Варвара Мадоши - Жертвы Северной войны
— Если вы следили за мной, то должны знать, — пожала Мари плечами.
— После Нэшвилла — нет. Твой «инспектор», — Жозефина насмешливой интонацией выделила слово «инспектор», — принял достаточно серьезные меры. Ты, наверное, обо всех и не знаешь. Мы не смогли тебя обнаружить. Впрочем, простой арифметический подсчет подсказывает, что ты была беременна уже в Нэшвилле. Кто-то, эвакуированный из Маринбурга?.. Один из шахтеров?
Мари сжала руки на коленях.
— Альфонс Элрик. Вам это имя должно быть знакомо.
— О! — Жозефина расплылась в прямо-таки неудержимой улыбке. — Прости, девочка, просто это довольно-таки забавно. Кстати… а колечко-то знакомое. Это нам с Жаном от родителей достались: мужское и женское.
— Правильно, — сказала Мари. — Это мужское кольцо. Папа его носил, как обручальное, а ведь ростом с вас был и с меня. Так что его кольцо мне пришлось впору, а вот мамино не налезло — она была довольно маленькой. Обручальные кольца родителей мне передали. До сих пор они лежали под обложкой альбома, а недавно я их оттуда вытащила.
— Я думала, в них хоронят.
— Родителей хоронили северяне, если это можно так назвать — наверное, просто в яму покидали. Золотые украшения снимали, естественно… Потом их забрали со склада — что не растащили, — а так вышло, что один из офицеров был лично с родителями знаком. Он эти кольца узнал — они с маркировкой. Дата и инициалы. И отдал мне. Я тогда лежала в больнице, и врачи даже не были уверены, что я выживу. Еще тот офицер хотел меня удочерить, но он и сам погиб буквально через пару дней. Его звали старший сержант Николас Ласси. Я из нашего дома унесла альбом… его мне подарили на День Рождения, буквально за пару дней до штурма. Там на первой странице была только одна фотография — моя. Без них. Так что у меня от родителей не осталось фотографий, только вот эти кольца. Я боялась, что их у меня украдут, но обошлось. И вот теперь пригодились…
— Я бы хотела посмотреть альбом, — неожиданно мягко произнесла Жозефина Варди.
— Он у меня дома лежит, — сказала Мари. — Здесь, в Столице. Я его много лет таскала с собой повсюду, сама не знаю, зачем взяла из Ризенбурга… привычка, должно быть. Там сейчас очень много фотографий. И из приюта парочка… на одной есть даже Кит Танака… знакомо имя? — Жозефина покачала головой. — Значит, не так вы хорошо информацию собирали… Потом друзья из Академии, пара фотографий из Маринбурга, Квач — это моя собака… Теперь я туда наклеила еще всех Элриков. В альбоме много страниц.
— Я бы оставила все как есть, — улыбнулась Жозефина. — Одну фотографию. На память.
— Память памятью, а жизнь продолжается, — покачала головой Мари. — Мне иногда кажется, что я как будто ответ держу перед родителями: вот, посмотрите, у меня все как у людей! Я тоже бываю счастлива, бывает, печалюсь… я проживу хорошую жизнь. Понимаете?
— С трудом, — Жозефина Варди развела руками с шутливо-виноватой интонацией. — Признаться, обывательское счастье всегда оставалось для меня загадкой. И не сказать, чтобы я была особенно любопытна в этой области.
Мари все-таки удалось встать, она сделала шаг к двери.
— Постой, — сказала Жозефина. — Ты не хочешь меня еще о чем-нибудь спросить? Ну хоть о своем отце. Ведь рано или поздно меня казнят, и такой кладезь познаний пропадет.
— Не очень, — призналась Мари. — Кроме того, прекратите паясничать, в конце концов! Ничего не пропадет. Вы же прекрасно понимаете, что вас приговорят к смертной казни — а потом помилуют, из уважения к вашему преклонному возрасту и женскому полу.
— О! — Жозефина удивленно хмыкнула. — Да нет, девочка, ты ошибаешься. Не помилуют. Не тот случай. И политический мотив — чтобы не повадно было. И личная месть, опять же. А может, оно и пусть лучше казнят, чем идти на каторгу.
— И еще… — тихо сказала Мари, схватившись за дверную ручку. Она сомневалась, стоит ли говорить это, но все же сказала. — Дня за два до того, как родителей убили, я слышала, как они разговаривали поздно вечером. Знаете, как это бывает: родители думают, что ребенок спит, а он на самом деле слушает. Ночью хорошо слышно. Мама уговаривала отца разыскать вас. Помириться с вами. Она говорила отцу, что если с вами во время войны что-нибудь случится, он всю жизнь будет жалеть, что не поговорил с вами. Еще она говорила, что, если что-то случится с ними, вы сможете позаботиться обо мне — ведь ни у кого из них не было других родственников. Отец молчал-молчал, а потом очень сурово ответил маме, что всепрощением не отличается, и если она смогла простить вам, то, что вы сделали ей, то он не простит никогда. И что с его стороны торжеством милосердия было не выдать вас полиции.
Жозефина молчала. Мари не смотрела на нее.
— Я много думала над этим, — продолжила Мари. — И в конце концов, как мне кажется, поняла, о чем речь. Они говорили о покушении на убийство. Вы пытались убить маму. Я не ошиблась?
Жозефина молчала.
— Но почему?!
— Ты же говорила, что не хочешь слышать ответов, — ласково произнесла Жозефина. — К тому же, ты ведь и сама догадываешься… Знаешь, дорогая, если я чего-то хочу — меня мало что может остановить. Перед собой я никогда не лукавлю. Зато я всегда готова платить по счетам. Можешь ли ты сказать то же о себе?
* * *Ческа повертелась в шляпке туда-сюда перед большим зеркалом, чья рама была украшена букетиками искусственных цветов.
— Не очень, — заметила она со вздохом, снимая произведение портновского искусства.
— Вам нужно что-то более строгое, — пришла на помощь продавщица. — Что-то более классическое.
— Спасибо, но нет, — печально ответила Ческа. — На самом деле я никогда не любила шляпки…
Из шляпного салона они направились в кафе. Сели подальше от входа, возле окна. За окном шумела и жила обычная послерождественская улица: ехали машины, ходили люди… Вот мимо прошла стайка детишек с двумя воспитательницами. Передняя несла в руках связку красных флажков.
— Ты, случайно, не знаешь, кто будет, мальчик или девочка? — спросила Ческа у Мари.
— Нет, — Мари пожала плечами. — Откуда?
— Ну, ведь как-то же определяют…
— Точно — нет. Да и зачем?
— Забавно будет, если родится девочка, — мечтательно сказала Уинри. — Четвертая близняшка! Скажи, Мари, у тебя кто-нибудь из родителей был светловолосым?
— Мама, — ответила Мари. — Светловолосая и кудрявая. Я кудрявая в нее.
— Значит, может быть еще одна блондинистая девочка, — улыбнулась Уинри, делая глоток чая. — Было бы весело.
Ческа хмыкнула.
— Больше всех веселился бы Эдвард.
— О, это да!
И женщины усмехнулись все вместе.
— Я бы хотела сына, — заметила Мари. — Я бы назвала его Дрейк.
— Почему Дрейк? — спросила Ческа.
— Просто… Был такой пират, знаменитый… Мне мама про него читала книжку, когда я маленькая была. Я еще подумала: вот выросту, обязательно назову так сына.
— Дрейк Элрик… попробовала Уинри вслух. — Не очень звучит. Язык спотыкается.
— Ну, я бы сокращала до «Ди», — пояснила Мари. — Или еще как-нибудь… — она задумалась. — Вариантов много. А девочку я бы назвала… — она хотела сказать «Франсуаза» — думала Мари о таком имени в детстве, тоже в честь того пирата, — но язык выкрутился: — Леона. Как маму. Девочки, давайте сменим тему. Я почему-то очень боюсь сглазить…
— Не удивительно — такая нервотрепка! Ну, не все же говорить о политике, — Уинри махнула рукой. — А то с этим Эдом…
Ческа улыбнулась.
— Что улыбаешься? — подозрительно спросила Уинри.
— Я подумала, что вы с Эдвардом очень часто нелестно отзываетесь друг о друге. «Этот Эд», «эта Уинри»…
— Ну да, а ты попробуй проживи вместе больше тридцати лет! — запальчиво ответила Уинри. — Еще не так заговоришь. Кстати, простите меня, девочки, я отойду…
Она вышла из-за столика и направилась в сторону туалета.
— Я, пожалуй, тоже, — заметила Ческа и тоже поднялась.
Мари на несколько минут осталась одна.
И вот этот-то момент, разумеется, и выбрал убийца, чтобы подсесть к ее столику.
Убийца был хорошо знаком Мари — его звали Джордж Некси, тридцати лет от роду, внешность малопримечательная, под подбородком на шее шрам — но не от «бандитской пули», а от неудачного стоматологического вмешательства. Он был старым другом и товарищем Кита.
— Привет, — сказал он, усаживаясь на стул Уинри, прямо напротив ее кофейной чашки и скомканной салфетки со следами крема от пирожного, и дружелюбно улыбаясь золотыми зубами. — Не ждала?
— Я думала, Максим Дигори за мной охотится… — произнесла Мари, едва соображая от страха, что говорит.
— Скажем так: мы с Максом занимались вдвоем, — осклабился Джордж. — Уж не думала ли ты, что мы тебе простим Кита? Спасибо, два года ждали, пока Хрыч Хадс не помер! А теперь пока, прости, нет времени.
