Геннадий Турмов - Владивосток

В праздничные и воскресные дни военные корабли нарядно расцвечены флагами. В послеобеденное время разрешается желающим осмотр кораблей. Не требуется никаких разрешений и документов. Подплывают желающие на китайской шаланде к крейсеру, с которого спускается трап, на борту встречает дежурный офицер, который показывает прибывшим весь корабль, от кают господ офицеров до машинного отделения. Показывает все вооружение, вращательные пушки, минокидатели, преградительные и предупредительные аппараты.

На китайских шаландах катается по бухте вся публика. Китаец приводит шаланду в движение большим длинным веслом сзади лодки — "юли-юли", мало-мало, тихонько шевеля. Шаланда движется тихо. У молодых людей желание завести парусную лодку, быстро скользящую ладью, подобную тем, что на военных кораблях, а то и моторную лодку. Желание не дешевое, но что значит молодому, сильному и здоровому поработать месяц-другой ночами при высоких ставках на Эгершельде, при разгрузке пароходов Добровольного флота?

Летом катанье на лодках, под парусами; зимой катанье на катках. Два общественных катка: один в центре города, на льду бухты, правее арки в честь приезда Цесаревича, другой в Гнилом Углу — расстояние до пяти километров. Там и там играет музыка. Колоннами конькобежцы отправляются под музыку с одного катка на другой и несутся по льду бухты к другому, где их также встречают с музыкой. Для любителей сильных ощущений — катание на буерах. Нужно хорошо знать дорогу, иметь острое зрение и мускульную силу: сани несутся по льду бухты с головокружительной быстротой. Групповые катания на буерах были запрещены — часто случались несчастья.

На возвышении красовался на Светланской улице изящный собор. У китайцев на окраине (теперь центр), в конце Китайской улицы находилась большая и стильная буддистская кумирня, где перед идолами и изображениями Будды теплились китайские, из особой бумаги, свечи, а в маленьких изящных фарфоровых чашечках лежал сухой рис. В кумирне нередко происходили служения, которые свободно могли посещать и европейцы. Ежегодно в свой Новый год, в январе месяце, китайцы проводили торжественное шествие с драконом Шествие начиналось от кумирни на Китайской улице, шло вдоль всей Светланской улицы до Матросской слободки в Гнилом Углу и обратно к кумирне.

Китайцы несли огромного дракона, выделанного из прозрачной, как тонкое стекло, рыбьей кожи. Кожа эта, натянутая на обручи, составляла 12 круглых цилиндров, соединенных между собой. Первый — голова с разинутым ртом и длинным жалом и последний — хвост имели своеобразное построение; средние — туловище — одинаковые цилиндры, не менее метра радиусом. Все цилиндры соединены между собой, внутри украшены цветными фонариками, снаружи прикреплены к длинным бамбуковым палкам, с помощью которых и несут дракона. При движении то голова, то хвост, то средняя часть — спина дракона — поднимаются и опускаются; получается впечатление, точно дракон изгибается. Процессию сопровождают живущие в городе буддисты: китайцы, корейцы; что-то уныло напевают, порой кричат, ибо, чтобы быть услышанным, Бога надо будить — поэтому усиленно хлопают хлопушки, раздается фейерверочная стрельба. Бенгальские огни и ракеты — особенные, китайские. Шествие происходит после полудня, огней фейерверка почти не видно, слышны только усиленное хлопанье, свист, взрывы в воздухе, и на маленьких парашютах спускаются с воздуха драконы, слоны, обезьянки, черепахи, свинки, птицы, наполняют воздух, падают на плечи.

Владивосток жил тихой, покойной и радостной жизнью. В то время корыстных грабежей и разбоев почти не было, но очень часто газеты отмечали случаи самоубийства. Основная причина — тоска и одиночество. Слишком мало было женщин. Первое время, до 1890 года, таковых по статистическим данным приходилось одна на четверо мужчин.

Самая отдаленная окраина нашего отечества, Владивосток, уже к 1890 году имел женскую и мужскую гимназии, портовую навигационную школу. Когда городу еще не было и 40 лет, во Владивостоке было основано высшее учебное заведение — Восточный институт, воспитавший и давший стране много видных ученых, общественных и литературных деятелей.

Революция прошла во Владивостоке бурно. Большевизм как-то обезличил прекрасный город, убив его яркий, самобытный колорит. Первое время большевики старались надсмеяться, повредить, разрушить все ценное, в созидание чего народ и правительство вложили все, что могли. Уничтожен и взорван собор. Жители, которые отвоевывали кусочки тайги и потом оказались в центре города, были ликвидированы как крупные домовладельцы. Старики-служащие Торгового дома Кунст и Альберс были до старости обеспечены фирмой, которая аккуратно посылала им из Германии жалованье по последним ставкам.

— За что получаете из-за границы деньги? — спросили у них. — За шпионаж?

Стариков расстреливали, семейства отправляли в ссылку».

 Бельденинов, Сергей Иванович. (1879—1962, Нью-Йорк) — краевед. Учился в Иркутской гимназии и на юридическом факультете Санкт-Петербургского университета. Эмигрировал в США, публиковал статьи в газетах «Русская жизнь», «Русский путь», «Наше время», «Россия» и др.

«ОДИССЕИ БЕЗ ИТАКИ»

 Михаил Васильевич Щербаков был по образованию физиком, но в начале Первой мировой войны он закончил летное училище и воевал во Франции. Гражданскую войну он провел на Дальнем Востоке и, находясь в это время во Владивостоке, работал журналистом. Уехав в Шанхай, Михаил Щербаков стал публиковать свои очерки во всех местных газетах. Он был членом литературных содружеств «Понедельник» и «Восток». В их изданиях журналист печатал свои стихи и прозу. В Шанхае Щербаков опубликовал книги «Черная серия», сборники рассказов «Корень жизни» и «Отгул». До конца своей жизни М. В. Щербаков вспоминал о том дне, когда навсегда покинул Родину. Вот какие строки есть в его стихотворении, посвященном лучшему поэту русского зарубежья, жившему в Китае, А. Несмелову:

Улисса дом манил во мракеИ Пенелопа за станком,Мы, Одиссеи без Итаки,Каким прельстимся маяком?

Из коммунистического Китая М. В. Щербаков уехал в Сайгон, где заболел душевным расстройством. Как французского гражданина его эвакуировали во Францию. 3 января 1956 г. поэт покончил с собой. Мы публикуем воспоминания, относящиеся к октябрьским дням 1922 г. Это отрывок из произведения М. В. Щербакова «Кадет Сева. К десятилетию эвакуации Владивостока», увидевшего свет на страницах шанхайской газеты «Слово».

«Вы бывали во Владивостоке? Помните, как он замкнут в горном кольце, этот странный нерусский город? Слева полого вытянулся Чуркин мыс с детскими кирпичиками домиков и дубняком по плешистым скалам; справа мыс Басаргин запустил в океан свою голую, обглоданную солеными ветрами лапу; выплыл далеко в море бело-сахарный маячок на тонкой изогнутой нитке Токаревской кошки: ветер с берега, вот его и отнесло.

А в самом замке кольца лежит мшистым зеленым пирогом Русский остров. Владивосток желт и сер, а остров совсем зеленый. Внутри же всего круга глубокая бухта — Золотой Рог. Там уж все цвета радуги скользят, играют, плещутся и затухают на воде.

И в этот городок, прилипший ласточкиными гнездами к обрывам сопок, которые выперли то пасхами, то куличами, то просто шишками какими-то, — сколько людей, сколько пламенных надежд лилось в него в двадцатых годах из агонизировавшей России, из ощетинившейся зелено-хвойной Сибири, из благодатного Крыма, с Кавказа, из Туркестана, через жженые монгольские степи и даже окружным путем — по морщинистым лазурным зеркалам тропических морей!

Лилось, оставалось, бродило на старых опарах, пучилось, пухло — и вдруг: ух! — сразу осело. Чего-чего там только не было: и парламенты с фракциями, и армия, и журналы, и университеты, и съезды, и даже — о, архаизм! — Земский Собор. Точно вся прежняя Россия, найдя себе отсрочку на три года, микроскопически съежилась в этом каменном котле, чтобы снова расползтись оттуда по всем побережьям Тихого океана, пугая кудластыми вихрами и выгоревшими гимнастерками цвета колониальных мисс и шоколадных филиппинок...

Странная жизнь текла тогда во Владивостоке: тревожно острая, несуразная, переворотная и все-таки какая-то по-русски вальяжная и не трудная. И каких только людей туда не выносило: вот какой-нибудь бородатый до самых глаз дядя в торбазах и кухлянке продает "ходе" — китайцу мешочек золотого песка, намытого под Охотском. А рядом меняет свои лиры оливковый поджарый итальянчик, и мерно работает челюстями, точно топором, рубленый янки-матрос.