Борис Носик - Вокруг Парижа с Борисом Носиком. Том 2
Начнем все же с чудесного источника. Рассказывают, что воды его помогли однажды исцелить население соседнего местечка от тяжкой эпидемии. Жители местечка совершили паломничество к источнику, и чудо произошло. Так что и посегодня во второе воскресенье после Пасхи верующие и просто страждущие приходят к этому источнику, лежащему ныне близ дома № 22 на авеню Эскадрильи «Нормандия – Неман». Некоторые авторы возводят существование этого паломничества к друидским временам. Во всяком случае, уже в XI веке здесь стояла церковь, остатки которой были разрушены в ходе каких-то работ в эпоху Реставрации и которую пытались (впрочем, довольно топорно) восстановить полвека спустя.
Мне не раз доводилось бывать в этом самом квартале, где после окончания филфака Ленинградского университета работал «режиссером» (то бишь управдомом) мой друг, смуглый реюньонец Пьер, женившийся на красивой эстонке и нарожавший с ней прелестных детей. Работа у Пьера была завидная, ибо гарантировала бесплатную крышу над головой (а что может во Франции быть дороже крыши?). Пьер приглашал меня на ужин, он научился в Ленинграде готовить прекрасный среднеазиатский плов. Впрочем, независимо от того, что́ мы ели у Пьера, мы в заключение моего визита непременно отправлялись к Русскому старческому дому и на русское кладбище. Конечно, в Сент-Женевьев-де-Буа есть и другие досто-примечательности, вроде замкового донжона 1304 года (единственное, что уцелело от замка Гастона Орлеанского, брата короля Людовика XIII). Но ведь донжонов во Франции уцелело много, а вот такой эмигрантский некрополь, как кладбище русской диаспоры в Сент-Женевьев-де-Буа, наверное, вообще на свете один, да и расположенный поблизости Русский дом на улице Косоньер – уникальный старческий дом за пределами России. Так что мы с Пьером, конечно, непременно шли туда всякий раз, когда я приезжал, и без рассказа об этом доме и русском кладбище нам не обойтись.
Бродя по дорожкам в этом редкостном для Франции березняке (Цветаевой, бывшей здесь однажды, и небо над этими березами показалось русским, курским), заново переживаешь перипетии жизней российских изгнанников, а судьбы им выпали бурные и нелегкие: революции, войны, бегство, потеря близких, разоренье, разлуки, жизнь в чужом краю, где никто их не ждал с распростертыми объятьями… Но, конечно, и радости у них были тоже, и любовь, и удачи, и рожденье детей, и вдохновенье, и стихи…
Есть люди, которые обходят кладбища стороной, а есть и такие, что любят бродить по кладбищам («умереть сегодня – страшно, а когда-нибудь – ничего»). Я отношусь к последним, оттого пользуюсь всяким случаем снова побывать в этом уникальном русском некрополе. Думаю, даже краткий рассказ о такой прогулке небесполезен. С одной стороны, он как бы приближает к родному дому тех, кому пришлось умереть на чужбине. С другой – он и родине может напомнить о ее заброшенных на дальний край Европы детях. Заодно он и нам может многое напомнить: одну из страниц русской истории, наших собратьев из эмигрантской колонии Парижа и кое-какие события, предшествовавшие их изгнанию. На кладбище ведь столько сходится вместе знакомых и незнакомых людей, столько завершается драм, столько развязывается сюжетов, в какой бы путаный узел их ни завязала судьба. Прогулка по кладбищу и встречи с именами, в той или иной степени знакомыми, вызывают у нас чаще всего не мысли о смерти, а воспоминания о жизни, о чужих жизнях и о своей жизни. В предисловии к книге «Кладбища Парижа» один из французских любителей кладбищенских прогулок (журналист Мишель Дансель, неоднократно заявлявший, что предпочитает кладбища паркам, ипподромам и показам моды) высказывал ту же мысль:
«Кладбище – это прежде всего перепутье для размышлений, наилучший уголок для прогулок, в ходе которых можно мысленно плести над чужими могилами узорное кружево собственной жизни».
Говоря о знакомых именах, которые встречаются на могильных камнях и крестах, я имею в виду, конечно, в первую очередь имена, известные и прежним эмигрантам, и нынешним россиянам (Бунин, Тарковский, Мережковский, Гиппиус, Евреинов, Газданов, Некрасов, Галич, Иванов, Поплавский, Кшесинская, Тхоржевский, Нуреев, Мозжухин, Тэффи, Г. Львов, Лифарь…). Однако это не значит, что мы должны соблюдать на кладбищенской прогулке былую или новейшую «табель о рангах». Серьезность обстановки позволяет нам пренебречь ею. Инвентарный список захоронений на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, изданный недавно в Париже, содержит 10 000 имен. На подобную инвентарную прогулку, боюсь, может не хватить остатка жизни («жили сажень, а доживать – пядень»). Автор этой книги решил однажды рассказать хоть вкратце, хотя бы о некоторых из похороненных здесь соотечественников – и получилась отдельная книга в полтыщи страниц (она вышла в издательстве «Золотой век» в Петербурге). А все же и слишком-то спешить во время такой прогулки не стоит. Она оживит в вашей памяти тот старый русский эмигрантский Париж между войнами, ту уникальную колонию изгнанников, равную которой вряд ли припомнишь в истории изгнаний и эмиграции…
Стоит для начала обратиться к истории этого русского кладбища близ Парижа – откуда оно пошло? Кладбище – неизменный спутник человеческих поселений, и если уж при мирном городке или цветущей деревне с неизбежностью вырастают холмики могил, то что ж тогда говорить о таких человеческих общежитиях, как больница, богадельня или старческий дом. Знаменитый русский некрополь Сент-Женевьев-де-Буа как раз и возник поначалу при здешнем старческом доме (более благозвучно его зовут еще Русским домом). История же появления этого знаменитого старческого дома из тех историй, какие принято называть «рождественскими сказками»: мол, так в жизни не бывает… А вот и бывает. В данном случае именно так все и было – как в рождественской сказке…
СРЕДИ ФРАНЦУЗОВ ПРИГОРОДНАЯ ДЕРЕВНЯ СЕНТ-ЖЕНЕВЬЕВ-ДЕ-БУА СЛАВИТСЯ НЕ ОДНИМ ТОЛЬКО РУССКИМ КЛАДБИЩЕМ, НО И ЧУДОТВОРНЫМ ИСТОЧНИКОМ, И XV ВЕКА ДОНЖОНОМ…
В первые годы пореволюционной эмиграции княгиня Вера Кирилловна Мещерская и ее сестра Елена Кирилловна Орлова (обе в девичестве носили фамилию Струве) открыли в поисках заработка пансион для благородных девиц в Париже. Точнее, девицы эти были скорее богатые, чем благородные (все как есть из Америки или Англии), но желали приобрести благородные манеры прежде, чем выйти замуж. Этим манерам и учили их две дамы из высшего русского общества. Среди пансионерок была юная дочь миллионера, которую звали Доротея (уменьшительно Долли) – Дороти Паджет (точнее, Паджит). Она очень привязалась к своим благородным наставницам и по окончании курса спросила Веру Кирилловну, что бы она могла такое сделать для нее лично или для этих бедных русских эмигрантов, которым приходится нелегко на чужбине, – деньги есть, денег не жаль (как видите, данная девица была и впрямь существо благодарное и благородное). Вера Кирилловна сказала, что ей лично ничего не нужно, а вот нельзя ли сделать что-нибудь для престарелых русских. Молодые поручики и даже нестарые еще полковники и генералы сели за баранку такси, зарабатывают на жизнь, имеют крышу над головой, а вот старикам куда деться? Открыть бы для них приют…
Дальше все было как в рождественской сказке. Добросердечная американская девушка купила великолепную старинную усадьбу в Сент-Женевьев-де-Буа, некогда роскошное владение наполеоновского маршала, – прекрасный дом с флигелями и службами, а вокруг большой парк и сад: тишина, красота, комфорт… Бездомных и одиноких русских стариков было в Париже много, так что главное здание сразу заполнилось, а за ним и флигеля, и службы, а потом уж стали снимать квартиры у местных жителей. Юная благотворительница Долли поставила Русский дом на широкую ногу, следила, чтоб у стареньких русских ни в чем не было недостатка. Как вспоминает митрополит Евлогий в своих мемуарах, «своих подопечных мисс Педжет любила, приезжала навещать, о них заботилась, их баловала. На большие праздники старалась их получше угостить, присылала «авионом» индеек, гусей… доброй мисс Педжет хотелось дать бедной русской аристократии… иллюзию былой, привольной, богатой жизни».
Далека ли дорога от старческого дома до места последнего упокоения? К началу Второй мировой войны на здешнем кладбище было уже около четырех сотен могил. В самое последнее время переселились из Русского дома на здешнее кладбище милые мои знакомцы – Борис Николаевич Лосский, Зинаида Алексеевна Шаховская…
Не только обитатели старческого дома поставляли новых насельников маленькому русскому кладбищу, но и многие парижане, а также русские обитатели южных и западных парижских пригородов. Митрополит Евлогий так объяснял это:
«Часто русские предпочитают хоронить своих близких в S-te Geneviève, а не на парижских кладбищах потому, что здесь постоянно творится православная молитва и как-то приятнее лежать среди своих соотечественников».
