Свой выбор - Рина Зеленая

Гарри никогда не задумывался над тем, как он жил раньше. И где. Ему казалось, что он всегда, с самого рождения, обитал в небольшом двухэтажном домике дяди и тети, а чулан под лестницей всегда был его собственной комнатой.

Попытайся Гарри вспомнить хоть что-то, то на ум приходили лишь разрозненные обрывки, похожие на горячечный сон. И все они, так или иначе, были связаны с дядей, тетей и толстым кузеном Дадли. Своих родителей Гарри совершенно не помнил, а дома у его родственников не было ни одной фотографии, хоть что-то сообщавшей бы мальчику как о родителях, так и о дедушках и бабушках.

Поэтому Гарри всегда считал, что он в этом мире один, сам по себе. И семьи у него нет. Не считать же семьей Дурслей, которые, кажется, даже его имя ненавидели?

Самым ранним своим воспоминанием Гарри считал день, когда Дадли исполнилось три года. Именно тогда кузен столкнул Гарри с лестницы, а потом долго и упорно вопил на все отделение в больнице, что ему испортили праздник, пока врач внимательно осматривал повреждения худенького темноволосого мальчика и с сомнением посматривал на тетю, утверждавшую, что Гарри свалился сам.

Следующие пару дней Гарри провел в своем чулане, выходя лишь в туалет. Его даже от еды мутило, хотя тетя Петунья и не особо пыталась его накормить.

Лишь чуть позже Гарри вспомнил фразу, которую сказал тот доктор, и которую потом тетя повторила дяде Вернону, испуганно понизив голос до свистящего шепота. Но лишь после, когда Дадли снова попытался спихнуть Гарри со ступенек, мальчик понял смысл тех слов. Врач считал, что Гарри просто не мог выжить при полученных им травмах. Он утверждал, что ребенок уцелел лишь чудом. И именно это до ужаса напугало дядю и тетю.

С тех пор Гарри иногда пытался думать на тему чудес, но был очень и очень осторожен, уже уяснив, что тетя Петунья ненавидит, когда ее хоть о чем-то спрашивают. Даже о родителях Гарри она сказала лишь несколько скупых и язвительных слов, одарив племянника злым взглядом. После такого расспрашивать ее о чем-то постороннем мальчик опасался, предпочитая или разбираться самому, или ловить смысл в чужих словах.

Именно поэтому Гарри в округе считали очень тихим, но внимательным мальчиком. Дядя постоянно шипел, чтобы мальчишка не таращил на него свои зеленые глазищи. Но такое бывало лишь по вечерам, когда Вернон сиживал у телевизора и под его мерный бубнёж рассказывал супруге о работе или слушал сплетни о соседях. Дадли в это время старательно ломал очередную игрушку, порываясь приложить ею о голову Гарри, или грыз что-нибудь вкусное. Гарри сладости и игрушки не доставались, он мог или сидеть у себя в чулане, или на виду у дяди и тети, чтобы «чего не натворил». Просто так сидеть было скучно. И Гарри слушал. Смотрел со взрослыми фильмы и выпуски каких-нибудь передач. Наблюдал за Дадли. И размышлял.

К пяти годам мальчик уже очень многое понимал, но держал рот на замке. Он знал, что дядя и тетя ненавидят все странное, все, что хоть как-то отличается от их привычного серого быта. И особенно они ненавидят то, что никак не укладывается в какие-нибудь законы. Дядя любил рассуждать о политике, ругать нововведения правительства, но мальчик знал, что кроме законов людей, есть еще какие-то. Вроде как законы природы. Так, упавшая со стола тарелка обязательно разобьется, а молоко выльется из опрокинутого стакана. И если этого не происходит, то это не нормально и странно.

Вместе с этим пониманием к Гарри пришло еще одно — во всех странностях в доме Дурслей, даже если те случились не из-за него, обвинят именно Гарри. Будто у него на лбу было написано, что он и сам странный.

Гарри совсем не хотелось, чтобы его снова и снова наказывали, а потому он принял для себя несколько важных решений. Для начала стоило избегать странностей или же сделать все, чтобы те происходили не при дяде и тете. Но вот только родственники нередко на него орали, что могло закончиться взлетевшей посудой или внезапным возгоранием. Так что выполнить задуманное вышло бы лишь в том случае, если бы на мальчика поменьше повышали голос. А для этого на него должны обращать как можно меньше внимания, ведь и дядя, и тетя начинали кричать всегда, когда видели Гарри.

Каждое утро, просыпаясь в своей каморке, мальчик думал о том, как решить свою проблему. Об этом он думал и перед сном, забираясь под тощее одеяло. И чем больше думал, тем больше понимал, что никто посторонний Гарри не поможет. Он должен придумать что-то сам.

И Гарри стал наблюдать еще внимательнее. Но теперь еще и за самим собой.

Теперь, если на него кричали, мальчик старался не жмуриться, не плакать, а подмечать все детали. Сразу у него ничего не выходило, но постепенно мальчик стал улавливать, как вокруг него, в секунды сильной злости или страха, едва-едва заметно клубится воздух. Особенно удобно заниматься чем-то подобным было по утрам, стоя на стуле у плиты и поджаривая ломтики бекона на сковородке. Родственники не видели его рассеянности и скошенного взгляда. Дядя покрикивал и шуршал газетой, Дадли обзывался и хрустел печеньем, а тетя так и норовила отвесить подзатыльник. Но и только.

Тренировки помогали, и постепенно Гарри видел уже не просто клубящийся воздух, а легкое разноцветное марево, в котором особенно активны оказывались клубки синего и фиолетового цветов. И именно марево этих цветов порождало внезапные нити, которые, отскочив от Гарри, могли или что-то вздернуть вверх, или спихнуть на пол.

Контролировать это цветное марево у мальчика не выходило, а потому, найдя зацепку для решения проблемы, он стал каждую свободную минуту тратить на то, чтобы изучить увиденное, найти закономерности. Для этого пришлось научиться видеть переливы в спокойном состоянии, что оказалось куда сложнее, чем рассмотреть их в гневе и обиде.

Гарри был еще слишком мал и едва умел читать, а потому не догадывался, что с удивительным для пятилетнего малыша упорством занимается медитацией. Занимаясь садом, уборкой или лежа в чулане, он размеренно вдыхал и выдыхал воздух до тех пор, пока не достигал удивительного покоя. В такие моменты он видел сияние вокруг себя, но оно было иным, похожим на плотный кокон, из которого не торчало ни единой ниточки.

Наблюдения и исследования привели Гарри к первому открытию — кокон