Черные дни в Авиньоне - Akana again
— ПОКА Я И САМ СПРАВЛЯЮСЬ.
— Но у тебя скоро будет очень много работы.
— ЗНАЮ. РУТИНА. У ТЕБЯ НИКАКОЙ ФАНТАЗИИ. МНЕ БОЛЬШЕ НРАВИТСЯ РАБОТАТЬ СО ВТОРЫМ.
— Делай свое дело и не рассуждай.
Десяток серых теней, сбившись в одно недоумевающее облако, вылетел к берегу.
— ВАС, КАЖЕТСЯ, ДОЛЖНО БЫТЬ РАЗА В ДВА БОЛЬШЕ?
— Они еще... А мы, что, уже?! А ты... то есть, вы... — на разные голоса зашелестело облако.
— ВЫ — ДА. СЛЕДУЙТЕ ЗА МНОЙ.
— Но куда?!
— ТУТ НЕДАЛЕКО. ИЛИ ДАЛЕКО. КОМУ КАК.
Трупы паломников похоронили в братской могиле неделю спустя, когда местные воришки, наведавшись под мост, разнесли весть о повальном море среди сицилийцев. Мулов переловили, оставшийся скарб растащили по домам: не пропадать же добру. Причины смерти никто не доискивался: отравились тухлой солониной, дешевым вином, да мало ли причин! Померли и Бог с ними. Что же до полчищ черных крыс, наводнивших город, то они оставались незаметны… пока не пробил их час.
***
Белый конь вышагивал по брусчатке. Копыта опускались на камень с тихим сухим стуком, будто ветер перебирал мертвые кости. Всадница в золотой короне снисходительно поглядывала на улицы Авиньона с высоты конской спины.
— И не с-с-споткнется…
— Да уж, гарцует как победительница.
Ангел и демон проводили Первого Всадника одинаково неприязненными взглядами.
— Что, собственно, тебе тут понадобилось? — спохватился ангел, попутно превращая в белые розы жирных черных крыс, шнырявших в тени домов. — Лично я иду на работу, к папе Клименту. Прочь с моего пути, адское порождение!
Кроули ничуть не смутился и, разумеется, дорогу не уступил. Подбоченился, звякнув бубенцами рукавов роскошного лилового упелянда, прицельным плевком сжег ближайшую крысу и с вызывающей ухмылкой ответил:
— Этот город пока еще Раю не принадлежит, так что я хожу где вздумается. И, между прочим, тоже иду на работу. К папеньке. Слушай, а как мы с ним поступим? Будем предупреждать? Мне пока никаких указаний на его счет не давали.
Азирафель пожал плечами.
— Мне тоже, и не думаю, что дадут: для нашего, хм, подопечного, эпидемия — лучший способ заслужить место в Раю.
— Если только не сбежит из города при первой возможности, — заметил Кроули. — У нашего папы имеется премилое владение в предместье.
— В свое время я попытался предупредить Юстиниана, но он поднял меня на смех. С тех пор я никого не предупреждаю, пусть каждый смертный встречает свою судьбу.
— Эй, Азирафель, это мне положено быть холодным циником!
Ангел опасливо оглянулся по сторонам, особенно долго и подозрительно всматривался в затянутое тучами небо.
— Наверху не одобряют чрезмерное вмешательство, — шепотом признался он.
— Ну, Внизу тоже, — демон также понизил голос. — Но, откровенно говоря, им плевать, и ты это знаешь.
Белый цветок, недавно бывший крысой, подобрала проходящая мимо женщина с девочкой. Вдохнула аромат, счастливо зажмурилась. Девочка, видимо, ее дочь, бросилась подбирать остальные и вскоре получился целый букет. А кучку пепла, оставшуюся от сожженной крысы, разнесло колесами повозок и подошвами башмаков. Но что значит десяток погибших грызунов, когда полчища их уже вовсю хозяйничали в погребах и кладовых!
Ангел и демон стояли на людной улице. И не спешили в папский дворец.
— Сдается мне, все повторится, как в Византии, — мрачно процедил Кроули. — Смертные еще не научились лечить чуму.
Ангел лишь печально вздохнул. Оба хорошо помнили эпидемию семисотлетней давности, позже названную Юстиниановой чумой. И до сих пор содрогались от масштабов.
— Ты где тогда был? — поинтересовался Азирафель.
— В Константинополе, — огненный плевок, и еще одна крыса превратилась в прах. — А ты?
— В Уэльсе. Подготавливал почву для христианства...
Он вспомнил длинные ряды могил, обезлюдевшие деревни и сконфуженно кашлянул: метафора определенно не удалась.
— А я не сомневался, что на Самом Верху решено начать все заново, причем вариант с потопом Ее уже не удовлетворит.
— Только падшие сомневаются в Ее бесконечном милосердии, — не слишком уверенно заявил ангел.
Демон закатил глаза:
— Ох, не начинай опять о мудрой непостижимости и непостижимой мудрости! Я не в состоянии слушать это на трезвую голову.
Азирафель замолчал. Бывали минуты, когда ему казалось, Непостижимый замысел вот-вот сделается чуточку понятнее. Но иногда на ум приходила непозволительная мысль: а не создала ли Она в своей безграничной мощи замысел, который Сама же не в силах постичь?
***
— Книги, как люди: часто сплетничают друг о друге. Трудность в том, чтобы отделить ложь от правды, — заметил Вильгельм и добавил с довольной улыбкой: — Но, кажется, мне пока удается.
В библиотеке папского дворца у него был свой кабинет, где он проводил, похоже, большую часть дня. Азирафель сразу узнал гнездо заядлого книгочея по тому, как удобно стоял у окна пюпитр с боковым столиком для письма. Вот и стаканчик с перьями под рукой, и чернильница, и полоски старых пергаментов для закладок, а на подоконнике — глиняная кружка с лиловым, похожим на винный, потеком на боку. И, конечно, книги на всем свободном пространстве и даже в углах на циновках.
В подобные места редко пускают посторонних, но господин Вайскопф еще в Мюнхене сделался для Вильгельма близким другом. Правда, старый францисканец иногда странно на него поглядывал, но Азирафель в такие минуты вспоминал слова Оккама о том, что «этот человек больше всего на свете любит разгадывать тайны чужой души» и ни о чем не беспокоился. Между тем доверие Вильгельма выросло настолько, что он посвятил коллегу в труд «остатка всей жизни», по его выражению.
— Я уже рассказывал вам о пожаре в библиотеке итальянского аббатства и о безумном старце, из-за которого он произошел. Вместе с собой тот монах унес в огонь бесценную книгу — вторую часть «Поэтики» Аристотеля, что посвящалась комедии и вообще смеху. В час последнего откровения он уверил меня, будто этот экземпляр — единственный, и много лет мне не приходило в голову усомниться в его словах. Пока однажды острослов Петрарка не уподобил книги сплетникам, тем самым наведя на мысль: вдруг злополучную вторую часть «Поэтики» успел прочитать и осмыслить кто-нибудь еще? Добрый Франческо открыл мне доступ к сокровищам, которые собирал для Климента. Папская библиотека наполняется книгами, но иногда среди фолиантов оказываются дневники, письма и прочее из того семейства документов, которыми библиотекари обычно пренебрегают. Так в моем распоряжении оказалась переписка
