Дмитрий Щербинин - Буря
— Зачем же вам будет врагами? Я же знаю, что Вы… — она обращалась к Хозяину. — …ради меня все это сделали. Не хотели признавать, хотели казаться грозным, бесчувственным… Но ради меня… Спасибо же вам.
Она хотела еще что-то сказать, но уже не могла; она только смотрела на них своими темными, добрыми очами; и словно бы шептала: «Любите друг друга, любите же!»
— Она не умрет. — проговорил Хозяин; и тут же повернулся к оркам, прорычал: — Взять их!..
* * *В это самое время, орки несшие Робина, Рэниса, Ринэма и Фалко остановились пред железными вратами, которые, как только они подошли, с тяжелым гулом медленно поползли вверх. Ржавчина насквозь проела железо и, казалось, что — это кровь выступает из его глубин. Орки устало дышали: позади осталось несколько часов спешного хода, почти бега — они и на платформах спускались, и по лестницам, и вот, наконец, достигли этого, одного из самых глубоких подземелий; последние коридоры к которому уже не были вырублены, но были выжжены некой могучей силой прямо в каменной толще, по отекшим сводам медленно перекатывалось бордовые отсветы; воздух был жаркий, душный, но иногда, точно удары хлеста налетали порывы леденящего ветра, прожигали до самых костей.
Всю дорогу орки страшно бранились, но вот, перед вратами этими приумолкли; некоторые даже и дрожали, старались отступить за спины своих дружков. Поднялись острые зубцы, и навстречу им хлынули сильные, почти слепящие потоки бордового цвета; стало еще жарче, в воздухе повисла какая-то жгучая дымка и, пленники закашлялись — орочий командир испугавшись чего-то прошипел приглушенно:
— Заткните им глотки! Немедленно!
Откуда-то взялись кляпы, и пленники уже не могли кашлять, хотя при каждом вдохе мучительно жгло легкие — казалось, что там завелись целые стаи мышей и вот прогрызались теперь на свободу.
Навстречу им шагнула какая-то массивная тень — это был некто высокий, очень полный, весь закованный в темное железо, и черный, но не то чтобы цветом кожи, черна была именно его плоть, прожженная до каких-то глубин, до самой его сердцевины. Не было видно никаких черт лица — ни глаз, ни носа, ни рта — все был один уголь. Грохоча, переваливаясь из стороны в сторону, подошло это существо к предводителю орку, и безмолвно пред ним замерло.
Предводитель рухнул на колени, и, нарочито жалобным голосом залепетал:
— Приведены мятежники. Нам было доложено, что сам ОН, хотел поговорить с ними.
Как только были договорены эти слова, «уголь» развернулся, и, безмолвно пошел в залу; остановившись в проеме, за которым из-за сильного дымчатого света ничего, кроме неясных контуров было не различить, и пять раз махнул рукою, зазывая их — сам же отступил в сторону.
Орки испуганно топтались на месте — командир зашипел на них тихо, но брызжа от ярости слюною, и, едва не кидаясь, чтобы не изгрызть их. Орки, хоть и нехотя, но вынуждены были подчиниться. Сгорбившись, опустивши глаза, заметно подрагивая, стуча клыками, переступали они через выемку, из которой поднялась створка.
Постепенно глаза пленников привыкли к этому сильному багровому свету, и картина, которая им открылась, была настолько чудовищна, что они забыли о своих бедах, даже и Фалко только созерцал, даже и Робин на время позабыл о своих любовных переживаниях. Оказывается, зала была воистину огромна — от одной стены до противоположной было не менее сорока верст, сами же стены вздымались вверх на полверсты и там, под сводами клубилось марево цвета спекшейся крови, из которой темными копьями выходили выступы. Пол (как, впрочем, и стены) — представлял собой диковинное переплетенье отекших каменных форм; все они в кровавом свете напоминали какие-то исполинские, развороченные внутренности. Впрочем, попадались и такие выступы, которые были обработаны, и от этого выглядели еще более уродливо — напоминали какие-то остроугольные орудия пыток.
При более внимательном рассмотрении оказывалось, что повсюду там происходило некое движенье. Дело в том, что зала имела форму амфитеатра, и, видны были противоположные стены. Повсюду, бесчисленные подобия того выжженного создания, которое проводило их в залу, были заняты там какими-то своими делами. Они беззвучными толпами проходили, переносили какие-то тяжести, какие-то блоки, обрабатывали каменные выступы. Хотя черт их лица было не различить, но в каждом движенье виделась чрезвычайная сосредоточенность. Со стороны они напоминали какое-то гигантское сборище черных жуков, и, хотя видно было, что работа их бессмысленна, никому не нужна — ясным было, что эта работа поглощает их полностью, что они ни о чем кроме нее не думают, и не в состоянии думать. В них было только одно и очень твердое понятие: «Так надо». Их было очень, очень много — все пространство залы заполнено было их копошащимися телами. Те, кто терял силы, валился на камень, и тут же засыпал; просыпающиеся быстро поднимались, брали свои примитивные орудия, и продолжали стучать по камню. Питались они друг другом — набрасывались на спящего, или же просто, на кого придется; никто и не противился своей участи, а рвали их без всякого остервенения, с каким-то каменным спокойствием, которое еще пострашнее всякого остервененья было. Нигде не увидели они ни одного надсмотрщика, ни одного, кто бы выделялся из общей массы — их не нужно было охранять, они не противились своей участи, и об каком-либо ином существовании даже и не помышляли.
А в центре залы, возвышался черный трон, метров в триста высотою, на троне восседала, вытягиваясь до самых сводов, клубилась плотная тьма, из глубин которых постоянно поднимались бордовые вспышки. Два огромных, пылающих пронзительным белым светом ока, даже и с такого расстояния, казалось, смотрели в упор и на каждого; и от взгляда этого кружилась голова, и все чувства слабели — хотелось повалиться на колени и подчиниться.
От ворот до трона было шагать около двадцати верст; однако, для подобных целей было приготовлено специальное приспособление. По прямому, точно резким рывком разорванному среди нагромождений камня пути, вытягивались линии рельс, причем, рельс было не две а пять; и предназначались они для железной, ржавой платформы, метров пятнадцати шириною, в задней части которой возвышалось некое уродливое переплетенье дымящихся, покрытых маслом раскаленных труб и котлов, похожих на чью-то обнаженную пищеварительную систему; под скрипучей лестнице их подняли на платформу, где там их поджидали два «огарка», которые до их появления стояли напряженные и недвижимые, и стояли так, без всякой мысли, только потому, что «надо стоять» — должно быть, очень долгое время.
И вот, когда пленников внесли на телегу, эти «огарки» засуетились. Вообще то, их движения были очень слажены, и до безумия быстры; они нажимали какие-то рычажки, крутили какие-то колесики; причем — надавливали с мучительной силой, с такой силой, что раздавался скрип или же щелчок, причем, не все рычажки поддавались, некоторые отскакивали обратно, и били их по рукам; на руках оставались вмятины, даже отлетали кусочки их черной, прогорелой плоти — однако, они продолжали работать так же, как и вначале: ни на мгновенье не останавливались.
Пленников уложили на некое возвышение посреди платформы, похожее на жертвенник в некоем храме, и оттуда, если поворачивать голову, хорошо было видно все окружающее. Так видели они, как железный пищевод этот судорожно задергался, забился, как из котлов стали вылетать клубы ядовито-желтого дыма, раздавался треск и гуденье; вся конструкция тряслась все быстрее и быстрее — так же, со все большей скоростью передвигались «огарки» — они перекручивали рычажки, жали на кнопки, перебегали из стороны в сторону, вытягивались, приседали и, казалось, что — это исполняют они некий причудливый, болезненный танец. Одна из ручек, вдруг, вывернулась и с бешеной силой, с пронзительным треском, ударила одного из «огарков» по голове — от головы взвилось облачко черного дымка, появилась, и тут же, с хлопком, выпрямилась вмятина — «огарок» ни на мгновенье не замедлил своих движений — нажал на следующий рычажок, вдавил следующую кнопку.
Наконец, «железный пищевод» вздрогнул; из верхней его части, с пронзительным визгом взметнулась ярко-кровавая струя, и платформа резким толчком сдвинулась с места. Вначале, она еле-еле ползла, однако, с каждым мгновеньем разгонялась — «огарки» неустанно продолжали дергать рычажки, от «пищевода» исходили волны жара, вырывались какие-то густые шипящие жидкости; он бешено дрожал, и, казалось, что в каждое мгновенье мог разорваться. По телам «огарков» быстро катилось что-то серое, тоже шипящее; должно быть — это был пот. А из под пяти рядов колес, которые неслись по рельсам раздавался тонкий-тонкий, режущий по ушам визг; также, оттуда вырывались снопы желтых искр; с возрастанием скорости, увеличивалось и число искр, и визг становился все более пронзительным; так что, казалось, что сейчас покроется трещинами череп и лопнет голова.
