Знание-сила, 2009 № 10 (988) - Балдаччи
(Памяти В.Л. Махнача)
Сергей Смирнов
Наш замечательный историк и просветитель Н.Я. Эйдельман не раз говорил под настроение: «Ни один из моих героев не доживал до 60 лет. И я, вероятно, не доживу.» Увы, так и случилось. Уйму конфликтов, сопровождавших Перестройку в писательской среде, дядя Натан принимал слишком близко к сердцу. И оно не выдержало: в черном декабре 1989 года остановились сердца Н.Я. Эйдельмана и А.Д. Сахарова. Еще через два года не стало Л.Н. Гумилева. Перестройка России неумолимо пожирала своих провозвестников и мушкетеров.
С тех пор прошло 20 лет. Перестройка наша вроде бы завершилась — хотя оставила уйму нерешенных и пока неразрешимых проблем. Генералы последней русской революции быстро уходят в иной мир. Их места занимают лейтенанты — те, кто еще в 70-е годы слушал лекции Эйдельмана и Гумилева, делом помогал диссидентам первого призыва и нес свободное научное слово в среду российской молодежи. Кто-то преподавал в хороших школах вольную высшую математику или полузапретную отечественную историю. Другой читал в славном Физтехе или в диссидентском Архитектурном институте факультативные курсы, ликвидируя безграмотность наших лучших студентов в истории родной страны. Кто не мог этого делать (например, по отсутствию ученой степени) — тот порою ухитрялся создать Клуб Независимых Историков на колесах экскурсионного автобуса. Раз двадцать в год переменный коллектив из 30 или более интеллектуалов-москвичей постигал свою малую родину, высаживаясь в Зарайске или Коломне, в Загорске или Подмоклове, в Переславле Залесском или Волоке Ламском.
Все это выпало на долю Владимира Леонидовича Махнача (1948–2009).
Он вырос в блестящей и своенравной Второй школе — но хорошим математиком стать не сумел, а заурядным быть не захотел. Поступил на истфак МГУ — но не смог там специализироваться ни в новейшей истории России (там слишком был силен идеологический пресс), ни в русском Средневековье (там не было лидера, сравнимого с Ключевским или Веселовским). Оставался выбор между археологией и историей искусства (сиречь, краеведением). Янин или Казарновский: кто из них более ярок как проповедник (а не только исповедник) своей науки? Махнач выбрал краеведение: уж очень широко распахнуты ворота из этой ветви исторической науки во все прочие ее уделы! Отсюда и надо начинать, если хочешь стать историком-глобалистом.
Разумеется, студент Махнач не выслушал за все университетские годы ни одной лекции по педагогике. Оно и к лучшему: педагогом-волшебником он был по милости божьей. Зато перо у него было не бойкое: сделать себя писателем Махнач не сумел, не испытывая радости при потрошении конспектов своих лекций (диктофоны были еще очень плохие!) Единственной публикацией в журнале «Знание — сила» осталась статья «Первое сентября 1649 года» в серии «Один день века» — об открытии Земского собора, принявшего первую Конституцию России.
Зато чтец он был ненасытный: все нужные факты и мнения укладывал в свою память без конспектов. Так, он успел освоить и обдумать все книги Л.Н. Гумилева до первой личной встречи с мэтром в 1975 году — так что успешно выдержал нечаянный экзамен по Всемирной Истории и был принят опальным петербургским кумиром в негласную заочную аспирантуру.
Сто лет тому назад аспирантуру называли длиннее и точнее: «подготовка к профессорскому званию». К концу 70-х В.Л. Махнач вполне подготовился к этому званию путем приват-доцента полулегального Экскурсионного Университета и аспиранта у негласного академика Гумилева. Да вот беда: наша гласная Академия наук была не готова принять в свои ряды нераскаянных зеков — вроде Л.Н. Гумилева или Н.В. Тимофеева-Ресовского. То же относилось к их аспирантам: в СССР для них не было ни ставок исследователей, ни профессорских вакансий, ни соответствующих вузов! Непредвзятому уму ясно значение этого факта: либо наука в СССР обречена на увядание, либо обречен сам СССР. Свершилось второе: СССР развалился, зато подпольная научно-образовательная система вышла из подполья.
Первыми, конечно, преуспели математики. В 1993 году в одном из арбатских переулков открылся Независимый Математический Университет — полезный противовес и конкурент для прославленного, но обленившегося мехмата. Даже ректор МГУ счел за благо присутствовать при открытии нового вуза: пусть научные бутоны распускаются на разных клумбах! Увы, не все факультеты МГУ приняли этот совет всерьез: истфак оказался среди отстающих. Например, избрание В.Л. Янина в академики задержалось лет на 20 — ввиду чрезвычайной живучести реликта Б.А. Рыбакова и его наследников. Более молодым коллегам Янина пришлось стать политологами — чтобы ускорить созревание в России новых и более умных политических партий; уменьшить число совершаемых ими глупостей, наладить их сотрудничество с университетами и церковью. Такая работа включает немалые политические риски, она порождает уйму стрессов и заметно сокращает жизнь энтузиастов.
Одно утешение: личный пример такой деятельности порождает все новые волны историков-инженеров, чьими трудами у нас опять возрождается гражданское общество и живая, многогранная цивилизация. Да, число историков-архивистов у нас сейчас не растет; но, слава богу, и не падает. Зато растет число молодых людей, готовых и способных ИГРАТЬ в Историю так же решительно и изобретательно, как она играет судьбами граждан. По самым скромным оценкам, число студентов, воспитанных В.Л. Махначом, превысило 3000 человек. И таких некоронованных профессоров у нас много: десятки в каждом серьезном университетском городе, от Питера до Хабаровска. В Москве их сотни: дерзких и совсем непростых лейтенантов и капитанов нашей научной гвардии. Им есть что спеть перед Всевышним — даже если он призовет их на суд досрочно, как призвал Владимира Высоцкого и Владимира Махнача. Первый из них оставил сотни песен и стихотворений. Второй стихов не писал: о нем их написали другие. Вот живой и завидный пример такого творчества студентов:
Князь Курбский от царского гнева бежал
На Запад гнилой и растленный.
Автобус навстречу ему проезжал;
В автобусе — муж несравненный.
В сиянье ума, озарившем чело;
Прозваньем Махнач; благолепен зело.
Насколько я помню, бежишь ты в Литву:
Неплохо придумано, княже!
Поступок твой правильным я назову
И патриотическим даже!
В автобусе нашем достаточно мест:
Водитель, подбросим товарища в Брест!
В опричной слободке — смятенье и плач,
В испуге притихла столица:
Дьячок нечестивый, Володька Махнач
Способствовал Курбскому смыться!
Царь молвил: «Подать мне того Махнача!
И кстати, позвать заодно палача!»
Под вечер явился Махнач в слободу:
Вошел во дворец без опаски,
Спокойно погладил десницей браду,
Состроил Басманову глазки,
Взглянул с интересом
