Могучий русский динозавр. №1 2020 г. - Литературно-художественный журнал
Я не проявляю наигранной дружелюбности, поэтому приветствие со всеми домашними проходит без объятий, скомкано и робко. Меня всегда недолюбливали за отказ от традиционного лицемерного поведения. Дядя, взявший на себя роль посредника, похлопывает меня по плечу и говорит: «Вон как вымахал! Мужи-и-ик. Ну чё? Чай? Кофе? Потанцуем?» Вадим гогочет, поглядывая на мою реакцию, которая его быстро успокаивает. «Да ты присядь хоть, в ногах правды нет. Расскажи, как жизнь молодая?» – пытается он разговорить меня. В детстве во избежание конфликта я придерживался тактики безвольного подчинения, но сейчас я ни от кого не завишу и могу поступать как хочу. А я хочу быстрее всё это закончить. «Давайте сначала решим вопрос, а потом уже и поговорим», – спокойно предлагаю я. Секундное ошеломление сменяется бурным оживлением – хлопает комод, дребезжит сервиз, скрежещут табуретки.
Местный нотариус – друг семьи, так что вопрос решается на удивление быстро. Домашние рады тому, что я ни на что не претендую. Дядя даже в сердцах жмёт мне руку и впервые смотрит на меня с уважением, как на мужчину. Ловлю себя на мысли, что это, возможно, последнее наше рукопожатие. Звенящее в тишине напряжение начинает рассеиваться. Мы сильно надышали в этой маленькой комнатке, пропахшей бытом человека, поэтому тётя рывком открывает форточку, и влажный свежий воздух просачивается внутрь, как шампанское из бутылки в честь заключения отличной сделки.
«Ну… Рассказывай… Как житуха?» – снова начинает расспрашивать дядя. Мои ответы настолько скучные, что для поддержания видимости диалога Вадим начинает рассказывать о себе и других членах семьи, о соседе, о Коле из красного дома на углу, о том, что видел Серёгу на днях. «Хороший пацан, девятку купил, обживается», – резюмирует дядя.
Серёга – это мой друг детства. Ходили вместе в школу, болтались по улицам, засиживались друг у друга в гостях. Мы пропускали через себя одну и ту же информацию, будь то игры, фильмы, музыка. Мы наладили между собой такую прочную нейросеть, что слова были не нужны, достаточно было увидеть его живой глубокий взгляд, чтобы стало ясно: Серый понял. Мы плечом к плечу сражались с предрассудками, навязываемыми взрослыми, нам претила мысль жить по заветам тусклых предков, общаться их обыденным языком, полностью состоящим из пустых фразеологизмов. Мы даже коллекционировали мерзкие фразочки: услышав в разговоре взрослых новый «смехуёчек», мы сразу водружали его на полку нашей лексической кунсткамеры. Её экспонатами, например, были такие выражения: «Как дела? – пока не родила», «А хихи ни хохо?», «Как, как? каком кверху!
Сюда входили и изнасилованные цитаты из фильмов, и поговорки, и сальные бородатые анекдоты. По наличию в речи подобных фраз мы диагностировали отсталость индивида, а по частоте их употребления – степень его деградации. Бывало и так, что находясь в явно маргинальной шайке, мы специально насыщали нашу речь словесным мусором, непременно становясь душой компании. Скармливая шлак толпе, мы её разогревали, а затем собирали урожай из новых фразочек. Это была своеобразная ловля на живца. Достаточно было взглянуть на Серёгу, чтобы по его искрящимся глазам сразу понять, что он доволен уловом.
– В смысле ничего нет? Я недавно покупал, – притворно хмурится Вадим.
– В большой семье зубами не щёлкают, – незамедлительно следует ответ тёти.
– Придётся идти в магаз. Не пустым же чаем его кормить! – сетует дядя и встаёт из-за стола.
Я представил, в какой неловкой ситуации окажемся мы с домашними, если дядя уйдет: звон тишины будет осязаем физически. Поэтому я решаю пройтись с ним. Следуют неуверенные уговоры остаться, но я говорю, что хочу размять ноги и пройтись по городу.
Хлопает калитка. Дядя откашливается и сплёвывает в чернеющий провал в сугробе, куда зимой сливали грязную воду из вёдер. Он с презрительным прищуром оглядывает улицу, закусывает сигарету, поджигает её зажигалкой, на этикетке которой разлеглась полуголая модель, и сипит: «Ну чё, по коням». В отличие от меня, дядя не стесняется месить грязный снег своими резиновыми сапогами, в которые он наспех заправил растянутое трико. По пути он перекидывается несколькими фразами с соседками, копошащимися за кривыми заборами своих участков. Каждая из этих женщин с интересом и недоверием рассматривает меня. Они явно знают, зачем я тут, и пытаются по лицу угадать моё решение раньше, чем до них дойдут официальные сплетни.
На перекрёстке дядя впервые останавливается, просчитывая траекторию дальнейшего движения. «Да уж, весна покажет, кто где срал», – ухмыляется он. Вся земля перед нами усеяна собачьим дерьмом, которое падая на снег горячим, подтапливает его, образуя под собой углубления, и в целом эта уличная композиция напоминает коробку шоколадных конфет, вдавленных в пластиковую формочку. Обходя по краю дороги и почти прижимаясь к зассаным теми же собаками сугробам, я слышу чертыханья дяди. Значит, всё-таки вступил. Одна нога тут, другая там.
Магазином тут называют маленький кирпичный домик со скрипучей, обитой металлическим листом дверью. Из-за постоянных ограблений окна магазина заложили кирпичом, поэтому, заходя в него, ты словно оказываешься в тесном бункере с запасами продовольствия. Тусклый жёлтый свет ламп, дребезжание старых холодильников, запах хлорки, хлеба и рыбы. «Катюха, привет, нам бы к чаю чё-нить», – приветствует хозяйку дядя. Тётя Катя относится к
