Гороскоп мадам Евы - Наум Давыдович Лабковский
Чемпионат Европы по легкой атлетике приближался к концу. С каждым часом страсти накалялись, и их уже нельзя было охладить стаканом лимонада со льдом.
Прыгуны в высоту отчаянно боролись с земным притяжением.
Бегуны продирались к заветной ленточке, расталкивая друг друга локтями, как пассажиры в троллейбусе при неожиданном появлении контролера.
Судьи, восседавшие на стремянке, как куры на насесте, делали вид, что они понимают в спорте больше других.
Болельщики дули пиво прямо из бутылок, отрываясь лишь для того, чтобы проверить силу голосовых связок или поссориться с соседом.
Корреспонденты из всех стран безразлично стучали на пишущих машинках и диктовали в телефонные трубки отчеты, настолько однотипные, что если бы телефонистки случайно перепутали провода, в заморских и заокеанских редакциях никто бы этою не заметил.
Радиокомментаторы, законсервированные в стеклянных банках, дергались и извивались, как эпилептики, огрызаясь на коллег, которым удавалось кричать громче.
Спортивные знатоки жевали резинки с таким усердием, как если бы участвовали в соревнованиях на скоростное жевание.
И никого ничто не удивляло, как не удивляет умалишенных происходящее в сумасшедшем доме.
Только маленький мальчик, бог знает как пробравшийся на корреспондентскую трибуну, удивлялся Ему никогда не приходилось видеть, чтобы взрослые люди вели себя, как малыши в яслях.
Мальчик смирно сидел на скамье, зажатый между пышущим жаром толстяком и широкоплечим верзилой. Толстяк ухитрялся одновременно пить пиво, орать в телефонную трубку, жевать резинку, ссориться с соседями и делать вит, что он понимает в спорте больше других. Верзила беспрерывно ерзал на месте и, не отрывая взгляда от происходящего на поле, что-то быстро записывал в толстый гроссбух. Иногда он по-щенячьи скулил, как видно, от очень острых переживаний.
Мальчику было жарко, неудобно, тесно и скучно. Спортсмены бегали, прыгали и что-то метали одновременно в разных концах огромного стадиона. Уследить за всем не хватило бы и десятка глаз. Мальчик с удовольствием сбежал бы, тем паче что сейчас уже, наверно. начался матч дворовых футбольных команд, который обещал быть действительно интересным. Но ведь все сверстники по двору и по школе так мечтали попасть именно сюда, на стадион, а посчастливилось только ему. Он должен принести себя в жертву, он досидит до конца, хотя бы для того, чтобы рассказать обо всем товарищам. И он сидел, стараясь не шелохнуться, ибо находился здесь не по праву и понимал, что в любую минуту может быть выдворен.
В конце ряда появилась стройная девочка в форме цвета хаки. В руках у нее была кипа зеленых бюллетеней с результатами только что закончившихся забегов. Девочка боком пробиралась между рядов, к ней протягивались сотни рук, она раздавала бюллетени корреспондентам.
Мальчик тоже протянул руку. Девочка строго посмотрела на него.
— Вам нельзя, — сказала она и протянула бумажку толстяку. После каждого забега девочка протискивалась вдоль ряда с кипой свежих бюллетеней. Мальчик с тупой настойчивостью протягивал руку. Девочка говорила:
— Вам нельзя.
Бюллетени были то розовые, то желтые, то зеленые. Они притягивали, как магнит. Теперь для мальчика не было ничего желанней. Он уже не видел ни зеленого поля, ни судей, ни бегунов. На всем свете существовали только недоступные бюллетени в руках ненавистной девочки.
Отзвучали прощальные фанфары, корреспонденты кинулись к выходу. Мальчик ничего не видел. Он ждал девочку, а девочка не появлялась.
Внезапно порыв ветра швырнул ему в лицо розовый листок. Мальчик схватил его. Бюллетень! Счастье само шло в руки.
Теперь надо было оглядеться. Видел ли это кто-нибудь? Корреспондентская трибуна опустела. Повсюду валялись желтые, зеленые, розовые листки. Мальчик поднял один, другой, третий, насобирал их целую охапку и побежал к выходу. За ним никто не погнался. Лишь ветер теребил бюллетени. Они шуршали, крутились у ног, их можно было брать голыми руками.
Мальчик остановился. Что же это такое? Еще недавно он готов был отдать все, что имел, за один бюллетень. Теперь он владел всеми бюллетенями корреспондентской трибуны. Но они ему совсем не нужны! Мальчик почувствовал, как комок подступил к горлу. Словно у него отняли что-то очень важное. Быть может, надежду. И мальчик поступил так, как поступают в таких случаях взрослые люди: он выбросил то, что ему было не нужно.
Засунув руки в карманы, поеживаясь от вечернего холодка, он побрел домой. Что-то мужское почудилось в его походке. Он стал старше на один жизненный опыт.
КАК Я НАУЧИЛСЯ ЧИТАТЬ ПО-ПОЛЬСКИ
С тех пор, как я стал переводить с польского, знакомые относятся ко мне с повышенным интересом.
Некая дама потребовала, чтобы я открыл ей правду.
— Не возражайте, мне все известно — таинственно сказала она. — Я слышала, что любовь — сильное чувство, но не предполагала, что до такой степени. Ах, боже мой! Влюбиться в прекрасную польку, которая не знает ни слова по-русски, и, чтобы объясниться ей в любви, выучить весь польский язык! Это героизм!
Начальник отдела кадров перехватил меня в коридоре редакции.
— В анкетке у тебя ничего не сказано о польском происхождении, — ласково сказал он, — зайди для уточнения.
Некий поэт заманил меня в бар Дома литераторов и, угостив коньяком, решительно заявил:
— Не будь гадом, дай телефон негра.
— Какого негра?
— Ну того поляка, который делает тебе подстрочные переводы.
В результате всех этих кривотолков я решил чистосердечно рассказать о том, как я научился читать по-польски.
На самом деле все происходило так: несколько лет назад в Варшаве я познакомился в отеле с одним польским инженером. Две недели мы бойко беседовали с ним при помощи отдельных немецких и французских фраз, завалявшихся у нас в памяти со школьных времен. Поскольку каждый из нас понимал далеко не все из того, что говорил собеседник, мы остались самого лучшего мнения друг о друге и, расставаясь, обменялись адресами.
Я возвратился в Москву и через некоторое время получил письмо из Польши. Написано оно было по-польски. Я оказался в сложной ситуации. Надо отвечать, иначе инженер подумает обо мне бог знает что. Однако, чтобы ответить, нужно знать содержание письма.
Приятель, которому я рассказал о своем затруднении, снисходительно хлопнул меня по плечу.
— Есть из-за чего расстраиваться! Польский язык очень легкий, в нем, собственно, и понимать нечего.
