Могучий русский динозавр. №3 2023 г. - Литературно-художественный журнал
«Я врубался в математику с ходу, в геометрию тоже: их я перенёс в литературу, став великим математиком и геометром. Девочки меня любили: пинали мой портфель, звали Гуинпленом и Гобсеком, мочились в моё пиво, когда я его забывал на подоконнике в коридоре, переезжали мои тетради на велосипедах. Член мой набухал при виде девчат и представлял собой микрофон, в который они пели песни о любви».
«Я рос непослушным мальчиком, снимал цилиндр при виде треугольника у девочки между ног, мама целовала меня в мой лоб, за которым хлопали двери и выли голоса. В голове моей Бирс насиловал всех встречных женщин и мужчин и писал свой знаменитый словарь, наполненный трупами всех великих имён. Однажды я поцеловал учительницу в пятую точку: она наклонилась над партой соседа, и я припал к её полушарию. Она вызвала в школу мою мать и сказала: "Он не мог задрать моё платье?" Мама расплакалась и обещала взяться за меня всерьёз. Она купила мне велотренажёр и заставила выпускать в комнате пар, чтобы она пропиталась мной, а я стал кроватью, шкафом и столом».
«По ночам я курил на балконе и смотрел на звёзды, выдавливал их, как прыщи, и глотал жёлтый гной света и тепла, пока не накрывала полная тьма, настоящее затмение, и я онанировал на открытки с голыми женщинами, передавая им свою силу и страсть. Моё сердце билось быстрей: это оно кончало кровью в каждую клетку тела, распластанного вертикально везде и вбирающего в себя книги "Война и мир" и "Игрок". Так проходили дни, напичканные динамитом по имени Ницше, снёсшим статую Христа и вставшим вместо него, но живым, как он сейчас и стоит в каждой Земле на Земле».
«Забегая во взрослую жизнь, скажу: я стал телом – полностью мозгом: личинкой жука, одевшейся позже в него, то есть в гроб. А пубертатом я порой не хотел ничего, чаще всего всегда: ни есть, ни пить, ни мастурбировать, ни женщин, ни мужчин, ни сигарет, ни наркоты, ни книг. Впрочем, их я хотел, читать как писать и писать как читать. А для этого нужны сигареты или водка "Хемингуэй". Это не странно. Естественно и для всех. Сигарета – лодка, плывущая по морю Хайнекен или Бад, пока оно тихо и не шумит».
«Встречался с девчонкой Викторией, находил её смешной, дразнил её, задирал ей платье и представлялся Лавкрафтом, пишущим её членом, макаемым в её вагинальную кровь. Гуляли по машинам, наступали только на них, припаркованных по краям, и я ей говорил: это смерть. Жизнь – ходьба по едущим между ними авто. Вика смеялась и задирала платье, показывая трусы с фрагментами картин Ван Гога, и спрашивала, не хочу ли я их дорисовать своей кистью. Я молчал и целовал её руку, которую держал, чтобы она не взлетела и не зажала солнце в кулак».
«Однажды с друзьями мы забрели на свалку, где стоял разбитый автобус с проломленной черепной коробкой, которая – коробка передач. Мы расселись на драные сиденья, закрыли глаза и поехали – от планеты к планете, потому что негодное здесь работоспособно и нужно там. Маркос рулил, мы ехали, Джимми и Эрнесто высунули ноги в окно, и мы смотрели на звёзды, торчащие вместо фар, светофоров и фонарей. Переносились от луны к луне и колёсами вспахивали поля, сажая на них высыпающиеся подшипники – семена».
«Вскоре начались опыты письма, литературы, я писал Вике письма, стараясь выразить в объёме себя, чтобы бумага с текстом воспринималась как самолётик или кораблик, даже так: как они оба сразу, что есть высшая ступень гениальности, зовущая меня к себе».
«Я много читал, пока не понял, что перестал отличать золото от дерьма: крайности сходились в моей голове и шире. Описывали круг, пока я не распрямил его, сделав из колеса крыло. Сменил таблетку на косячок. Сигарету саму».
«Солнце всходило в моём уме в виде кукурузы, представляло собою стебель и початки, торчащие по сторонам, распускающиеся жёлтыми лучами – зёрнами, брызжущими свой сок в кастрюле и зовущие их съесть, чтобы заменить зубы своими телами и начать тоже светить, сделать каждую голову звездой, антонимом желудку – чёрной дыре».
«Тогда я открыл для себя Акутагаву, стал внедряться в него и понял: читать – дописывать или переделывать книгу в новом формате, скажем, левого полушария, заносить в себя буквы и после сеять их, разговаривая, когда они вылетают из уст, падают в землю или в асфальт и дают ростки в виде пшеницы, ржи и домов».
«С Викой первый секс состоялся в ржавом рефрижераторе, когда мы разделись и стали читать переписку Вольтера и Екатерины Второй, жёсткие слова входили в наши уши и размножались с нашими мозгами, интеллектами, направленными друг к другу, целовались так: поставили две книги рядом, прижали их и уронили на пыльный пол, как в реку или озеро, понимая, что вода – это пыль, если шире – то прах, состоящий из бывших "мама, я хочу есть", "вам за урок пятёрка", "я хочу куннилингус", "вы арестованы", "сердце моё – люблю". Ушли после соития, оставив наши тела – книги – тем, кто захочет заняться любовью с помощью них».
«Я поступил в университет, расстался с Викой, погрузился в мир алкоголя, зачётов, экзаменов и веселья, стал гулять толпой, щемить малолеток, иногда баловаться травкой, жить наобум, наугад, но понимать: каждая случайность – закономерность, непонятая пока. Увлекался боксом, поднятием тяжестей, прокачкой двуглавых и трёхглавых мышц, влюблялся в девчонок, относясь к ним как к спичкам, а не зажигалкам: поджигал ими свой член и курил его, выкидывая бычок».
«Другом стал Хулио, вместе ходили, драли шлюх в борделях, читали Ницше, словно гуляющего с нами третьим, как будто "мясом", сбежавшим с нами из тюрьмы, которая – свобода, торт, то, что не купили ещё, а если человек продаётся, его нарезают на куски – камеры, квартиры в честь праздника, потому день рождения или Новый год – темница, воля – обычный день, когда утро неотличимо от вечера».
«Кортасар больше меня писал, курил меньше, но пил, создавал умопомрачения в тексте, а я уплотнял его, сжимал, был электричкой и трамваем в час пик, представлял собою путь, утро и вечер, он, наоборот, провоцировал день и ночь – таким образом, я – весна и осень, он – лето и зима».
«Встретил,
