Вопреки судьбе (СИ) - Попова Екатерина

Он виновато поднял голову. И слабо улыбнулся, успев увидеть, как не успевшее стереться с выразительной змеиной морды изумление стирается выражением сонного блаженства. Кроули вяло моргнул. И, покачавшись ещё пару секунд на уровне лица Азирафаэля, расслабленно опустил голову на его плечо.

— Ссспсбо… — невнятно пробормотал он. Ангел почувствовал, как упругие мышцы под чешуей напряглись, сокращаясь — змей, решив, видимо, не мелочиться, укладывался поудобнее. И, повернув чуть голову, чтобы не мешать Кроули обвиваться вокруг своих плеч, невольно задумался, к чему относится его «спасибо». К лечению? Или к его глупому испугу за Кроули, в самый первый миг, когда он во всей красе успел представить, что случится с его демоном, если тот попадёт под концентрированную волну идущей от колокольного звона святости?

То, что Кроули проговорил это вслух, а не привычно пообещал расплатиться за услугу ужином, глубоко тронуло ангела. И, если говорить откровенно, отозвалось болезненным уколом где-то глубоко внутри. Кроули, мягко говоря, недолюбливал вербальную благодарность. В немалой степени, подозревал ангел, из-за этимологии этого слова. Если уж он осквернил… в смысле облагородил свою речь святым словом, он, должно быть, совершенно измучен.

Азирафаэль сглотнул, с внезапной горечью радуясь, что Кроули наконец закрыл глаза и теперь не может видеть его лица.

— Поспи, если хочешь, — тихо предложил он, так и не решив, что сказать в ответ. — Полагаю, до вечера мне как раз хватит времени, чтобы исцелить твои ожоги. Я разбужу тебя незадолго до Вечерни…

Кроули слабо шевельнулся, лениво дёрнув хвостом.

Другого ответа ангел не получил. И заключил, что это можно считать за разрешение. Чудесно! Ему, конечно, придётся постараться, чтобы дотянуться до верхней… в смысле передней… в смысле приближенной к голове части тела Кроули. Но об этом он подумает потом, когда справится с грубыми незажившими язвами на животе и спине змея.

…Кажется, больше сопротивляться и возражать против лечения Кроули не собирался.

И ангел намерен был воспользоваться предоставленной возможностью в полной мере, пока упрямый демон не почувствовал себя достаточно хорошо и не принялся вновь играть в эту утомительную независимость.

Но для начала, запоздало сообразил он — сделать один звонок. И надеяться, что единственный, кто, возможно, в силах укрыть их от внимания Ада, не откажет им в помощи.

***

Два часа, которые поднявшая трубку старушка просила продержаться до их приезда (мадам Трейси, она назвалась мадам Трейси, а имя её спутника Сьюзан, к своему стыду, успела забыть) — эти несчастные два часа не истекли ещё даже на половину, а она уже была в состоянии, близком к истерике. Покоя, что снизошёл на неё в книжном магазинчике мистера Фелла, хватило ненадолго. Да и не могло хватить того, чего просто в принципе не существовало. Здесь, в этом тихом, заставленном книгами помещении, ранили, а то и убили кого-то. Быть может, даже доброго мистера Фелла или Энтони, он ведь, кажется, нередко бывал здесь — по крайней мере, Сьюзан казалось, что это именно так. Кроули говорил о мистере Фелле так, как говорят только о самых близких людях. Было бы странно, если бы они не гостили время от времени друг у друга.

Возможно, кто-то решил украсть из магазина какую-нибудь редкую книгу, а мистер Фелл заметил вора и…

Дальше Сьюзан старалась не представлять. Не хотелось думать о том, что кровь на полу принадлежала одному из людей, которые были так добры к ней и к которым она, за прошедшие месяцы, успела по-настоящему привязаться. Но если с ними всё хорошо — почему никто из них не предупредил её, чтобы не ждала напрасно у галереи? Кто звонил ей с номера мистера Фелла утром? (И нет, это был именно кто-то, не мистер Фелл — потому что должно же быть в этом чёртовом мире хоть что-то святое?!)

…А святое в нём, наверное, и впрямь было. Сьюзан не помнила точно, сколько времени прошло с тех пор, как она, устав расхаживать в волнении между стеллажами, вернулась в торговый зал и, почти машинально выбрав из сложенных на столе перьев одно, почти не испачканное кровью, забилась вместе с ним под прилавок. Почему-то, когда она касалась его, на душе становилось ощумимо легче, и даже душный страх, никак не желающий проходить, немного разжимал свои когти.

С глухим отчаянием и острой, до тошноты сильной тоской, заставляющими буквально смаковать мысли о том, как просто было бы сейчас выйти из магазинчика и, пройдя до угла, выйти на проезжую часть, чудесное перо справиться не могло. Но Сьюзан, странным образом, всё равно было теперь немного легче бороться с мучительным желанием покончить с собой. В какой-то момент она отчётливо услышала, как бьют давно не работающие часы на Биг-Бене. И после этого поняла окончательно, что, свихнулась ли она, или её и впрямь пытается свести с ума какая-то потусторонняя тварь, но ненависть к себе, душащая её, находится вне её, а не внутри.

Это помогало не делать глупостей.

Теперь, когда она знала наверняка, что упрямый вкрадчивый голос внутри неё не принадлежал ей, можно было просто не верить ему. Принять, как неизбежное зло, как боль, которую нужно перетерпеть, пока не подействует анальгетик, и мысленно считать минуты до приезда помощи. Они ведь помогут, верно? Должны помочь, они обещали.

Слуховые галлюцинации, правда, тоже с каждой минутой становились всё отчётливее. И не только слуховые. Несколько раз она ловила краем глаза движение рядом с собой. Но, в панике оглянувшись, видела всё те же стеллажи с узкими, совершенно пустыми проходами между ними, и край окна, сквозь которое пробивался яркий солнечный свет. В отдельные моменты ей казалось, что она может даже разглядеть чью-то приземистую фигуру, бродящую вокруг неё. Человеческую? Звериную? Кто бы знал. Она не присматривалась. Она просто судорожно тискала в руках чудесное ангельское перо, пряча лицо в белом нежном пухе, когда становилось совсем плохо, и без конца, не вдумываясь, бубнила себе под нос единственную молитву, которую помнила ещё со времён счастливого безмятежного детства: «Отче наш, сущий на небесах…»

Где-то на бесконечных полках наверняка были книги, в которых можно было найти молитвы на любой случай. А быть может, и вовсе целые ритуалы, способные защитить от любого зла…

Сьюзан не знала, где их искать. И не чувствовала в себе достаточно мужества, чтобы выбраться из-под ненадёжной защиты письменного стола и углубиться в хитросплетения стеллажей, где, возможно, всё ещё бродит тот — или то — кто напал на мистера Фелла. Полтергейст, нашёптывающий ей самоубийственные желания, по крайней мере, не действовал напрямую. Почти не действовал. Сьюзан вспомнила бьющуюся в невидимой петле Грэйс и, уткнувшись лицом в мягкое перо, беззвучно заплакала, запнувшись на середине «да пребудет имя Твоё…» и сбившись на бессвязные просьбы непонятно кому: «пусть всё будет хорошо… Пожалуйста… Пусть всё будет хорошо…»

Она не сразу поняла, что почти беззвучный шёпот — «хорошо, всё будет хорошо, будет хорошо-шо-шо-ш-ш…» — срывается не только с её губ. А сама она уже не сидит, скорчившись, на полу, а стоит на высоченном, угрожающе качающеся пъедестале из книг, возле лестницы на второй этаж. И её руки, без контроля её самой, уже привязали один край шарфа к низу одного из поддерживающих перила столбиков, а теперь с незнакомой ей, чужой какой-то сноровкой вывязывают на другом конце сложный узел. «Висельный узел», — беззвучно подсказывает ей внутренний — или не только внутренний? — голос. И она с каким-то отстранённым, равнодушным облегчением осознаёт: да, именно. Наконец-то всё закончится.

Сьюзан запоздало поймала себя на этом блаженном нетерпении, испуганная и собственными мыслями, и собственным безразличием… И вздрогнула, выныривая из странного, сонного полузабытья, в который успела впасть.

И поняла, что не может шевельнуться.

Хуже того — не хочет шевелиться. Ей было хорошо. Очень хорошо. Очень спокойно. Шевельнулся было где-то внутри слабый, неуверенный какой-то страх. Шевельнулся — и умер, не успев толком даже ощутиться. «Всё будет хорошо, хорошо, хорошо…» — продолжал убаюкивающе бормотать в её разуме чей-то вкрадчивый голос.