Александр Машошин - Сны о республике
— Ты, всё же, неисправимый романтик, — улыбнулась она.
— А ты?
— Да, и я, наверное, тоже. Как иначе можно бы выносить этого несносного Небошлёпа? Пока-пока.
Падме и я остановились на самом краю площадки, там, где обрывалось ограждение, и смотрели, как широченная лента грузового траволатора уносит Анакина с Осокой через стометровую пропасть дока к тёмному проёму большого переходника разрушителя. Девушка стояла боком и, хотя с такого расстояния нельзя разобрать направление взгляда, я почему-то был уверен, что она то и дело смотрит в нашу сторону, лишь из вежливости делая вид, что слушает своего Учителя. Возле самых стыковочных механизмов Скайуокер обернулся, поднял руку в прощальном жесте. Падме в ответ помахала обеими руками, за себя и за меня. Опустевшая лента транспортёра повернулась, складываясь вдоль балкона дока, массивные створки люка медленно сомкнулись. И тут же беззвучно вздрогнуло всё вокруг, это включились корабельные репульсоры. Командир разрушителя явно не собирался ждать, пока генерал Скайуокер поднимется на мостик, и отдал приказ взлетать.
— Может быть, зайдём куда-нибудь и выпьем каф? — предложил я, провожая глазами величаво уплывающую высь махину корабля.
— Не сейчас, — покачала головой Падме. — Мне нужно в Сенат.
— Тогда и я с тобой.
— И что ты там будешь делать, позволь спросить?
— Сначала, всё-таки, выпью с тобой каф, — ответил я. — Текла его прекрасно варит. Затем, скажем, напишу что-нибудь для курсовой работы. А, главное, прослежу, чтобы кое-кто не слишком засиживался.
— Хорошо, хорошо, — улыбнулась она.
Нечаянная передышка заканчивалась. Завтра у Падме опять заседания, комитеты и подкомиссии, встречи и разбор обращений. У меня – лекции, лабораторные, а на той неделе завкафедрой устраивает внеочередной коллоквиум, тоже придётся попыхтеть. Ну, и ладно. Чем больше дел, тем меньше времени скучать.
Этюд второй. Подстава
Быть в Галактическом Сенате Сенатором – занятие довольно нервное. Одни, их большинство, хоть и делают вид, что наслаждаются жизнью, на самом деле в глубине души постоянно боятся, что их поймают за руку, или что там у кого есть, и отправят на родину, лишив самого необходимого: комлинка с правительственной "вертушкой", лимузина орбитального класса и штата прислуги. На законотворческую деятельность, ради которой, в теории, они и посланы на Корусант, им на практике плевать с высокого облакореза, кроме, конечно, случаев, когда она сулит личную выгоду самому голосующему. Другие – ну, то самое исключение, что всегда только подтверждает правило – на самом деле переживают по поводу законопроектов, жалоб избирателей и тому подобных документов. Один такой пример у меня перед глазами последние три с половиной года. Я даже научился определять, насколько нервным был сегодняшний день у сенатора Падме Наберри Амидалы по верному признаку – обращению с ни в чём не повинной сумочкой по возвращении с работы. Положит аккуратно на столик – ура, денёк выдался отличный. Бросит на диван – "в рабочем порядке". Закинет на дальнее кресло – уже хуже. А может и об ковёр шмякнуть, после чего обычно следуют слёзы. Другой мой знакомый сенатор, Рийо Чучи, тоже нередко бывала в расстроенных чувствах по поводу работы. В последние два месяца, когда она уже не стеснялась заходить к нам в гости, я часто слышал их разговоры с Падме на эти темы. И тихо восхищался, как Рийо всё это выдерживает. Магистр Кеноби однажды говорил при мне, что, выдвигая Сенатора от Панторы, тогдашний правитель планеты Председатель Чи Чо специально выбрал тихую девочку с огромными глазами, рассчитывая получить в высоком кресле красивую марионетку и вертеть ей, как вздумается. А девочка оказалась из стресскрита с кортозисной арматурой внутри… Управлять ей из-за кулис пытались и после, и тоже не получалось. Рийо лавировала, уступала в мелочах, без этого тоже нет политики, а в принципиальных вопросах стояла насмерть.
Сегодня, рассказывая Падме о визите бизнесменов с родной планеты, она была больше расстроена тем, что ей опять хотели навязать какое-то решение, а тем, насколько бесхитростно это происходило.
— Такое впечатление, что они держат меня за дурочку, — вздыхала она. — Будто я не вижу, кому в итоге на руку их новшества.
— Всё оттого, что мы с тобой выглядим несолидно, — улыбнулась Падме.
— Скажете тоже. Может быть, я и да, а Вы… э-э, ты… — Рийо никак не могла переучиться использовать в неформальной обстановке более простое обращение, как просила её Падме, и то и дело путалась.
— Со мной точно такая же история, — сказала Падме. — То и дело кто-нибудь пытается обвести меня вокруг пальца. Вот к Мон Мотме с подобными предложениями никто не подкатывается, издалека видно, что разжуёт и выплюнет.
— Алекс, почему все считают, что миловидная женщина обязательно глупа? — спросила Рийо у меня.
— По-моему, это проблема философского плана, — осторожно ответил я. — А философия – не мой конёк.
— Не увиливай!
— Я, честно, не знаю. Мне не кажется, что красивых и неглупых женщин намного меньше, чем дур. С другой стороны, может, это мне попадаются умные, так сказать, круг общения. А была бы у меня сестра модной тусовщицей, я бы таких же только и видел.
— Но по улицам же ты ходишь и тоже видишь.
— Вижу, но, слава звёздам, не общаюсь.
— На самом деле, всё логично, — вставила Падме. — Что использует бимбо? Животные инстинкты окружающих мужчин. А для этого что? Ей нужно быть яркой и находиться на виду. Поэтому они бросаются в глаза и чаще запоминаются.
— Логично, — согласился я. — В то время, как более умные на внешность давно махнули рукой и ходят либо в деловых костюмах, либо закутанные с головы до пят… ай, Падме!
Подзатыльник, отвешенный кузиной, носил, скорее, символический характер, но не мог же я в присутствии Рийо уронить достоинство и не возмутиться, хотя бы, для вида.
— Не говори ерунды! — строго произнесла Падме. — Более умные знают, когда и как выглядеть уместно, а когда нет.
— Скорее, внешний антураж вам просто не нужен и не важен, — не сдавался я.
— Нет, Алекс, — сказала панторанка. — Как раз, важен. Только не в положительном смысле, а в отрицательном.
— Не понял.
— Большинство мужчин, когда смотрят, уже не слушают.
— Вот-вот, — подхватила Падме. — И, чтобы донести до них мысль, нужно выглядеть нейтрально. А вот такая юбка или вот такой вырез конструктивной беседе не способствует, — она красноречиво чиркнула пальцем сначала по бедру, затем по груди.
— Скажешь, нет? — прищурилась Рийо.
— Наверное, да, — вынужден был признать я.
На столе тренькнула хрустальная раковина комлинка – официальная линия, переадресуемая из Сената.
— Я сейчас, — Падме, подхватив прибор, вышла в прихожую поговорить.
— Честно говоря, — сказал я Рийо, — не понимаю, что ты так расстраиваешься. Ну, считают тебя наивнее, чем ты есть, плохо ли? Недооценка оппонента это всегда подарок и фора для него. Тот пират, как его, Онака, что ли, тоже думал – да что за опасность, какие-то детишки. А детишки ему всю базу разнесли.
— Ой-ой, не напоминай, — взмахнула руками панторанка. — Лучше бы Осока не рассказывала. Теперь каждый день просыпаюсь и думаю: не влипла ли она ещё в какую-то историю. Она с тобой на днях не связывалась?
— Нет. С тобой, как я понимаю, тоже?
Рийо покачала головой.
— Не волнуйся ты, — попытался я её подбодрить. — Она всё время куда-то влипает. И каждый раз возвращается.
— Спасибо, успокоил. Не может же ей вечно везти.
— А это не везение. Вернее, не только везение. Она джедай, и ей помогает Сила.
Вернулась кузина. Комлинк она несла в одной руке, в другой была кветарра.
— Ну-ка, брат, исполни нам что-нибудь, — велела она, вручая мне инструмент, — для поднятия настроения.
— Ты тоже поёшь? — оживилась Рийо.
— Так, чуть-чуть, — сказал я. — С Дорме ни в какое сравнение, так что, заранее извини.
Что бы такое изобразить, чтобы к месту? Героическое нельзя, Рийо опять вспомнит про Осоку, про военные действия, а она и так вся в миноре. А что-то с юмором в голову так сразу не приходило. Хотя… Есть кое-что. И не вполне серьёзное, и оптимистичное. Пожалуй, будет в самый раз. И розовые волосы гостьи придутся почти в масть. Итак:
По деревням – полный лэхаим,рушники пестрят петухами,Добры молодцы мажут ваксой чёрные прохоря.А княгиня Рыжих в печали -у неё война за плечамиДа семнадцать ходок в сизое марево января.
Уж несладко ей, ох несладко,у неё на платье заплатка,У границ враги, с посевной проблемы, казна пуста.У неё вассалы весёлы -охламоны, конкистаболы,Сто рублей убытку с каждого рыжего, как с куста.
И княгиня, бросив ультиматумы в каминное пламя,В срочном заседанье объявляет перерыв полчаса.Рыжего зовет петуха, чтобы связался с орлами:"Слышите, орлы, вернитесь в наши синие небеса".
С каждым днём тревожнее ночи —злые клоуны бритвы точат,Крестоносцы напялили свои черные клобуки,Хунвэйбины вышли из комыи свирепые управдомыПерешли границу и встали лагерем у реки.
От такого компота из доисторических мифов и легенд Падме тихо закатила глаза. Ну, извини, из песни слова не выкинешь, рифма пострадает. Зато как слушала Рийо! Она смотрела, вроде бы, на меня, и, в то же время, куда-то вдаль, в бесконечность. А, может быть, в своё собственное прошлое, когда ей было семнадцать лет, и Торговая Федерация устроила блокаду Панторы. И на лице её было выражение… словами не описать. Наверное, именно такие слушательницы вдохновляют настоящих менестрелей творить всё новые и новые песни. Я вот ни разу не сочинитель, и песня не моя, но и мне было приятно. И я продолжал:
