Дмитрий Щербинин - Буря
Хозяин долгое время ничего не отвечал, а затем, когда они уже подходили к башне, негромко проговорил:
— Что ж — быть может, но…
В это мгновенье навстречу им с голодным рычаньем рванулись волколаки; их кровавые, выпученные глаза были устремлены на пленников; они скрежетали, и, в первую очередь разорвали бы Эллиора. Хозяин прорычал на них какие-то злобные слова; волколаки заскулили, и с поджатыми хвостами, побежали по тракту назад.
Как только они подошли к башне, орки оживились; послышались их грубые голоса:
— Мы хорошо послужили! Отдайте нам эльфа на потеху! Отдайте!
— Пусть у меня нет молота… — горько усмехнулся Мьер. — Но клянусь всем медом — руки мои еще целы! Я вам еще посчитаю кости.
— Не надо. Не надо. — слабо прошептал эльф. — Уже достаточно сегодня было крови. Я не стану сопротивляться…
Орки загоготали, а Хозяин, по прежнему созерцая лик Вероники, молвил:
— Оставьте, оставьте. Идите отсыпайтесь. Это вас солнце утомило.
— Да — солнце, солнце! — послышалось сразу несколько злобных голосов.
И вот вошли они в залу, в которой накануне было великое множество орков; теперь здесь было пустынно и темно-розовые лучи солнца, прорываясь через грязные окна, опускались к полу, к перевернутым столам призрачными колоннами; и в этом свете, зала столь многих всяких зверств перевидавшая, казалась весьма уютной, загадочной. Привлекали внимание широкие каменные своды, глубокие тени. Шедшие следом орком, рассаживались за столами, тут же, уронив головы, засыпали, и подобны каменным изваяниям; вот, неведомо откуда взявшееся выпорхнуло перышко, закружилось плавно, пролетело мимо синего, промерзшего лица Сикуса, и тщедушный человечек улыбнулся:
— Как же прекрасна… как же прекрасна жизнь… Но что с НЕЙ, что с Вероникой? Слышите: ежели надо, для ее спасения так возьмите мою жизнь, душу, сердце — конечно — это все жалкое, подлое, но, быть может, хоть какая, хоть самая маленькая польза будет…
— Хорошо — вы пойдете со мною. — молвил Хозяин.
Они начали восхождение по винтовой лестнице. Теперь здесь не горели факелы, и, если бы не робкие, но живые лучи восходящего светила — было бы совсем темно. Так, ступая вслед за Хозяином поднялись они в ту залу, которая похожа была на оставшийся в зародыше, но уже и в зародыше уродливый мир. Там Хозяин подошел к черному ложу, которое высилось возле одной из стен, уложил на него Веронику, сам опустился на колени рядом, и, вытянув над нею свои длани, зашептал какое-то заклятье.
Пленники, которые в общем-то и позабыли, что они пленники, стояли, опершись друг на друга, за его спиною — после всего пережитого в последние часы, им очень тяжело было так вот стоять, но они, все-таки, стоили — в волнении ожидали, что же станет с Вероникой.
А с дланей Хозяина сорвались ярко-оранжевые, похожие на сгустившийся цвет неба, струи — они обвили тело Вероники; и тут раздался его глубокий, могучий глас:
— Взываю к небу — голос мой,Пускай достанет разум твой;Ты, ждущая в холодной мгле,Спустись сюда, спустись к земле!
И вот по зале пронесся сильный порыв холодного ветра, потемнело, завыло, загудело, и вот одна из стен расступилось, и вылетел оттуда некий жутко завывающий контур, вокруг которого извивались призрачные толи щупальца, толи змеи. Разнесся оглушительный вой, а, сразу вслед за тем, леденящий женский голос изрек:
— Ну, вот и нашел ты мне тело! Наконец то настало окончание моим скитаниям! Не буду я больше мерзнуть, бессильным духом — уж попью я теперь кровушки!
— Убирайся прочь! — гневным голосом пророкотал хозяин. — Ни тебя я звал! Это тело будет отдано той, которой принадлежало изначально!
— Так то ты?! — в голосе тени слышалось и удивление, и злоба. — Забыл, видно, о том как мы веселились раньше?! Забыл, сколько кровушки испили?!
— Убирайся!
— И не подумаю! Ха! Мне понравилось это тело, пусти!
Тут Хозяин поднялся, и загородил от тени тело Вероники — с дланей его по прежнему скользили нити цвета сгустившегося неба; он и позабыл про четверых пленников, которые с изумлением на эту сцену взирали. Он шагнул к ней навстречу; и разросся, из глубин его слышался рокот, контуры колебались, и сам он был подобен тени. Когда же хозяин заговорил — голос его был так силен, что вся зала задрожала; а стоявшие в другом углу уроды-палачи пали на пол, и лежали там все оставшееся время без всякого движенья:
— Что было, того не выправить! Какое право ты имеешь требовать это тело?! Кто ты?! Один из многих жаждущих теплой крови духов — не более того! Твое место в тени; а я…
— Ты любишь ее! — взвизгнула тень. — Любишь, Любишь — я сразу поняла! Выходит — ты повелся с эльфами! Что ж — я доложу это ЕМУ, и он тебя накажет!.. Последний раз спрашиваю — отдашь тело?!
— Нет!
— Прощай же, предатель!
С этими словами тень метнулась в стену, еще раз провыл порыв ветра и в зале стало немного посветлее. Воцарилось молчание — и Хозяин, и четверо стоявших за его спиною — все они, в напряжении, ожидали чего-то. Первым тишину нарушил Сикус:
— Кто она?! — едва ли не выкрикнул этот человечек.
Хозяин резко обернулся на этот голос; во тьме под его капюшоном стали проступать какие-то неясные образы, и образов этих становилось все больше и больше — казалось, что сейчас он разорвется, заполнит собою все пространство залы. Наконец, раздался его голос — и говорил он с пламенным чувством — да с таким сильным, что их всех дрожь охватила:
— Когда-то я любил ее! Да, да — мы выпили немало крови; но я ее любил, Любил, Любил! Потом она потеряла обличие и долго ждала этого часа! Она приходила ко мне, она смотрела на тела тех дев, которые приносили орки, но ни одно тело не подошло ей! И надо же было случиться, что именно это тело ей понравилось!..
И тут Хозяин резко осекся — вспомнил, кто он, и кто они. Его охватила ярость, за то, что они слышали его тайну, и вот он надвинулся на них; навис над ними темную тучей — ярость его была так сильна, что он, верно, заколдовал бы их. Выставил пред собою руки, забормотал что-то утешительное Сикус; Мьер вырвал какую-то железку и замахнулся ею; но в самый неподходящей момент его обожженное горло стал душить кашель, и он так и не смог ударить. Хозяин протянул к Мьеру свою длань — и он всех их лишил бы разума, но, как раз в это мгновенье раздался тихий-тихий стон, и Хозяин, разом забыв о своем «позоре» — повернулся — черной тенью метнулся к Веронике, пал пред нею на колени. А дева чуть пошевелилась, закашлялась, и тонкими своими, белыми руками взялась за шею — но там уже не было раны — она зажила, когда Хозяин шептал заклятье. Она медленно раскрыла свои очи, взглянула в черноту под капюшоном — затем на стоящих позади, слабо им улыбнулась.
И тогда эти четверо, опираясь друг о друга, тоже подошли к ложу, опустились пред ним на колени — вглядывались в ее лик: а она была еще очень бледна, и под очами зияли темно-синие полукружья.
Хэм положил свою невеликую хоббитскую ладошку на ее лоб, прошептал:
— Ну, как ты, доченька?
Вероника шепотом молвила:
— Хорошо, только вот слаба очень.
Тут, неотрывно вглядываясь в ее черты, заговорил Хозяин:
— Так и есть — у нее почти не осталось крови, и тут никакие заклятья не помогут. Кто-то должен пожертвовать свою кровь — жертвовать может только один, и ему придется отдать всю свою кровь.
— Я! — с готовностью выкрикнул Ячук, и, даже склонил свою голову; при этом он беспрерывно говорил. — Только бы вот знать, что будет мне прощенья. Знаю, какой я предатель и подлец, ну уж не смогу я того мрака перенести… Вот — готов пожертвовать… Ежели бы только прощения…
Во время этой речи, Хозяин взял руку Вероники, и сделал маленький надрез на ее белом пальце — ему пришлось надавить, чтобы выжать хоть маленькую капельку — второй надрез он сделал на пальце Сикуса, прошептал какое-то заклятье, и капнул на выступившую кровь, кровинку Вероники. Раздалось шипенье, и кровь почернела, запеклась. Хозяин не говоря ни слова, проделал тоже и с Хэмом, и с Мьером, и с Эллиором — везде был тот же результат. Наконец изрек:
— Ничья не подходит.
Вероника зашептала:
— А вы бы меня к солнышку вынесли. Я же чувствую, что оно там, за стенами, взошло. От его то лучей и исцелилась бы я.
— Нет, нет — все не то. — так же тихо промолвил, погрузившийся в раздумье Хозяин. — Тебе нужно тепло изнутри, а то Солнце не греет. Ты быстро замерзнешь; да и так твое тело скоро омертвеет…
Тут на его плечо попытался положить свою единственную руку Мьер, однако, плечо стало расступаться, словно какой-то кисель, и медведь-оборотень поспешил отдернуть руку назад, даже и за спину ее убрал — он старался говорить как можно более дружелюбным голосом:
— А вот вы нас отпустите теперь. Мы уж найдем, как ее исцелить…
