Матвей Ганапольский - Чао, Италия!
Самого Александра Сергеевича, кстати, очень ждали в Риме, очень ждали.
Был такой художник Гагарин, из рода князей Гагариных, который создал в 30-х годах девятнадцатого века большую картину, которая называлась «Пушкин в Риме».
Это очень интересная мистификация, где изображены самые известные деятели русской общины – писатель и литературовед Сергей Шеверев, Карамзин младший, Вяземский, Волконская… И все стоят в Риме на фоне развалин и акведуков, и среди них Пушкин – «Вот с вами снова я!..» Жаль, что не получилось ему приехать, он знал про Италию больше, чем многие, кто тут живет.
В нашей беседе с Букаловым возникла неопределенная пауза.
Я почему-то задумался, и мне вдруг стало отчаянно жалко Пушкина. Бедный Александр Сергеевич!..
Я представил себе, как он просовывает кудрявую голову в окошко консульства Италии и спрашивает визу. Но ему сообщают, что визу ему не дадут, потому что так сказал царь. И Пушкин выбегает из очереди, переворачивает «Анкетную форму № 1» и, задыхаясь от гнева, торопливо на ней пишет: «Самовластительный злодей, тебя, твой трон я ненавижу!..»
Такие проникновенные, остросоциальные строки можно написать только в консульстве Италии, поверьте мне. Если бы я был Пушкиным, я бы там еще и не то написал!..
А еще мне стало жалко Гоголя. Бедный Николай Васильевич!
Я представил, как он – гениальный, сгорбленный и остроносый – кидает в камин листы второго тома «Мертвых душ».
И понятно почему. После Италии ему хочется тепла, а какое тут тепло, с такими ценами за газ и электричество. Он только вернулся, только птицу-тройку отпустил, а в дверях уже торчит квитанция. А в ней сказано, что за коммунальные услуги за шесть лет не плачено, а если даже сегодня заплатить, то газ включат только через три дня.
Вот и приходится свою книгу жечь, чтобы согреться.
Хорошо, что еще никто этого не видит, а то мало того, что пойдешь в посмешище – найдется щелкопер, бумагомарака, в комедию тебя вставит. Вот что обидно! Чина, звания не пощадит, и будут все скалить зубы и бить в ладоши!!!
Я мрачно посмотрел на Букалова. Он хохотал.
– Чему смеетесь? – с надрывом спросил я Алексея. – Над собою смеетесь!..
– Это смех радости, – заметил Букалов.
– Чему можно радоваться, если Гоголь второй том сжигает?! – мучительно произнес я, ибо мой язык почему-то, с трудом выговаривал слова.
– Я радуюсь удивительным свойствам итальянского пива. Оказывается, если, как ты сейчас, выпить всего четыре бутылки пива Nastro Azzuro, то начинаешь по-настоящему ценить классиков русской литературы. А это доказывает мой главный тезис о неразрывной духовной связи Италии и России. Пусть даже через пиво.
– Тогда выпьем!.. – немедленно предложил я.
Мы выпили за Гоголя и за второй том «Мертвых душ».
– Снова вспоминаю слова Мандельштама, – со вздохом сказал я. – Думаю, что творческим людям из Италии в Россию вредно возвращаться. Вот Гоголь вернулся, заболел и сжег рукопись. Мне, вот, скоро тоже в Москву возвращаться. Что-то и меня к камину тянет, только жечь пока нечего. Не Пушкин я!..
– Да, и не Гоголь, – мягко подтвердил Букалов. – Хотя, конечно, у тебя все впереди. Но, главное, ты здоров. А у Гоголя это была уже болезнь.
Но он и в Италии был непрост – все время, говорил, что не в состоянии принимать пищу, что у него желудок как-то не так расположен. А потом его находили в соседней таверне, где он наверстывал упущенное.
Гоголь был довольно странным человеком, интровертом, и, кстати, с его присутствием в Риме связано много легенд и загадок.
Например, мы знаем, что сюжет «Мертвых душ» ему подсказал Пушкин. Но ведь автора к написанию произведения еще и подтолкнуть надо.
Так вот, есть версия, что Гоголя сесть за перо подтолкнуло одно обстоятельство. Если ты помнишь, он жил на Via Felice, которая сейчас называется Via Sistina, она впадает в площадь Barberini, на которой расположен знаменитый фонтан Бернини «Тритон».
При Гоголе этого уже не было, но в конце XVIII века существовал такой обычай: к ограде этого фонтана, стоящего на немощенной площади, где паслись козы, после многодневных и «многовинных» праздников привозили неопознанных покойников. И близкие знали, где искать пропавшего родственника. Гоголю рассказывали про этот обычай.
Вот уж поистине «Мертвые души»!
Но главная его тайна – тайна быстрого, я бы сказал, внезапного отъезда из Рима. И эта тайна до сих пор не разгадана.
Почему уехал? Зачем так поспешно?
Нет ответа. И никаких полицейских документов, по этому поводу найти не удалось.
Гоголь, конечно, был величайшим мистификатором, но одновременно он был очень заботливым сыном и братом.
Он подробнейшим образом сообщал своей матери и сестре о своих делах, приключениях, впечатлениях, поездках, болезнях, мнимых и настоящих. Они знали о его несварении желудка, о его самочувствии, головокружениях. Или, напротив, о каких-то положительных эмоциях.
Но, он ни слова никому не написал, что вот так сядет и уедет. Все последние письма из Рима не предвещали этого скоропалительного отъезда.
Кто знает, возможно, когда-то откроют истинную причину его поступка, который, безусловно, стал началом его конца…
Обитель богов
Но отойдем немного от Гоголя.
Золотой век литературы – XIX – постепенно сменялся Серебряным веком. Но этот переход от одного драгоценного металла к другому никак не отразился на отношении русских к Италии.
Здесь были поэты, которые настолько проникли в итальянскую культуру, в итальянский язык, в итальянскую поэзию, что стали крупнейшими специалистами, творцами, истинными знатоками этой земли и ее культуры.
Например, поэт-символист Вячеслав Иванов. Он ведь был прекрасным преподавателем и преподавал в Баку, потом тут, в Риме.
Недавно была выставка, ему посвященная, и там демонстрировалась его переписка с Луначарским. И Луначарский ему пишет: «Знаю, знаю, что вы хлопочете, чтобы открыть в Италии русскую Академию. Подождите немного, вот Совнарком денег соберет и откроем». Так и не открыли…
Понимаешь, в Италии есть болгарская академия, румынская, швейцарская. А русской нет!..
У Иосифа Бродского есть духовное завещание – создать русскую академию в Риме. Его последнее письмо, которое было опубликовано уже после смерти, это письмо Франческо Рутелли, тогдашнему мэру Рима, где он просит выделить какой-то особняк, для того чтобы русская культура обрела здесь свое пристанище, чтобы это был центр по изучению русско-итальянских связей. Поэты из России очень хорошо чувствовали Италию. Гумилев и Ахматова совершили перед первой мировой войной свое свадебное путешествие именно сюда. Конечно, у них были непростые отношения. Да и понравилось им в Италии разное, но видимо так должно быть, если ты наблюдателен. А Гумилев был потрясающе наблюдателен. Представь, нет русского, которому бы не понравилась Генуя. Нет такого человека! И Чехову понравилась, и, конечно, Гумилеву. Но он ее увидел по-своему, и написал такие строки:
В Генуе, в Палаццо Дожей,Есть старинные картины.На которых странно схожиС лебедями бригантины…
Ведь не только в Венеции, но и в Генуе есть Палаццо Дожей.
Блок тоже был здесь, но остался не то чтобы равнодушен, но, я бы так сказал, сдержан и по отношению к Риму, и по отношению к Флоренции. Но он был потрясен Равенной:
Все, что минутно, все, что бренно,Похоронила ты в веках.Ты как младенец спишь, Равенна,У сонной вечности в руках…
Трудно им было возвращаться? Трудно! Ужасно они возвращались…
Ужасно вернулся Брюллов: мерз в Петербурге, болел и потом опять сбежал в Италию. Просто, чтобы тут умереть, живя у друзей.
Про Гоголя мы говорили.
Конечно, есть еще одна колоссальная фигура – Иосиф Бродский.
Он не просто любил Италию, он ее досконально знал, великолепно говорил по-итальянски, у него тут были близкие друзья, которые были свидетелями многочисленных переводов с итальянского.
Однажды он получил замечательную итальянскую премию Fiorino d’oro – «Золотой флорин». Он получил премию во Флоренции, очень гордился ею, не меньше, чем своей Нобелевской.
Те, кто любят Бродского, знают его отношение к Венеции.
Оно особенное – он чувствовал свою петербургскую душу, и это с Венецией невероятно совпадало.
Он любил бродить по этому городу.
Когда-то Петя Вайль, о котором ты упоминал, водил меня по венецианским маршрутам Бродского.
Бродский похоронен в Венеции на кладбище San Michele, где сейчас покоится и сам П. Вайль.
Это особое кладбище, оно имеет свою занимательную историю.
Не все знают, что большим реформатором в Венеции был Наполеон. Он законодательно решал там многие вопросы градоустройства, потому что имел дар не только военного командующего, но и инициативного администратора. Он, например, вынес на остров Мурано все стеклодувное производство, чтоб пожары не возникали в городе. А объединив два острова – Микеле и Сан-Кристофоро, – он сделал остров-кладбище.
