Сергей Романюк - Русский Лондон
Мария Федоровна прекрасно понимала, кем инициируются постоянные перемещения в правительстве: «Алики вмешивается во все дела еще больше (министр иностранных дел Сазонов был смещен по ее настоянию)… Остается лишь со страхом и ужасом ждать жутких последствий. Силы характера ему [Николаю II] недостает, а он сам этого не чувствует».
Отречение Николая она восприняла крайне болезненно, ее дочь говорила, что она «никогда не видела мать в таком состоянии. Сначала она молча сидела, затем начинала ходить туда-сюда, и я видела, что она больше выведена из себя, нежели несчастна. Казалось, она не понимала, что случилось, но винила Alix [Александру Федоровну]»[67].
Уже потом, после отречения Николая, она писала брату в Данию: «Можно было, конечно, это предчувствовать, но именно такую ужасную катастрофу предвидеть было нельзя! Как, оказывается, сильно были возбуждены умы! Как долго играли с огнем! ~~~ Одна ошибка следовала за другой, почти каждую неделю смена министерства…»[68]
В 1915 г. Мария Федоровна переехала в Киев, поближе к линии военных действий, где вместе с дочерью Ольгой вплотную занималась деятельностью общества Красного Креста, главой которого она была с 1880 г. Она постоянно посещала госпитали, организовывала курсы и школы для выздоравливающих, поддерживала работу датского Красного Креста в России. После отречения Николая она побывала у него в Ставке – это было последнее свидание матери и сына, больше они не увидели друг друга. Она записала тогда: «…один из самых горестных дней моей жизни, когда я рассталась с моим любимым Ники!.. Ужасное прощанье! Да поможет ему Бог!» Мария Федоровна вернулась в Киев, где ее застала революция. Вот запись из ее записной книжки: «10/23 марта. «Прибыли в Киев в 1 час дня. Все изменилось – на станции никого, только на перроне люди в гражданском. Ни одного флага над дворцом… Наконец получила телеграмму от моего Ники. Он прибыл в Царское Село. Говорят, что он не получил разрешения видеть свою собственную семью… Ужасные негодяи!..»[69]
Ее вынудили оставить город, и она вместе с семьями дочерей Ольги и Ксении переехала в Крым. В имении Ай-Тодор поселились Ксения и ее муж великий князь Александр Михайлович с детьми Андреем, Федором, Никитой, Дмитрием, Ростиславом и Василием; рядом в имении Кореиз жила другая дочь Ирина со своим мужем князем Феликсом Феликсовичем Юсуповым и с их маленькой дочерью Ириной; в имении Дюльбер – великие князья Петр Николаевич с женой Милицей Николаевной и детьми Марией, Романом и Надеждой и Николай Николаевич с супругой Анастасией Николаевной и ее сыном князем Сергеем Георгиевичем Романовским, герцогом Лейхтенбергским. Они находились под домашним арестом, ожидая каждый день настоящего. Их сторожили солдаты из Ялты и моряки Черноморского флота.
Крым при большевиках пережил настоящий погром. Его называли «всероссийским кладбищем» – десятки тысяч (говорили о 150 тысячах) офицеров и гражданских лиц были подвергнуты жестоким пыткам, повешены, зарублены, утоплены в море, расстреляны. И все это делалось после широковещательных обещаний большевиков: в письме за подписью председателя Всероссийского центрального исполнительного комитета М. И. Калинина и председателя Совета народных комиссаров В. И. Ульянова (Ленина) обещалось, что «…честно и добросовестно перешедшие на сторону Советской власти не понесут кару. Полную амнистию гарантируем всем переходящим на сторону Советской власти. Офицеры армии Врангеля! Рабоче-крестьянская власть последний раз протягивает вам руку примирения».
Масштабы репрессий достигли такого уровня, что даже центральные власти забеспокоились вакханалией убийств, но на местах предъявляли прямые приказы председателя Крымского ревкома Бела Куна и секретаря Крымского обкома большевиков Розалии Залкинд («Землячки»).
Большевистский Ялтинский совет требовал казни Романовых, но вышестоящий Симферопольский ждал указаний из Москвы, а тем временем Марию Федоровну и других перевели в Дюльбер, где им пришлось пережить немало опасностей. Их изолировали от внешнего мира: Ф. Ф. Юсупов вспоминал, что «в Дюльбере к пленникам никого не впускали. Навещать их позволили только двухлетней дочери нашей. Дочка стала нашим почтальоном. Няня подводила ее к воротам именья. Малышка входила, пронося с собой письма, подколотые булавкой к ее пальтецу. Тем же путем посылался ответ. Даром что мала, письмоноша наша ни разу не сдрейфила. Таким образом знали мы, как живут пленники…»
Они спаслись лишь благодаря моряку Задорожному, прикинувшемуся большевиком: «Однажды я встретил Задорожного. Мы немного прошлись вместе. Поспрошав о пленниках, я сказал, что хочу поговорить с ним. Он удивился и смутился. По всему, боялся, что его увидят вместе со мной. Я предложил ему прийти ко мне поздно вечером, в темноте. Войти незаметно можно через балкон моей комнаты на первом этаже. Он пришел в тот же вечер и приходил еще после. Жена часто сидела с нами. Часами мы придумывали, как спасти императрицу Марию Федоровну и близких ее.
Становилось все очевидней: цербер наш Задорожный предан нам душой и телом. Объяснил он, что хочет выиграть время, пока препираются о судьбе пленников кровожадные ялтинцы с умеренными севастопольцами, желавшими, в согласии с Москвой, суда. Я посоветовал ему сказать в Ялте, что Романовых надо везти на суд в Москву, а убить их – они и унесут все государственные тайны с собой в могилу. Задорожный так и сделал. Однако все трудней становилось ему оберегать пленников. Ялтинцы заподозрили неладное, уж и его самого положение висело на волоске».
После занятия Крыма немцы предложили свою помощь императрице, которая отвергла ее – она считала невозможным, чтобы Романовы получали помощь от врагов.
Попытки спасения Марии Федоровны и других Романовых предпринимались и со стороны датского и испанского королевских домов. Весной 1919 г., когда большевики подходили к Крыму, по приказанию английского короля линкор «Марльборо», находившийся на дежурстве в Черном море, был послан в Крым для спасения императрицы Марии Федоровны. Но императрица согласилась на это лишь с условием, чтобы и все, кому угрожала в окрестностях Ялты опасность, тоже были эвакуированы.
В холодное и туманное утро линкор подошел к крымским берегам, 7 апреля он был в порту Ялты, откуда он проследовал в небольшую бухту рядом с Кореизом, где на борт корабля поднялись императрица и ее родственники – всего 50 человек, из которых 38 женщин. В числе их были императрица Мария Федоровна, великие княгини Ксения Александровна с детьми Федором, Никитой, Дмитрием, Ростиславом и Василием, великие князья Николай Николаевич младший и Петр с их супругами Анастасией и Милицей, а также князья Феликс Юсупов-старший с женой Зинаидой и Феликс-младший с супругой Ириной и маленькой дочерью. Из Кореиза корабль вернулся в Ялту, где были приняты на борт еще некоторые пассажиры и несколько тонн багажа. Из Ялты отходил также и британский сторожевой корабль, на котором находились несколько сотен офицеров, отбывавших в Севастополь. Когда он медленно проходил мимо «Марльборо», на борту которого стояла императрица, офицеры, построившись на борту, запели русский гимн «Боже, царя храни». Как пишет очевидец – британский моряк, лейтенант линкора, это было торжественное, незабываемое и трогательное зрелище[70].
Он продолжает: «Днем 11 апреля 1919 г. «Марльборо» тихо, без эскорта, вышел из ялтинского порта и направился в море. Наши пассажиры долго стояли на корме, смотря на великолепную панораму крымских берегов, постепенно уходящую из виду. В то время мы еще не знали, что с отходом нашего корабля все оставшиеся в живых члены династии Романовых покидают Россию навсегда, и эта династия, правившая с 1613 г., окончилась». Как вполне справедливо говорила дочь Александра III великая княгиня Ольга Александровна, «…трагедия состояла в том, что несмотря на ужасы, свидетелями которых мы были в 1917 г., никто из нас не мог предвидеть террора 1918 г. Я полагаю, именно это и явилось причиной крушения Дома Романовых: все мы еще воображали, будто армия и крестьянство придут нам на помощь. Это было слепотой и даже кое-чем похуже».
В этот день вдовствующая императрица Мария Федоровна записала в дневнике: «11 апреля. Пятница. Встала рано, еще до того, как в 9 часов мы снялись с якоря. Я поднялась на палубу как раз в тот момент, когда мы проходили мимо корабля адмирала, на котором играла музыка. У меня сердце разрывалось при виде того, что этот прекрасный берег мало-помалу скрывался за плотной пеленой тумана и наконец исчез за нею с наших глаз навсегда. Позднее установилась замечательная, ясная и тихая погода. Забыла вчера написать, что благодаря моим мольбам всех наших несчастных офицеров охраны взяли на борт английского корабля. Он прошел в непосредственной близости от нас в полнейшей тишине, которую внезапно нарушили громкие крики «ура!», не смолкавшие до тех пор, пока мы могли слышать их. Этот эпизод, в равной мере красивый и печальный, тронул меня до глубины души»[71].
