Джерри Старк - Под охотничьей луной

Гибко изогнувшись, Зверь приподнял голову, ловя взгляд того, кто сумел взять над ним верх. Тела добычи и охотника соприкасались в подобии противоестественного объятия, мерцающие темные очи завораживали, манили и поддразнивали. Волкодлак, порожденный тьмой Ренна, был красив, его слова, пусть и отдававшие горьким привкусом цинизма, по сути оставались правдой, а искушение сыграть в опасную игру, перехитрив врага, пребудет всегда.

— Ну же, — мягко и вместе с тем требовательно позвал оборотень. Темные губы чуть округлились, готовые с одинаковой покорностью принять как поцелуй, так и удар. — Иди ко мне. Ты такой же, как я. Когда вы явились в наш дом, в первый же день, в первое мгновение я понял это. Ты не отступишься и не свернешь, пока не добьешься своего. Как и я. Ты выиграл, я проиграл. Может, я дрянь, мерзавец и ошибка Создателя — но я всегда оплачиваю свои проигрыши. Возьми свою награду. Будь каким хочешь, это твое право…

Низкий, чарующий голос истекал густым медом, обволакивая разум, уводя, увлекая за собой в глухой полночный час. Туда, где на ложе из жестких волчьих шкур сплетались в безнадежном противоборстве два равно сильных тела, где поражение было слаще и желаннее победы. В ослепительной вспышке наваждения Дугал на миг узрел еще-не-бывшую ночь порочной и яростной любви, с горькой тоской осознавая — сейчас ничто не мешает ему откликнуться на призыв. Ему уже доводилось предавать, он на собственном опыте узнал, что на скользкой дорожке труден только первый шаг. Его нынешний хозяин далеко и никогда не узнает о его участи, а Зверь… Зверь воистину способен швырнуть к его ногам все, о чем он когда-либо мечтал.

И взамен — украсть его душу. Растворить его в себе, сделать вечным пленником черного сияния своих очей и золотистых камней Ренн-ле-Шато, превратить в вернейшего и преданнейшего из слуг. Опалить неземным огнем, завлечь и равнодушно отшвырнуть в день, когда он исчерпает свою полезность или на горизонте возникнет некто более соблазнительный.

Губы волкодлака и человека встретились. Соприкоснулись, на удивление нежно и бережно, отведав терпкого привкуса чужой крови. Зверь запрокинул голову, подставляя беззащитное горло изучающим губам, и вздрагивая всем телом, точно его колотил озноб.

Очень медленно Мак-Лауд разжал ладони, выпустив намертво прижатые к земле запястья добычи. Взметнувшиеся руки немедля обвились вокруг его шеи, порывисто привлекая к себе, пальцы глубоко зарылись в растрепанные волосы. Хищная тварь в прекрасном человеческом облике тихо постанывала, впиваясь ненасытными губами в рот охотника, продлевая поцелуй до иссушающего мгновения, когда в легких кончался воздух, извиваясь, обхватывая его ногами, предлагая себя с откровенностью продажной девицы из веселых кварталов Парижа. Сердце Зверя часто колотилось рядом с его собственным, неровное дыхание обжигало, против воли распаляя желание, и охотничья луна равнодушно взирала на них с небес.

— Приди…. — легчайший шепот на ухо, влажное касание языка. — Приди. Я буду твоим, а ты будешь моим, и никто не посмеет бросить нам вызов… Утоли мою жажду, облегчи мою боль, приди, развей мое одиночество…

Поцелуи. Жадные, напоминающие не ласки, а укусы. Мечущиеся по спине ладони бесстыдно и бесцеремонно задрали частично размотавшийся во время драки плед, юркнули в теплое убежище между ног, прильнули. Судорожный вздох, вырывшийся непонятно у кого, когда пальцы оборотня дотронулись до напряженного дрота. Коснулись, скользнули вверх и вниз, гладя нежные складки кожи, обнимая, приучая к себе. Трепещущий солоноватый язык во рту, покорное тело Зверя под руками, ладонь, крепко стиснувшаяся в кулак и осторожно движущаяся вверх-вниз. Закрыть глаза, не думать ни о чем, ничего не вспоминать, забыть прошлое — лишь бы длилось сладко-унизительное ощущение умело ласкающей руки хозяина, дарящей тепло и дрожь наслаждения. Обретенного господина, которому он готов уступить, готов принадлежать, без страха шагнуть вслед за ним через край пропасти…

Невольное, неосознанное движение бедрами навстречу. Ноги сами собой раздвигаются в стороны, мелкие камешки впиваются в колени. Тот, кто сумел выследить и одолеть оборотня, чуть приподнялся, дабы простертому под ним созданию стало удобнее ублажать победителя.

— Вот оно как, — беззвучно пробормотала добыча, сжимая кисть чуть сильнее и с удовольствием внимая короткому вскрику охотника, ставшего жертвой, тщетно пытающегося одолеть темную сторону собственной души. — Вот, оказывается, чего ты хочешь и ищешь… Даже я сперва не догадался. Ты гончий пес, потерявшийся и нуждающийся в пастыре. Ведь так? Так, ответь?

— Д-да… — долгий стон в поцелуй, в сладостный и требовательный рот Зверя. Ответ не холодного разума, но смятенной и взявшей верх плоти. Томящейся в безысходной страсти, алчущей подчинения, находящей извращенное удовольствие в подавлении собственной силы. — Д-да…

— Пес и волк, — коротко рассмеялся оборотень, чьи пальцы начали двигаться быстрее и изощреннее. — Как странно. Однако я знавал псов, что не выдерживали тяжести ошейника, сбегая в вольные стаи и постепенно обращаясь в волков. Скажи, когда голос крови вновь позовет меня, когда мне захочется убить очередную никчемную овцу, побежишь ли ты рядом со мной? Или вспомнишь о своем собачьем долге и вцепишься мне в глотку? Скажи, — пальцы жестко и сильно стиснули упругую плоть у основания, причиняя боль, вырывая сдавленный стон из бурно вздымающейся груди. — Я требую!

— Я убью тебя… — глухое, неразборчивое бормотание, отчаянная попытка рассудка возобладать над телом. — Убью… Ты — зверь, ты мое проклятие, я ненавижу тебя…

Волкодлак рассмеялся, скаля кажущиеся в темноте ослепительно белыми зубы. Как прихотливо вьет свои нити судьба, ткущая гобелены человеческих жизней. В первый миг он испугался, решив, что кара Небесная наконец настигла его, вымаливал жизнь, предлагая откупиться. Но нет, это не возмездие. Это добыча. Великолепная, достойная, опасная — и поддавшаяся собственной слабости. Законный трофей, принадлежащий ему. Теперь только от него зависит, проведет ли охотничий пес остаток жизни, верно служа ему, или умрет.

— Ненавидишь, надо же… — рты терзают друг друга, поцелуи смешиваются с кровью, слившиеся воедино жестокость и нежность кружатся в шальном танце. Двое на склоне холма перекатываются, сжимая соперника — или любовника? — в объятиях, больше похожих на неведомую борьбу. — Сколь причудлива твоя ненависть. Она пожирает сама себя, выворачиваясь наизнанку и порождая преданность. Ты ведь докажешь мне свою верность, а?

— Нет, нет, нет… — неуклюжий, неповоротливый язык тяжело ворочается в пересохшем рту, лохматая голова мотается из стороны в сторону в вялом жесте отрицания, но сходящее с ума тело покорно встает на колени перед Зверем. Нетерпеливые руки оборотня сдирают шерстяную ткань, холодный ночной ветерок плетью касается оголенной спины. Он стоит на четвереньках, сгорбившись, низко опустив голову и сипло дыша, чувствуя обжигающую, томительную ласку на своем достоинстве, ноющем, переполненном и готовом выплеснуться — и скользящее, надавливающее движение сильной ладони меж напряженных ягодиц. Его гордость истекает кровью, когда торжествующая похоть вновь и вновь наносит ей смертельные удары. Волкодлак бесцеремонно запускает в маленькое, исходящее жаром отверстие сразу два сложенных перста, вращает ими, раздвигает в стороны, преодолевая сопротивление дрожащих мускулов, доставляя болезненное наслаждение.

— Скажи — да, — наклоняясь вперед, вкрадчиво шепчет Зверь. — Скажи — да.

— Нет… Нет, нет… Уйди…

— Да, — под хриплый вскрик сквозь намертво закушенную губу ночная тварь в человеческом обличье сокрушительным и быстрым рывком врывается внутрь, раскрывая и разрывая чужую плоть. Оборотень низко, довольно рычит, прижимаясь крепче, рывками раскачиваясь туда-сюда, овладевая не только поддавшимся телом, но и душой жертвы.

Влажные светлые брызги на темных камнях. Липкая жидкость на подставленной ладони оборотня. Он подносит ее ко рту и жадно слизывает с пальцев густой телесный сок, небрежно цедя «М-м, вкусно…» Согнутые пальцы, впившиеся в бедра. Усиливающиеся толчки, головокружительное падение в огненную бездну, вяжущая, стягивающая внутренности в тугой узел пустота внизу живота. Прерывистый всхлип-вскрик, белый стяг над побежденной крепостью.

— Ты мой, — раскаленное клеймо двух сплетенных треугольников Ренна, поставленное тихим, нежно стонущим голосом оборотня. — Мой. Мне нравится любить тебя… Отныне — и всякую ночь. Ты ведь никуда не уедешь, верно? Никто из вас никуда не поедет. Белобрысого, как ни жаль, придется убить. Девка проживет ровно столько, сколько ей потребуется на подробный рассказ о своих тайнах. Мальчик… мальчика я сперва отведаю сам, а потом подарю Гиллему, не возражаешь? Не молчи, поговори со мной. Мы ведь теперь — одно целое. В тебе так горячо… так сладко… Тебя где-то учили такой любви, верно?