Дмитрий Щербинин - Последняя поэма

— Видим! Видим! О святой дух! В ореоле любви сошел ты к нам!..

Тогда засмеялся Сэтл, и закричал:

— Недолгим было расставанье,Разлуки дни мелькнули вдруг,Полей нездешних колыханье,Я не заметил, милый друг.

Недолгим было расставанье,Минули скорби горькой дни,И то, что было лишь мечтаньемМы нынче снова обрели!..

Дружки богача, многочисленные придворные, кто с хохотом, а кто с интересом, как за хорошо разыгранным представлением следили за происходящим. Вот навстречу ему, на незримых канатах устремилась актриса изображающая Стэллу. Ее платье выкрасили какими-то специальными красками, так что вся она так и сияла, даже и глаза слепли.

— Вот она, вот она, новая встреча! — со слезами на глазах восклицал Сэтл, вытягивал навстречу ей руки, и летел все быстрее и быстрее.

Все было рассчитано так, чтобы он пролетел мимо актрисы, ослеп от исходящего от нее сияния и врезался в стену — так и произошло: со всего налета врезался он в стену, да тут же и лишился сознания…

Очнулся он на каком-то совершенно незнакомом ему поле, и где-то высоко в небесах пели свою спокойную, воздушную песнь жаворонки. Никогда бы он не догадался, что на самом деле произошло, если бы не сидел рядом тех братьев-рыбаков, которые встретил он возле озера, и которые стали его первыми учениками. Они то и рассказали ему про то, что все это было задумано богачом, а так же то, что пока они играли — их семьи умерли с голода. Они бежали от своего жестокого господина, и вот теперь хотели странствовать вместе с ним, они говорили:

— Мы бы проклинать тебя должны, да вот не проклинаем, и дело здесь не только в том, что ты не повинен в затеях этого сумасброда, но и в том, что твои речи, которые им как потеха звучали, нам глубоко в душу запали. Пусть и не было на самом деле таких удивительных чудес, как исцеление и прочее — главное то что искренно ты говорил! Загорелось тогда что-то в наших сердцах… А теперь то, как семьи наши с голода умерли, так уж пойдем мы за тобою — хоть на край света. Учи нас, говори с нами…

Сначала Сэтл конечно опечалился, однако, что человек не примет? Вот и смирился он с тем, что все это было подстроено, что никакая Стэлла и не летела навстречу ему, в золотистом сиянии. Он и прежде любил этих своих учеников, как братьев, они же, хоть раньше притворялись — теперь полюбили своего учителя искренно. И стали они ходить из города в город проповедовать о любви, о братстве между людьми. Конечно, уже не бегал Сэтл, как в самом начале, и не надеялся, что удастся объединить всех в один день, или, хотя бы, в один год. Чаще всего на них глядели как на сумасшедших, смеялись над ними, но находились и такие, которые принимали их речи, кто-то оставался в размышлениях, и начинал жить хоть в какой-то, хоть в малой степени ближе к естеству, а некоторые примыкали к его ученикам, и набралось их около сотни — они расходились в разные стороны света, и, терпя всякие лишения, проповедовали о братской любви. Вместе же с Сэтлом оставались самые первые, и самые преданные ему…

Шли годы — и Сэтл уже смирился, что не увидит Стэллу не сегодня, и не завтра, и не через год, и в одном только он был совершенно уверен, и не на мгновенье даже не сомневался в этом — что не важно когда, но он обязательно, непременно ее увидит. Однажды в жаркий день он склонился над источником, чтобы напиться, и увидел свое отражение, увидел, что он совершенно сед, весь покрыт морщинами — тогда же он почувствовал, что смерть его совсем близка. Встал он опершись на посох, и, подойдя к своим тоже уже состарившимся ученикам, молвил:

— Ну, вот и настала пора прощаться. Пусть я и не выполнил, что обещал, но хоть перед смертью паду на колени, перед ней, перед Стэллой…

Тяжелым, многослезным было расставанье, так как ученики понимали, что видят своего мудрого, доброго учителя в последний раз. Он поклонился, повернулся и пошел… Нет — он не ведал, куда ему надо идти, и давным-давно позабыл, где тот лес, где воздыхал он когда-то по Стэлле — он просто шел, любуясь природой, вздыхая ароматы взошедших полей, слушал пение птиц — и легкая, немного печальная улыбка легким сиянием озаряла его спокойное лицо. Он верил, что сердце его не обманет, и за кисеею в мгновенье, как в раю пролетевших дней и ночей, он вошел под густые и величаво-недвижимые лесные своды. Здесь не пели птицы, а в воздухе была прохлада, думалось о смерти — о том, сколь же несхожа она ни с чем сущим, сколь же загадочна. А вот раскидистый могучий дуб — Сэтл помнил, что в тот давний день юности своей именно под этим дубом сказала она ему свое желание, и он с плачем бросился прочь. Теперь под этими сенями темнело гранитное надгробие, и Сэтл уже знал, что под ним — ее прах. Он принял это, как должное, и слезы светлой печали катились по его морщинистым щекам. Он, зная, что уже никогда не поднимется, опустился перед плитой на колени, и зашептал:

— Прости, прости меня, всегда любимая, Стэлла моя. Я боролся, я всю жизнь боролся, но так и не смог выполнить твоего завещания… Любимая, да — любимая, потому что одну тебя все это время любил — прости же, прости меня! Я оказался слаб, я оказался недостоин…

И тут он весь затрясся от глухих рыданий — он действительно почувствовал себя виноватым, перед этим уже вечным святым спокойствием. Но вот увидел он пред собою слезами наполненные ясные очи Стэллы, какими они были при расставанье, и он почувствовал, что был любим ею и тогда, и все последующее время, что и она, одинокая, ходя по лесу, ждала новой встречи, и теперь рада была его возвращенью. Сэтл вздохнул, и в любви этот мир оставил…

Итак, история была закончена, и Фалко, печально улыбаясь, смотрел по очереди на каждого из братьев, пытаясь определить, какое это на них произвело впечатление. Вот заговорил Вэллиат:

— Что же — в идее объединения людей, дабы жили они в любви, в братстве не рушимом — все есть истина. Не об этом ли мечтает Альфонсо, которого сейчас с нами нет?..

Тут его перебил Вэлломир, глаза которого так и пылали, а могучие мускулы на жилистом теле, заметно напряглись под его темно-изумрудным кафтаном:

— Но всякому сообществу людей нужен предводитель. Если бы они были духами, тогда бы было этакое согласие, но они не духи, они все грехами своими переполнены, и некуда то от этих грехов не денешься!.. Да, да — можно устроить этакое счастливое братство, но, ведь — это же только для немногих мудрых, Избранных иначе. А что ж с простым то народом делать?.. Да их же с корней переделывать надо…

Фалко вздохнул, и немного помолчав, выслушав и иные мнения, негромко молвил:

— Этим рассказом одно хотел сказать: природа человеческая сложна, много в ней темного, и никак не удастся изменить все каким-то наскоком, как хочет того Альфонсо — ведь многие из вас его речи слушают, но… ничего не удастся. Быть может, мрачно говорю — так извините вы меня за эту мрачность — у вас ничего не получится. Не измените, не сделаете лучше людские королевства… И вы знаете, кто ждет вас там, за стенами Эрегиона…

И, когда вымолвил это Фалко голосом мрачным, что-то приключилось в окружающем их благоденствии природы: вроде бы и небо оставалось таким же ясным, как и прежде, а, все-таки, все почувствовали, что за ними кто-то наблюдает — и это отнюдь не друг. Словно бы в подтверждение этого, стихли голоса птиц, куда-то делись стайки рыб на речном дне, сами же водоросли застыли. И вдруг налетел на них, заставил вздрогнуть, а некоторых вскрикнуть, порыв леденящего ветра — он завыл, загудел в воздухе, и в этом его движенье раздалось вдруг воронье карканье.

— Что, что — сплю я, что ли?! — нервно озираясь, вскочил на ноги Вэллиат, и тут же дрожащей рукой ухватился за родимое пятно, которое чернело у него на шее.

Ветер не гудел больше, не повторялось воронье карканье, однако — напряжение, и чувствие, что за ними следят, все-таки осталось. Келебримбер внимательно смотрел на страшно побледневшего, покрывшегося капельками пота Вэллиата, спрашивал:

— Так, выходит, тебя, все-таки, мучают кошмары?..

Он внимательно вглядывался в лица иных братьев, из которых кто застыл в напряжении, кто судорожно оглядывался — и на лицах всех можно было прочесть недоуменный вопрос: «Неужели же это сон?». Келебримбер говорил и им:

— Что ж — я вижу, что кошмары каждого из вас посещают. Этого ворона видите, не так ли?.. — и тут же обратился к Фалко — прошептал ему. — Зря ты начал этот разговор.

Хоббит тоже нахмурился, отвечал сдержанно:

— Но не я же придумал этот кошмар. Неужели, государь, думаешь, что, если бы я не рассказал, ничего бы не произошло. Хотя — уже сожалеть начинаю…

А Келебримбер вновь обращался к братьям:

— Так рассказывайте же. Вы не должны этого в себе хранить. Я давно уже подозревал… Ах, и здесь, в Эрегионе, он не оставляет вас в покое!.. Я прошу вас, если надо — я приказываю — вы должны рассказать это…