Черные дни в Авиньоне - Akana again
В тоне старика сквозило подозрительно сильное удивление, но отступать было поздно.
— Да, мы с ним на дружеской ноге, — как можно небрежнее ответил Кроули. — На днях, знаете, встречаю его на берегу серного озера… у нас в преисподней замечательные озера кипящей серы! Так вот, встречаю его, спрашиваю: «Ну что, брат Люцифер?» «Да так, брат, — отвечает, — так как-то все…»
— Чума — тоже ваших рук дело?
Кроули будто налетел на невидимую стену. Короткий прямой вопрос, как внезапный ливень, погасил фейерверк его хвастовства. Монах бесстрашно смотрел прямо в желтые глаза демона и, кажется, был готов ударить его.
— Нет-нет, не моих, — Кроули энергично помотал головой. — Ад тут ни при чем, чесн… Это все Первый всадник.
— Лжешь, проклятый бес!
— Он говорит правду, отец Вильгельм, — сказал, полуобернувшись Азирафель. — В мире постоянно присутствуют всадники Апокалипсиса, но они пока не объединяются… Сейчас по всей Европе гуляет Первый.
— Вы должны рассказать мне все, что вам известно, — потребовал Вильгельм. — Вы оба.
Впереди показались ворота францисканского кладбища.
На кладбище нашлись и могильщик, и подходящий кусок чистой холстины, и короткая, но искренняя молитва за упокой. Кроули, пользуясь занятостью Вильгельма, попытался шепотом выяснить у Азирафеля, что на него нашло. Человечество страдает не первый день, можно было бы если не привыкнуть, то относится к происходящему спокойнее. Все равно ничего не изменишь…
— Ошибаешься, — ответил ангел. — Кое-что мы изменим прямо сейчас, пока мое наказание медлит.
Исполнив самому себе назначенный долг, Вильгельм уже не пытался скрыть усталость. Его пошатывало и он признался, что не в силах отвести Азирафеля к покоям Ги де Шолиака, как обещал. Ангел ответил, что сам как-нибудь их найдет, тем более что ему все равно надо посетить папу. Вернее, надо им двоим: ему и его знакомому.
— Видно, и впрямь последние времена настали, — старик покачал головой, — ангел водит знакомство с чёртом.
— От вас ничего не утаить, отец Вильгельм, — несмотря на все тревоги и печали Азирафель улыбнулся.
Когда Клименту доложили о болезни де Шолиака, он проникся уверенностью, что станет следующим. Ничто не поможет: ни горящие день и ночь ароматические свечи, ни промытый в освященной воде серебряный столовый набор, ни крупный сапфир на безымянном пальце левой руки. Его посоветовал самый известный авиньонский астролог, прежде чем покинуть город. Мол, Луна идет на убыль, отдает камню свою силу, она успокаивает желчь и очищает лимфу. Лейб-медик насчет драгоценных камней ничего не говорил, но папа все-таки надел перстень с сапфиром, подозревая, что хуже не будет. Но вот чудотворец Ги слег в лихорадке, давая понять: будет намного хуже.
Кардиналы давно разъехались в загородные имения. Связь с ними прервалась, лишь изредка приходили обрывочные известия, и начинались они одинаково: умер, скончался, преставился…
Климент в конце концов тоже не выдержал и покинул Авиньон, перебравшись в богатое поместье на другом берегу Роны. И потом несколько ночей подряд просыпался от одного и того же видения: черная, устланная мертвыми телами улица, и последние живые с жалобными воплями бросаются к его крытой повозке…
Слуг в поместье почти не осталось. Не удивительно, что некому было остановить двух визитеров, или хотя бы доложить о них понтифику. Они так и вошли, сопровождаемые лишь эхом собственных шагов в сумрачных анфиладах. Менее всего Климент желал видеть сейчас библиотекаря и богатого бездельника, но выразить свое неудовольствие ему не дали.
А через мгновение у него попросту отнялся язык, потому что пришедшие изменились самым пугающим и чудесным образом: вращающийся огненный круг, исполненный сияющих очей, объявился на месте первого, а второй обернулся огромной змеей с черной, лаково блестящей чешуей и янтарными горящими глазами. И двинулся круг вправо, а змея влево, и встали одесную и ошуюю, и рекли в два гласа: «Спасение твое, смертный, меж двух огней! Бойся пламени небесного, страшись геенны огнедышащей!»
— Положи конец флагеллантам, ибо они суть не смирение, но гордыня! — раздалось из глубин колеса. — Останови гонения иудеев, в повальной болезни они неповинны!
— Пос-с-сле с-с них двойные подати взыщеш-ш-шь, — громко прошелестело из полуоткрытой змеиной пасти.
Климент усердно кивал, обливаясь холодным потом. Умолкнув, колесо и змея начали таять в воздухе и пропали, оставив после себя две большие круглые жаровни, где ярко пылал огонь.
— Про подати мог бы позже посоветовать. Очень уж прямолинейно получилось.
— Тебе напомнить, кто я есть? Скажи спасибо, что вообще согласился подыграть тебе. Владыка Вельзевул! Да меня развоплотят, если узнают, что демон помог ангелу!
— Между прочим, давно хотел сказать: ты невероятно эффектен в змеиной ипостаси.
— Ангел, который умеет льстить, опаснее чёрта.
К счастью для Азирафеля и Кроули, этого разговора Климент уже не слышал.
По строжайшему повелению понтифика огонь поддерживали в жаровнях всю зиму, а сам он старался не покидать место, где ему явилось Чудо. Он не знал, что минуту спустя нечто похожее увидел и папский лейб-медик.
В его жарко натопленной спальне, где трудно было дышать от ядреной смеси запаха немытого тела и лавандового масла, вдруг повеяло прохладной свежестью. С затянутого облаками неба прямо в окно ударил солнечный луч и, словно дружеская рука, коснулся мокрого от пота лба Ги де Шолиака. И хотя жар не покинул его, но затуманенный болезнью мозг прояснился, и в нем сам собой определился план лечения. Врач принялся действовать, пока не иссякли силы.
Когда Азирафель вышел из папского дворца, то был почти спокоен. Клименту внушены правильные мысли, врач воодушевлен, и почти наверняка справится с болезнью. Конечно, на небесном суде два этих добрых дела вряд ли перевесят громогласное богохульство, но отправляться в Ад с чистой совестью все-таки легче.
С неба по-прежнему сыпался обычный снег. Видимо, в Раю решили не карать отступника внизу, а вызвать его Наверх, чтоб уж низвергнуть со всей полагающейся помпой.
Демон в ожидании ангела прогуливался по пустой площади, от нечего делать превращая снежинки в жемчужины и составляя из них четки с пентаграммой вместо распятия. Потом забросил их на конек ближайшей крыши: чума рано или поздно отступит, и тогда за этот жемчуг будет погублено немало душ… Если, конечно, кто-нибудь разглядит его на этакой высоте.
Неслышно подошедший Азирафель проследил взглядом полет драгоценной низки.
— И все же, почему они медлят? — задумчиво проговорил он.
— Медлят, и слава Бо… Да какая разница, в конце концов?! —
