И. Кравченко - Старая пинакотека

Художник почти не прописал одеяние мужчины и едва наметил его руки, оставил фон на уровне подмалевка и потому внимание рассматривающего картину сосредоточивается на освещенном мягким светом лице изображенного. Вытянутое, с крупным носом, слегка выступающей вперед нижней челюстью и мясистой нижней губой, оно напоминает своими чертами лица Габсбургов, к которым мог принадлежать молодой дворянин. Его умные, живые глаза смотрят в сторону зрителя и в то же время «не видят» его: взгляд рассеян, поскольку человек, скорее всего, погружен в тревожные раздумья, отражающиеся в его облике.

Клод Лоррен, ученик Никола Пуссена, — основоположник классицистического пейзажа, в котором природа одухотворена присутствием человека и выражает его чувства. Живописец долгие годы провел в Италии, рисуя виды прекрасной страны классического искусства, поэтому на полотне «Агарь и Измаил в пустыне» запечатлен вид римской Кампаньи, то есть окрестностей Вечного города с их голубеющими вдали горами, тонущими в солнечном мареве античными руинами, пышной растительностью, хотя по сюжету действие происходит на Востоке, в пустыне Вирсавии.

Художник изобразил эпизод из библейской истории Авраама. Тот был бездетен, и его жена Сарра привела к мужу рабыню, египтянку, которая родила от него Измаила. Сарра же произвела на свет наследника Исаака и впоследствии выгнала рабыню, которая вместе с сыном скиталась в пустыне, пока у них не закончилась вода. «И услышал Бог голос отрока; и Ангел Божий с неба воззвал к Агари, и сказал ей: что с тобою, Агарь? Не бойся; Бог услышал голос отрока оттуда, где он находится. Встань, подними отрока и возьми его за руку; ибо Я произведу от него великий народ» (Бытие, 21:17–18). Тогда глаза Агари открылись, и она увидела колодец.

Героиня стоит на коленях, к ней идет ангел, неподалеку спит Измаил. Небольшие фигуры персонажей, находящиеся на ровной площадке, условно выделяются из окружающего мира. Но в то же время участники сцены существуют в гармонии с пейзажем, их легкости и стройности вторят воздушные объемы деревьев, кустарников, гор. В картине чувствуется дух античной культуры, не мыслившей человека отдельно от природной стихии.

Пейзажи Клода Лоррена снискали ему славу лирического художника, видевшего в окружающем мире выражение человеческих чувств и в то же время его собственную тайную жизнь. В этой картине, представляющей морскую гавань в час восхода (итальянский вид, изображенный живописцем не раз), он передал ощущение влажного соленого воздуха, теплого от южных ночей, и того легчайшего молочного пара, который висит над морем ранним утром. При этом в работе художника, не любившего ничего случайного и не выверенного, господствует рациональное начало.

Лоррен разработал композицию классицистического пейзажа и не отступал от нее, что видно и здесь: ровная, широкая поверхность воды, низкая линия горизонта, театральные «кулисы» в виде ренессансного сооружения и парусника слева, насыщенный фигурами, играющими роль актеров или зрителей, первый план. И, наконец, глубина пространства, переданная при помощи световоздушной перспективы и подчеркнутая длинным бликом солнца, скользящим по ряби залива. (Любя данный оптический эффект, живописец повторил его в нескольких работах.) Художник объединил историю и природу, человека или деяния его рук и стихию. Поэтому он выбрал в качестве мотива не открытое море, а уютную гавань, «обжитую» моряками с их лодками и большими судами, показал приморскую жизнь напоминающей мифическую Аркадию, и так изобразил арочный портик с растущими поверх него деревьями, что тот выглядит спускающимся к воде по мраморным ступеням.

Как у настоящего классициста, верившего в светлый и гармоничный мир, у Лоррена пространство полотен — гелиоцентрическое. Вокруг светила «вращаются» штрихи легких облаков и вторящие им внизу волны, а вся предметная композиция строится по кругу. Его можно описать, если идти взглядом от центральной лодки по краю берега, подняться к вершинам деревьев, обогнуть «арку» солнечного сияния и вновь спуститься вдоль мачты, тросов и натянутого тента парусника к собравшимся отплыть людям.

Если в историческом портрете, основоположником которого явился Жан-Марк Натье, он проявил себя как классицист, привносивший в этот уравновешенный стиль рокайльную игривость, то в аллегорических полотнах его кисти берет верх рококо.

Легкая, куртуазная по духу сценка разыгрывается перед зрителем: сидя на лоне природы за накрытым столом, флиртуют молодые влюбленные. Их лица сладостно красивы, «фарфоровая» кожа вспыхивает румянцем, жесты томны и в то же время ловки: девушка протягивает бокал к стеклянному графину в руке юноши, а тот, не спеша налить ей вина, схватил тонкие пальчики прелестницы. Композиция картины закручена, она напоминает «восьмерку» и при этом строится по диагонали, движение которой идет вправо, куда игриво клонятся влюбленные. Шутовской оттенок свиданию придает лежащий на коленях юноши край скатерти, играющий роль салфетки: если персонаж нечаянно потянет за него, то тарелка с фруктами полетит на пол, к веселью беззаботной пары.

Но, несмотря на динамичность и живость изображенного, это полотно — декоративное, оно производит впечатление гобелена, чему способствуют изысканные фантазийные цвета, уплощенный фон с условным пейзажем, виноградная лоза, вьющаяся слева, и вторящая ей растительность напротив, прихотливо ложащиеся складки одеяний. Все здесь — выдумка, и все сочинено увлекательно, как хорошая пьеска. Искусство рококо насквозь театрально, в чем, как ни странно, также нашел свое проявление поклонявшийся разуму XVIII век, поскольку красивая игра есть свойство развитого ума и утонченной, воспитанной души.

Живопись французского художника Жана-Батиста-Симеона Шардена — это реализм в чистом виде, поскольку его картины не служат ничему другому, кроме как выявлению незаметной привычному глазу красоты обыденного человеческого существования. Художник продолжал линию в европейском искусстве, начавшуюся еще в XVI веке, активно развивавшуюся в последующее столетие и в эпоху Просвещения соперничавшую с поздним барокко и рококо.

Шардена привлекали простые сюжеты, как в данном случае: женщина, по-видимому, кухарка, сидит в кухне и чистит овощи, часть которых уже плавает в воде стоящего рядом таза. Тут же видны сковородка, большая деревянная колода для рубки мяса и незатейливый натюрморт на первом плане: тыква, редька, репа. Держа в одной руке нож, а в другой за тоненький хвостик репу, героиня картины смотрит вдаль, о чем-то задумавшись. Ее рассеянный взгляд усиливает ощущение, что в нехитрой по сюжету картине творится волшебство. Полотно вызывает в памяти сказки Шарля Перро, где предметы и вся обстановка повседневного человеческого существования ведут тайную жизнь, вовлекая в свой «заговор» людей. (Не правда ли, возникает впечатление, что тыква у Шардена вот-вот станет каретой Золушки?) Одухотворенное пространство обычного жилья рождается также благодаря живописной манере художника, о которой его современник, философ и писатель Дени Дидро, сказал: «В этом колдовстве ничего не понятно. Это положенные один на другой густые слои краски, эффект которых проявляется изнутри. Иной раз можно сказать, что это пар, которым дохнули на полотно; иной раз, что это брошенная на него легкая пена… приблизьтесь — все смешается, станет плоским и исчезнет; удалитесь — все восстановится, возникнет снова».

На время царствования во Франции Людовика XV пришелся расцвет рококо. Одним из тех, кто работал в этом легком и повышенно декоративном стиле, был Франсуа Буше, ему покровительствовала официальная фаворитка короля Жанна-Антуанетта Пуассон, маркиза де Помпадур, изображенная на данном портрете.

Она одета в пышное, богато украшенное и напоминающее цветущий весенний сад платье, отчего создается впечатление, что именно с него упали лежащие на полу розы. Молодая женщина сидит в своем изысканно убранном будуаре. Позади нее — огромное зеркало, в котором отражается и она, и стоящий напротив книжный шкаф с часами на нем. Зеркало, являющееся неотъемлемой деталью рокайльного интерьера, может рассматриваться как символический предмет в культуре рококо, поскольку этот стиль — своего рода зазеркалье, прекрасная страна грез, зыбкое отражение невесомой красоты мира. В той стране свои законы: женщина напоминает фарфоровую куклу в бантах, с тонкой талией, крошечной ножкой и жеманной улыбкой на лице. Занятия литературой и эпистолярным жанром, о чем свидетельствуют книга в руке маркизы и перо в чернильнице, служат развитию утонченного вкуса и гибкого, игривого ума. Но часы, рядом с которыми «сидит» нахмуривший брови Амур, намекают на то, что время уходит и уносит с собой хрупкую красоту, отчего она выглядит более притягательной.