дворец в райский уголок. Неслучайно плита этого фонтана обильно украшена исламской символикой, а ниши для воды напоминают михраб — нишу в мечети, которая указывает молящимся направление на Каабу.

Однако фонтан у библиотеки имел еще одно практическое значение. Когда в ее зале султан беседовал с кем-то из приближенных, неумолчный шелест струи мешал излишне любопытным ушам что-либо подслушать, и все государственные и личные секреты повелителя оставались тайной.

Недалеко от библиотеки расположена галерея портретов султанов.

Издавна художниками при султанском дворе являлись его христианские подданные, на которых не распространялись запреты ислама на изображение живых существ. Одному из них принадлежит картина, иллюстрирующая церемонию джюлус султана Селима III (1789–1807).

Селим III, сын Мустафы III, унаследовал трон после смерти своего дяди Абдул-Гамида I в возрасте 27 лет. Обычно джюлус совершался еще до погребения предшественника. Сначала бывший шахзаде отправлялся на поклонение плащу пророка Мухаммеда, потом его поздравляли великий визирь и глава духовенства — шейх-уль-ислам. Затем он шел во второй двор, чтобы сесть на золотой трон и принять поздравления всех сановников и придворных.

Пышная церемония происходила перед Воротами Блаженства, которые ведут в третий двор. Султан восседает на троне, стоящем под портиком ворот. По правую руку от него находились великий визирь, шейх-уль-ислам, верховный судья — кади, командующий османским флотом — каптан-паша, а также глава черных евнухов — кызлар-агасы. По левую руку стоят шахзаде и оруженосцы. Под портиком расположился также особый отряд придворной стражи — зюлюфлю балтаджи и сановники внутренних покоев дворца. Во дворе готовятся приветствовать султана сановники разных рангов, придворные, улемы и янычары.

После завершения джюлуса новый повелитель вставал с трона, благодарил всех присутствующих, совершал намаз об упокоении покойного предшественника и удалялся во внутренний двор. Всем присутствующим на церемонии позднее выдавались подарки — джюлус бахшиши.

Тот же придворный художник спустя 14 лет изобразил зрелого 40-летнего Селима, сидящего на софе в своих покоях. В его темной бороде еще нет седины, но глаза устало полуприкрыты, а лицо не выражает никаких эмоций. Он одет в традиционную одежду, на голове тюрбан с белым эгретом, за пояс заткнут кинжал. В правой руке, украшенной перстнем, повелитель правоверных держит длинную нить жемчужных четок. В них обычно насчитывалось 99 зерен, и они символизировали «99 прекрасных имен Аллаха».

Однако на этом следование традициям кончается — поверх красного халата на султане надета еще одна одежда, напоминающая европейскую мантию, отделанную мехом горностая. За его спиной шкаф с несколькими предметами, среди которых выделяются часы европейской работы — явное свидетельство культурных пристрастий правителя.

Согласно исламской традиции считается, что живые существа, изображенные смертным человеком, после его смерти оживут и придут к нему с требованием, чтобы он наделил их еще и бессмертной душой. Естественно, художник не может этого сделать, потому что такое сотворить может только Аллах, и душа его будет погублена несовершенными творениями. Поэтому мусульмане не рисковали заниматься живописью (исключением была книжная миниатюра, на которую запрет не распространялся). Но поскольку грех падает на художника, то никто не мешал пригласить ко двору европейских живописцев, первым это сделал еще султан Мехмед Фатих, над портретом которого работал Джентилле Беллини. Выполненный с натуры портрет завоевателя Константинополя хранится сегодня в Национальной галерее в Лондоне, а его копия — в Топкапы.

Традиция не исчезла и в XVI веке, хотя тогда к турецкому двору приглашались менее известные художники — их имена до нас не дошли. Главной задачей, которая перед ними ставилась, было прославление династии Османов, потому что ни один правитель не может обойтись без портретов своих предков, которые служат доказательством его прав на наследственную власть. Так неизвестный итальянский художник, которого искусствоведы считают принадлежащим к мастерской Веронезе, получил заказ на изготовление портретов далеких предков правящего султана. В качестве заказчика выступал двенадцатый по счету представитель династии Османов, султан Мурад III (1574–1595). Точные копии этих портретов находятся в Старой пинакотеке в Мюнхене.

Неизвестно, приезжал ли живописец в Турцию или просто отправил в Стамбул уже готовые произведения. По вымышленным портретам трудно составить представление о знании им турецких реалий, в частности об одежде и головных уборах. Скорее всего, художник рисовал свое представление о турецких султанах. На всех портретах присутствует огромная чалма, которая, однако, нигде не украшена эгретами. Наиболее выразительным из всей серии является вымышленный портрет четвертого султана Баязида I (1389–1402), грустно глядящего на зрителя через плечо.

Султан Абдул-Гамид II (1842–1918), младший сын султана Абдул-Меджида I, тридцать четвертый правитель из династии Османов, стоял во главе Османской империи в 1876–1909. Несмотря на внешне европейский вид, он считался одним из самых жестоких правителей за всю историю Турции, и мало кто из знавших его мог найти для него доброе слово. Вероятно, это было связано с его душевным заболеванием — паранойей.

Султан был крайне подозрителен и одержим манией шпионить за всеми окружающими. Он страдал бессонницей и поэтому мог потребовать к себе любого из министров и секретарей в любое время дня и ночи. Абдул-Гамид II решил перенести свою резиденцию из дворца Долмабахче в новый дворец Йылдыз (Звездный дворец) и постарался обустроить его так, чтобы свести к минимуму все связи с внешним миром. Дворец был превращен в хорошо охраняемую крепость. В гареме у него было 12 жен и наложниц, 16 детей, что было большой редкостью для XIX века.