Вкус листьев коки - Мюллер Карин
– Сейчас все увидишь, – сказал он.
Через двадцать минут мы оказались у одноэтажного здания на вершине одинокого холма, в далеком пригороде. По окружности выстроились ржавые пикапы, похожие на выброшенные прибоем обломки кораблекрушения. На площадке перед домом валялись пустые пивные бутылки и окровавленные перья. У калитки, где продавали билеты, слонялись зловещего вида типы.
Внутри был ринг, покрытый красным ковром и окруженный возвышением с круговыми рядами стульев. Все стулья были прибиты к полу, чтобы зрители не могли сдвинуть их вперед ни на дюйм или – боже упаси! – швырнуть на ринг. Несколько сотен мужчин перешептывались и пересчитывали стопки купюр толщиной в кирпич. Над рингом медленно покачивался маятник часов.
Хуан привез меня на петушиные бои.
– Петухи должны иметь в точности один вес, чтобы драться, – сказал Хуан, и мы поспешили на процедуру взвешивания.
Седой старик гладил голову своего петуха так, словно это был его новорожденный ребенок. Птица ни капли не напоминала тех пушистых цыплят, что украшают коробки для яиц и рекламные постеры ресторанов быстрого питания. Это были машины-убийцы с длинными мускулистыми шеями, крепко прижатыми крыльями, юркими, как у рыбы-меч, туловищами и радужными хвостами, пульсирующими воинственной энергией. Лишь ниже живота прослеживалось отдаленное сходство с их родственниками по птицеферме. Их брюшки были чисто выщипаны – голая, покрытая мурашками плоть, точь-в-точь как у бройлерных цыплят из супермаркета.
– Это очень важный турнир. На него съехались птицы из Перу, Эквадора, Колумбии, даже Аргентины! – объяснил Хуан.
Зазвонил колокольчик, и зрители молча заняли свои места. У брата Хуана был абонемент, и он провел меня на лучшее место у самого ринга. Я здесь была единственной женщиной.
На ринге остались лишь двое судей, ведущий и хозяева петухов. Последние ласково похлопывали птиц по бокам и приглаживали им перья. Хуан шепотом объяснял правила.
– Они делают ставки, – сказал он, кивком указывая на собравшийся народ. Присмотревшись, я начала замечать их неприметные жесты, как у биржевых брокеров: поднятый согнутый палец, быстрый и резкий кивок, подергивание мизинцем.
– Больше всего ставят торговцы наркотиками, – прошептал Хуан, – до пяти миллионов сукре.
У меня зачесался нос. Я села на свои ладони.
Обе птицы застолбили себе несколько квадратных ярдов ринга и теперь расхаживали туда-сюда. Они клевали землю с видимым безразличием, хотя их глаза наблюдали за противником, словно в прицел винтовки. Время от времени они угрожающе шипели друг на друга, но при этом хранили осторожность и не переступали невидимую границу чужой территории.
Но у их владельцев были другие планы. Они подхватили птиц и столкнули их, нанося и отражая удары, будто это были не петухи, а мечи и дрались не птицы, а их хозяева. Когда петухи оказались «лицом к лицу», сработал инстинкт защиты территории. Перья на петушиных шеях стали топорщиться, как львиные гривы.
Судьи засекли время. Петухов опустили на землю. Они набросились друг на друга, словно ядра, летящие на полной скорости, выскочив вперед в последнюю секунду и мощно размахивая крыльями. Ощипанные бедра описали высокую дугу, и когти вцепились в грудь противника. Все вокруг затаили дыхание; зрители наклонились вперед, опираясь на локти, точно волки, высматривающие добычу.
Все кончилось довольно быстро. Одна из птиц упала клювом вниз и лихорадочно захлопала крыльями. Хозяин поднял ее за лапы и ушел; на лице его не было и следа нежности, которую я видела несколько минут назад. Из клюва птицы текла кровь. Я вдруг поняла, почему ковер на ринге красный.
За первым боем последовал следующий.
– Черный – Эквадор, белый – Перу, – пояснил Хуан.
Ляжки петухов были снабжены острыми шпорами.
– Бритвенные лезвия? – предположила я.
Хуан покачал головой и толкнул брата. Тот открыл бархатную коробочку и извлек зловещего вида шип из черепахового панциря.
– Бритвы – для петухов, которые не умеют драться. С этим, – он легко коснулся указательным пальцем кончика шипа, – петух должен знать, как правильно подпрыгнуть и вонзить шип в сердце или голову.
Он постучал себя по виску.
– А почему из черепахового панциря?
– Меньше весит, и удар такого шипа не смертелен, в отличие от железных шпор. Бой длится дольше.
Медленно раскачивающийся маятник отмерил уже семь минут. Обе птицы заметно притомились; на их грудках, в тех местах, где они выщипали друг другу перья, растекались темные пятна. Собравшись с силами, они вернулись в бой, как бегуны, которые устали, но не были намерены сдаваться. По рядам прокатилась волна аплодисментов. Ставки удвоились, затем выросли в четыре раза.
К двенадцатой минуте птицы выдохлись настолько, что могли лишь тяжело дышать, навалившись друг на друга. Перед самым сигналом один из бойцов сделал вялый выпад; блеснули когти, и эквадорец затих, а на ковре под ним растеклось влажное пятно. На ринг высыпали мужчины; свертки банкнот передавались из рук в руки. Деньги никто не считал.
– Как научить петуха пользоваться искусственными шпорами? – спросила я. Происходящее захватило меня, несмотря на лужицы крови.
– Научить нельзя, – ответил брат Хуана. – Это навык, передающийся по наследству – но только по материнской линии. Петух-чемпион стоит до двадцати тысяч долларов, но за несушку дают тройную цену. Ведь все ее потомство – потенциальные бойцы.
Через час на ринге запахло смертью, а мужские тела пропитались кислым потом. Мы ушли до начала следующего боя, шагая по ковру, который промок от крови и стал пружинистым, как губка. Я подумала о завтрашней церемонии у Тайтайчуро. Сколько еще смертей невинных птиц и животных я увижу, прежде чем мое путешествие, наконец, начнется?
Величайший шаман северного Эквадора опаздывал. Все утро мы гоняли мусор по его двору. Джон, мой двухметровый оператор, гадал, как ему втиснуться в сарай с потолком в три фута.
Наконец пришел Тайтайчуро, открыл сарай и без промедлений затянул мантру.
– Подождите! – сказала я, шаря по полкам в поисках свечных огарков и пытаясь не вляпаться в кучки сухого помета, присыпавшие пол. Тайтайчуро тут же начал требовать больше денег за отсрочку. Если он и вправду берет двести долларов за часовую церемонию, то почему не может провести электричество?
Наконец я зажгла две дюжины свечей, пламя которых осветило беспорядок на столе. Тайтайчуро взял грязную чашку, наполнил ее маисовым самогоном до половины, выпил, наполнил снова и протянул мне. Он запел мантру, позвенел в колокольчик и посыпал мою макушку горстью розовых лепестков. Потом выпил еще. Набрал полный рот одеколона и плюнул мне в ухо. Затем глотнул еще. На этот раз плевок попал мне в глаз, и по ощущениям это было похоже на укол тем самым черепаховым шипом, что я видела на ногах у петухов. Тайтайчуро закурил, глубоко затянулся и выдохнул дым мне в лицо, призвал богов и выпил еще. Потом взял яйцо и помахал им у меня над головой, после чего позвал на кечуа своего маленького сына. Мальчик вскоре вернулся и принес горсть зеленых листьев. Тайтайчуро поднял мне рубашку и натер травой мою спину, живот, руки и лицо. Лишь через несколько секунд я поняла, что это крапива. Спина и живот загорелись. Жжение растеклось вверх, к шее. Если раньше у меня и были какие-то добрые мысли насчет этого человека, теперь они испарились.
Он снова выпустил дым мне в лицо.
– Все, – объявил он и вышел на улицу.
Церемония продлилась меньше десяти минут.
Я догнала его и напомнила, что мы договаривались на час. Он потребовал больше денег. Я напомнила, что он обещал отвести нас к священному дереву, что росло у него за домом.
Шаман недовольно согласился подняться с нами на холм. Он позвал свою дочь и ушел.
– Почему, – спросила я, когда мы снова его нагнали, – вы не надели церемониальное облачение?
Все это время на нем была блестящая нейлоновая куртка с эмблемой футбольной команды на спине.
