Михаил Талалай - Русский Афон. Путеводитель в исторических очерках

В следующий раз, спустя пять лет, о. Пахомий выглядел более спокойным. Паспорт ему вернули. К странному положению зилота, живущего в незилотской обители, на Афоне привыкли.

Беседа наша, как и с большинством ревнителей, была тревожна, ибо по своему миросозерцанию они – апокалиптики, истово готовящиеся ко Второму пришествию Христову и усматривающие в хаосе нашей жизни знаки последних времен. Зилотов не занимают разговоры о делах, работе, профессиях их собеседников – «спасаться надо». И это очень правильно, как же не желать спасения души? И может, действительно прав о. Пахомий, и следует бросить все: переводы, писание книг, включая и эту, – и посвятить остаток жизни подготовке к жизни вечной?

Антихрист, бесы, звериное число 666, жидомасонский заговор – эти тяжелые темы чуть облегчались светлым афонским закатом, вкуснейшими помидорами и огурцами, взращенными о. Пахомием. За время зилотства в пустом Руссике он стал замечательным огородником и даже снабжает овощами своего единственного соседа, о. Иону.

Но к одной евхаристической чаше эти два русских святогорца не ходят. Действительно, можно поверить в последние времена.

Отец Герасим обитает минутах в двадцати от столичной Карей, неподалеку от большака, ведущего в Иверский монастырь. Большак есть большак, и о. Герасим доволен, что его жилище с дороги почти не видно, тропка к нему непривлекательна, и значит, меньше случайных визитеров. Будучи почти столичным жителем, он, однако, умудрился уединиться, и я не сразу обнаружил его келлию, несмотря на собственноручно поставленный им крестик на моей, самой лучшей в мире, австрийской, карте Афона (мы познакомились в русском монастыре, во время престольного праздника).

Отец Герасим отшельничает, но, похоже, делает это не вполне добровольно, ибо крайне охоч до беседы, в которой проявляет поразительную широту интересов и особенную любовь к истории, преимущественно – к Средневековью. Его занимают таинственное движение катаров, несчастные тамплиеры, а в глобальном, мировом историческом процессе – судьбы царств. При каждой нашей встрече первое, о чем он заговаривает со мной, – это какая-нибудь отвлеченная историческая тема, например царствование Лжедмитрия, которая тем не менее им искусно включается в общую, вселенскую систему. Подобная любовь к беседе вступает в противоречие с официальным названием его обители – исихастирион, что означает обиталище исихастов, приверженцев исихии, молитвенной тишины.

Постриженник греческого Кутлумушского монастыря, он в монастыре тем не менее не жил и ушел сначала в небольшую келлию, где обитало несколько старцев, а затем получив в свое распоряжение полуразвалившуюся хибару и – маленькое чудо – разрешение устроить в ней церковь, да к тому же посвятить ее не кому иному, как преподобному Серафиму Саровскому! Отец Герасим сообщает, что таковое посвящение уже принято в Протате и что это будет первый афонский храм в честь Саровского Чудотворца. Покамест же на месте будущей церкви стоят три стены без крыши…

Типичный русак, блондинисто-рыжий, с голубыми глазами в глубоких глазницах, подвижный, хлопотливый, гостеприимный, о. Герасим обрушивает на своих гостей накопленные им святогорские сведения.

Его путь на Афон оказался весьма экстравагантным. Фабричным пареньком он скопил немного денег, решив потратить их на путешествие в Америку. Приехав из своей глубинки в Москву, будущий святогорец узнал, что на Америку денег ему не хватает, а вот на двухнедельный тур в Грецию – пожалуйста. Тур совершался группой «челноков», от которых он отделился ради культурных маршрутов, в частности похода на Олимп, где и услышал о существовании Афона, прежде неведомого.

Афон потряс, заворожил, и так, вместо суперсовременных Штатов, он попал, и основательно, в средневековое государство Агион-Орос. Последним отрезком его траектории стало падение на автомашине с афонской кручи. Он пролетел вниз метров пятнадцать, а очнувшись, увидел над собой медсестер. «Женщина, значит – не Афон», – первое, что пришло в голову. Поправившись, он тут же вернулся на Святую Гору. В машине он падал вместе с кутлумушскими монахами – все остались живы, – и посему постриг был принят в Кутлумуше.

Отец Герасим близ келлии Св. Серафима Саровского. 1999

Отец Афанасий. Лавра Св. Афанасия. 2000

Его живой и бойкий ум быстро усвоил афонские традиции и даже эллинизм. «Культурное гетто», куда попали иные русские афонцы, не овладевшие греческим языком, для о. Герасима не существует. Горячо признав и Афон, и Грецию, он не перестал быть русским патриотом, проявляя свою любовь к отечеству на любом уровне, в том числе и бытовом, доказывая преимущества русских открывашек, ножей, рыбных консервов.

Общительный характер (не перестаю удивляться, почему он живет «исихастом») позволил о. Герасиму свести короткое знакомство со многими насельниками карейских обителей. Пожалуй, для русских паломников он был бы очень полезен именно как знаток Кареи и ее окрестностей.

Но найти общительного отшельника непросто. Его исихастирион на картах, даже самых подробных, не отмечен.

Слава о. Афанасия на Афоне распространилась быстро – несмотря на то, что укрылся он в самом уединенном уголке – в местности Каруля, той самой, что обрывается под святогорским шпилем в море и где отшельники передвигаются с помощью веревок и цепей.

Одна из странных особенностей Афона – быстрое распространение новостей, и это без радио и телефонов, не говоря уж об электронной почте, официально здесь запрещенной Кинотом. Местное население как будто связано невидимой информационной сетью, и важные события, происходящие, скажем, на Каруле, быстро становятся достоянием гласности на другом конце полуострова.

Об о. Афанасии мне поведали в Пантелеимоновом монастыре.

Пришел он, будучи еще Женей, в Грецию странником – как будто бы пешком из родного Владивостока. Шел в Святую Землю, но не дошел, так как свернул на Афон. Документов нет. Когда-нибудь попадется астиномам, и те его моментально выдворят. Где выход? Пантелеимоновцы считали, что один: идти в русский монастырь и проситься на послушание. Но Женя, по ведомым одному ему причинам, в Пантелеимонов монастырь идти не хотел. Это, кажется, огорчало монахов – казалось, что владивостокский странник предпочитал быть изгнанным, нежели просить кров в родном «Пантелеимоне».

Прошло года два, и в одно из летних посещений Святой Горы я оказался в Лавре на панигире, престольном празднике. Такого большого скопления народа на Афоне я прежде никогда не видел. В архондарик, за койкой, даже не было смысла обращаться – люди раскладывали свои паломнические принадлежности прямо в монастырском дворе. Кипели огромные котлы с рыбой. Один монах, окруженный зеваками, почти полдня выкладывал коливо-мозаику, с изображением св. Афанасия, которую на следующий день должны были раздать богомольцам.

Другой, чернявый молодой монах напористого вида, постоянно сновал между двором и трапезной. Что-то неуловимое во взгляде или походке выдавало в нем земляка.

Традиционное святогорское начало: «Благословите, отец» – «Бог благословит».

Лаврский инок оказался тем самым Женей-карулиотом, за которым охотилась афонская полиция.

Беседовать, однако, было невозможно – слишком много предстояло хлопот, и мы договорились пообщаться на следующий день.

Всю ночь шла праздничная служба, закончившаяся пиром. Огромная трапезная, конечно, не вмещала всех пришедших, и их запускали в три очереди. Потом люди отдыхали, пытаясь найти в греческий летний полдень тенистый уголок. Затем мы встретились с о. Афанасием.

Да, действительно, пешком шел из Владивостока. Да, нелегально пересек афонскую границу (и не ее одну). Да, полиция ловила и поймала. Потом же началось нечто необычное.

Нелегал исповедал перед астиномами желание стать монахом. Афон – страна особенная, и полицейские тут уважают подобные стремления. Нарушителя всевозможных земных правил отвели по его просьбе в Лавру, игумен коей уже знал о русском отшельнике. Отважный юноша приглянулся настоятелю, и тот взял его под свою опеку, а по прошествии срока послушания принял в лаврскую братию. Имя новому иноку дали со значением – в честь основателя Лавры.

Мы поговорили о разных животрепещущих материях. Отец Афанасий на экстремистской Каруле пропитался страхами перед заговором масонов и иже с ними, и эта тревога служила лейтмотивом его речей. Всего в мире следовало опасаться, и лучше с ним не связываться вовсе. Признаюсь, в не терпящем возражений тоне о. Афанасия мне виделось то, что в России сейчас называют младостарчеством.

Рассказывал о. Афанасий и о скудном и опасном карулиотском быте. Жил он в маленькой пещерке, над самым обрывом. Лазил к себе по веревкам. Пятачок земли был совсем крохотным, и приходилось в буквальном смысле изворачиваться, чтобы не упасть в море. Поведал монах и одну колоритную деталь: дабы содержать в чистоте пещерку, приходилось, будучи занятым нуждою, подвешиваться на веревке: «Висишь над морем и молишься – Господи, не возьми меня в сей момент: ведь в чем застанешь, в том и осудишь!»