Дмитрий Щербинин - Ворон
Открылся проход: в сгущающейся темени растворялись мшистые ступени, по которым так много раз до этого сбегал Барахир. Теперь он перепрыгивал сразу через несколько ступеней и, даже, забыл поставить на место глыбу.
Привычно запищали, разбегаясь под ногами, мыши — Барахир мог видеть их маленькими серыми комочками — полного мрака не было — свет просачивался из каких-то незримых щелей в потолке.
И вот впереди забрезжил свет более яркий, густо-изумрудный, пахнуло свежими травами, цветами; средь которых просачивались и такие нежные ароматы, что юноша и не знал, каким растениям принадлежат они.
Потайной ход выходил у подножия покрытого дубами холма, а впереди открывалась поляна на которой каждая из бесчисленных травинок испускала в воздух сияние — точно это свечи тянулись навстречу Солнцу, — горели ровным светом, и не источались, но только росли все вверх, да вверх.
И когда выбежал Барахир в этот, встретивший его изумрудным сиянием мир, когда объял он его плотным — вот тогда восторг взмыл в нем, и он даже забыл о правителе Хаэроне — ведь, мир прекрасен! Впереди праздник единения двух народов!
Тогда Барахир задышал глубоко и часто, и прерывистым голосом вымолвил:
— Как жаль, что у меня нет голоса!.. Точнее — есть, но разве же он идет в сравнение с голосами эльфов? Хотелось бы запеть, да боюсь — весь лес засмеется… Ведь, он привык к иным голосам! Ах, если бы я знал слова, достойные описать это утро..
И он сделал несколько шагов, после чего ноги его подогнулись и он рухнул в травы, в цветы, и, хоть он и не выставил рук, никак не пытался смягчить своего падения, они подхватили его мягко, словно в перину погрузили. Барахир лежал тихо чувствовал, как мягкие стебли и лепестки ласкают его лицо, смыкаются над головою, над всем телом…
Ему подумалось тогда, что поле поглотит его, и он, растворившись в земле, взойдет в мириадах трав, расцветет в кроне дуба — это вовсе не пугало его — нет, нет — погружаясь, он смеялся, он рад был такому исходу — все время цвести в этом лесу — да, ведь это же счастье!
И вот услышал он голос такой переливчатый, что подумал сначала, что — это родник играет на арфе из солнечного света; и в звучании этом виделись образы; потом уж понял Барахир, что были там и слова:
— Пускай цветут луга любви,И лес поет волнами,И зори утром ты зови,И сам златись лучами.И звездам песнь свою неси,Спокойными гласами,И мудрость у небес проси,Счастливыми ночами.Иди по матушке-земле,По мякоти шагай стопами,И за пожаром на золе,Цветы расти мечтами.
— Кто здесь? — не ожидая ответа спрашивал Барахир.
Раздался вздох; а Барахир стал передвигаться в травах; они зашуршали, подняли его из своей глубины в свет.
На краю поляны, под сенью белоствольной березы, стояла эльфийская дева. Лицо ее, как и верх березы, сиял ярким белым сиянием, виделась вокруг нежных линий ее даже некая аура света, каждая черточка пребывала в некоем музыкальном движении. У нее были густые, бело-серебристые, до пояса опускающиеся пряди светлых тонов, ясное, без лишних украшений, длинное платье подчеркивало стройность ее фигуры.
В первый миг, увидевши Барахира, она испугалась, отступила; прислонилась спиной к березке, и, казалось теперь, что они две сестры — черты березки и девы неуловимо сливались..
— Я Барахир, из Туманграда. — прошептал юноша.
А дева, услышавши его голос, улыбнулась, но от березки не отходила; все тем же родниковым голосом молвила она:
— А я Эллинэль — дочь короля Тумбара. Так ты пришел посмотреть, как мы готовимся к празднику? Завтра мы ждем всех вас, но, если ты хочешь осмотреть все сегодня, то я укажу тебе все, что хочешь.
— Эллинэль…. Эллинэль… — повторил несколько раз Барахир. — Только вы, эльфы, можете давать такие имена, только услышишь, сразу представляется лесной ручеек, пологие скаты воды… А что у меня за имя — Барахир — будто, какая-то бочка упала, покатилась, загрохотала по мостовой!
Дева мягко улыбнулась:
— Ну, тогда уж и у моего отца Тумбара, имя похоже на то, будто кто-то в дверь колотит. Тум! Бар! Это значит — меткая стрела — ибо он попадает из лука в маленькое колечко с двухсот шагов. Ну, а в моем имени ты правильно уловил журчание ручейка. Когда я в первый раз разревелась, моя матушка сказала: «Родниковый голосок» — по эльфийски — это и будет Эллинэль…
— Эллинэль, Эллинэль…
Барахир подошел к ней — обнял, поцеловал… березку, и тут вспомнил о поручении Хаэрона.
Теперь он старался не смотреть на лик Эллинэль, так как, вполне справедливо полагал, что от восторга вновь все может позабыть:
— Мне поручено узнать у короля Тумбара — не знает ли он что-либо о некоем отряде или армии, которая скрывается в лесах, а также — не известно ли ему о человеке по имени Маэглин, который сегодня исчез вместе с ключами от городских ворот.
Он четко, ни разу не сбившись, выпалил все это, и теперь, с чувством выполненного долга, решился взглянуть в лик эльфийской девы.
А она, пребывая все в том же музыкальном душевном движении, смотрела на него, но уже не улыбалась:
— Вчера, к батюшке прибыли гонцы из Эригиона. Они о чем-то долго говорили, а потом, когда я увидела батюшку — он был очень чем-то встревожен… Но, если бы была действительно замечена какая-то армия — это сообщили бы всем — мы тогда не к празднику, а к войне готовились; но на мой вопрос он ответил только: «В озеро кто-то бросил большой камень, поднялись высокие волны, но, надеюсь, нас они не захлестнут…» А имя Маэглина я слышу впервые…
— Что же. В таком случае мне надобно поговорить с вашим батюшкой.
И вот Эллинэль подала ему свою легкую, музыкальную руку, и он бережно принял ее.
Они пошли по темно-коричневой дорожке, и листья росших по сторонам тополей, кленов и ясеней, осторожно касались их лиц, что-то шептали на ухо. С ветки на ветку, перелетали яркие, словно лепестки цветов, птахи. Солнце, золотясь на верхних ветках, отражалось в счастливых слезах дождя, которые вы выгибались к земле. Лучи, отражаясь, протягивались паутинкой из тончайших нитей, которая наверху сливалась в пелену, ну а ближе к земле, расходилась мириадами струн, таких тонких, что на них мог бы сыграть разве что ветер, да Эллинэль (это по мнению Барахира, конечно). Он и попросил:
— Не могли бы вы сыграть на этих струнах?
— Своими пальцами — нет, но заклятьем, которое пробуждает силы дремлющие в воздухе — я могу попросить их. И, если они сочтут нужным — споют.
— О, конечно же! — с восторгом выкрикнул Барахир.
Тогда дева, запела так ясно; так, несоизмеримо с человеческой гортанью звонко, и глубоко, и трепетно, что Барахир забыл, кто он, и уж не знал — наяву ли, или же во сне:
— Сила Солнца, сила тени,Обнимитесь вы без лени.Голос неба и земли,Голос ветра вновь моли.
И шепчи, шепчи моля,Вспомни дальние поля,Вспомни, первый мира день,И отбрось, отбрось же лень!
И вот эти тончайшие струны задвигались, стали плавно изгибаться.
Тени, и чуть видное злато, пересекаясь между собою, полились беспрерывной звуковою волною. Она шла со всех сторон; из каждой точки пространства; и наплывала еще из глубины. Барахир чувствовал, как эта звуковая волна касается его, движется в волосах, на лице, на теле.
Не было какой-либо повторяющейся мелодии; волна эта сама по себе была мелодией в которой звучало бесконечное множество инструментов.
Барахир просто шел, не чувствуя ни ног, ни тела, видя только это движение солнечных струн, и слушал, слушал. Он учился гармонии, но он ни о чем не думал, ибо любые прежние мысли, воспоминания, казались теперь ничего не значащими, ненужными. Казалось ему, будто жизнь только начинается; и о чем, он, младенец, в этом мудром мире может думать и говорить? Нет — он только слушать, постигать все это должен…
Но вот раздался голос иного эльфа. Он спрашивал, и Барахир, хоть и не знал этого языка, понимал смысл:
— Я вижу, ты пробудила сегодня отголоски Начальной Музыки?
— Ах, да — воздух сегодня был благословен ко мне; ведь, ты знаешь, что не всегда удается всколыхнуть его.
— Князья эльфов способны на это; ты тоже из княжеского рода; но я думал: мудрости пятисот твоих лет еще не достаточно. Скажу еще — силы к этому заклятью даже князьям, не с одной только мудростью приходят.
— Что ты хочешь сказать?
Тут Барахир почувствовал, как ручка Эллинэль дрогнула.
В это же время, музыкальный объем стал распадаться, и Барахир слышал только голоса эльфов, но и их с каждым словом понимал все хуже.
Так он смог еще различить, что эльф, рек:
— Чувство это — первая любовь.
На это Эллинэль отвечала:
— Уж не к тебе, принц Луниэн, сколько б ты не сватался — мой ответ останется прежним — «нет».
