Татьяна Мудрая - Фантош
Когда труппа сделала круг через весь город с краткой остановкой в ратуше и расположилась за воротами на ночлег, горожане услышали от Старших потрясающее объявление. Актёры собрались, наконец, поставить настоящую мистерию — увлекательнейшее представление с ветвистым сюжетом, которое в принципе могло тянуться от трёх дней подряд до месяца с небольшими перерывами. В нём каждый житель мог надеяться получить хотя бы крошечную роль — нередко и получал, и с успехом отыгрывал. Церковь выступала против такого всеобщего упоения, несмотря на небесные прологи и эпилоги в аду или чистилище. Знатные протестовали — нередко случалось, что роль злого короля или преступного рыцаря доставалась простолюдину и простолюдин же отрубал десницу владетелю и шпоры защитнику его нечестий. Много тут происходило чудес: приглядная с лица шлюха частично искупала грехи, изображая Деву, хилый заморыш хотя бы на сцене обретал силу юного Принца-Медведя и добывал себе меч из скалы.
И, что самое для меня главное, Теодара тоже готова была коснуться благодать. Верёвку, что маячила перед самым его носом, по великой милости магистрата заменили исполнением заглавной роли. Мистерия называлась «Игра о святом убийце Филатрии» и должна была тянуться ровно три дня и одно утро. Маленький такой спектакль с напряжённым действием.
Готовиться к игре начали задолго до назначенного дня. Главную площадь оттёрли от годичных наслоений и посыпали свежим сеном. По краям установили солидные бочки, до поры плотно закупоренные, — едкая аммиачная вонь, что текла из-под крышек, без слов сообщала о назначении.
Затем все мы начали вытаскивать из складских погребов длинные скамьи из такой тяжёлой и плотной древесины, что она казалась негорючей. Наверное, потому сиденья не спалили даже с учётом постоянной нужды в первоклассных дровах. Их устанавливали на площади рядами, обратив лицом к зданию ратуши, где уже возводили сцену — высокий помост с навесом для переодеваний в глубине. Старшие горожане, которые владели особняками, выходящими на площадь, распродавали места у окон. Меня несколько удивляла степенность, с которой проходили все деловые и торговые операции, но слишком много приходилось трудиться, чтобы как следует взять в голову обстоятельства.
Я бы сказал — и слишком много зубрить роль, но, по всей видимости, здесь исповедовался принцип комедии дель арте, поэтому меня предупредили, что по знаку я должен в начале второго дня выйти с подносом и репликой типа «кушать подано, майн герр и майне либе фрау», а могу и не произносить ничего. Просто поклониться. Тем профессионалам, которые держали сюжет на своих плечах, и неграмотному, не искушённому в лицедействе Теодару явно приходилось куда труднее, а тем горожанам, кто замышлял просто улучить минутку и выскочить со своим коронным номером, — куда легче моего.
И вот мы собрались, наконец.
Канва, которую я удосужился посмотреть, показалась мне рыхловатой. Сам сюжет щедро уснастили вставными номерами, интерлюдиями и интермедиями, как плановыми, так и предполагаемыми. В первый день показывали развращение молодого Филатрия: как он ещё отроком убивал диких зверюшек и стегал плетью собак и лошадей, мня себя великим охотником (коня играла жирная примадонна в пегом трико с приделанным хвостом, что несколько снижало пафос), как без жалости помыкал слугами и проявлял непочтение к старикам-родителям. К моему удивлению, наш высокородный сморчок играл недурно — ему не сделали сплошного грима, все разнообразные чувства отражались на лице. В самом начале его ещё чуть корёжило, но постепенно Теодар вжился в роль, и финальная сцена, когда он вырывает из отцовых рук витую плеть и обращает против родителя, прошла блестяще. Выражение лица у парня стало мало того что зверским, но удовлетворённым до предела. Изживал комплексы, я полагаю. И пользовался громким успехом в виде рукоплесканий. Но когда кроткая родительница попробовала оттащить сына от поверженного супруга и с громким стуком (специально подчёркнутым малой литаврой) упала наземь, в зале раздался свист, и в героя полетели гнилые яблоки. До обломков кирпичей и металлолома дело не дошло — вокруг сцены стояло двойное оцепление элитных ландскнехтов с грозными алебардами. По-видимому, чтобы не допустить подобных безобразий.
Закончился первый день изгнанием непокорного первенца, который не оправдал надежд и оттого был лишён майората. Правда, сынок стащил изрядную часть фамильных драгоценностей, а остальное вложила в его кошель всепрощающая матушка. Явно пребывающая в неведении насчёт недавней кражи.
Второй день был посвящён способам, коими непокорный юнец избавлялся от неправедного имущества. Игра в кости, штрафы за богохульство, коему Филатрий предавался со смаком, поединки на рапирах, соблазнение рыцарских жён и монастырских послушниц и, натурально, потаскухи всех рангов и калибров. Я был приставлен далеко не к самой роскошной: роль последней играла дочка примадонны, а мне досталась некрасивая купеческая племянница из тех, кого не окрутишь ни за какие деньги. Вообще-то я не напрасно понадеялся, что после спектакля её дела обернутся к лучшему.
Когда прошла дрожь в руках, державших поднос с блюдами и чашами, и ногах, поддерживавших меня самого, я получил своё удовольствие сполна. Да и многие другие самозваные артисты тоже: когда перестаёшь дичиться полной площади народа впереди, легко ловишь его флюиды. Не враждебные, скорее наоборот. Это не глухая чёрная дыра современного мне театра.
Именно в тот день на сцену выбралась моя Домициата — с какой-то милой песенкой в стиле классического миннезанга, спетой комнатным голоском. Сорвала скромные рукоплескания. Но вот кто превзошёл сам себя, — Теодар. Никакого сходства с прежним плюгавым дворянчиком и даже вчерашним пройдохой: плечи стали шире, мимика выразительней, голос ниже, интонации — бесшабашней. И снова, как в прошлый день, мне казалось, что он не играет, не притворяется, но изживает, выплёскивает из себя наболевшее. О чём мечталось и что не состоялось.
А вот третий день оказался совсем иным по ощущению. Началось с того, что наш распутник пленил своими речами девицу Аннерль (первая красавица Клингебурга) и стал добиваться её руки. Возможно, желал пополнить растаявший призовой фонд. Родители Филатрия к тому времени умерли от горя, младший брат вступил во владение майоратом и показал старшенькому на дверь. Так что голоштаннику и в свадьбе отказали категорически, притом весьма грубо. В ответ он вызвал на поединок сразу отца и жениха и — ну конечно — убил обоих.
Далее следовала неожиданно горячая и страстная жалоба новоявленной сироты к небесам. К ней присоединились голоса мощного народного хора, удивительно слаженного, — сказывались навыки храмовых песнопений, в которых участвовал каждый второй здешний мальчуган. Ну. разумеется, было бы слишком просто, чтобы наш Дон Жуан не сходя с места раскаялся. Преследуемый общественным мнением и вооружёнными стражниками, Филатрий покидает город ради дремучих лесов, находит единомышленников и становится грабителем, а чуть позже — атаманом шайки.
И вот тут сюжет повернул к чему-то настоящему. Это несмотря на то, что я — по правде, я один — увидел в сюжете грубый перепев «Разбойников» Шиллера. Теодар, наконец, не просто увлёкся — но сам сделался своей ролью. Грабители захватывают в плен богатых молодожёнов, новобрачного тут же убивают, новобрачную отдают атаману для того, чтобы снял сливки с драгоценной добычи. По логике трагедии, ею оказывается Аннерль, ныне — вдова того самого младшего брата. В борьбе с насильником юная женщина вырывает из ножен атамана стилет с рукоятью, усыпанной крупными самоцветами, и закалывается над трупом, обильно орошая мужнины останки чем-то наподобие клюквенного морса.
Да, я иронизирую: отчасти невольно, отчасти — с далеко идущей целью. Ситуация была до ужаса ходульной, но страсти — страсти неподдельны. Всякий гонор, все следы былой жестокости сошли с лица Теодара вместе с румянцем. Далее следовала речь — сначала, как и прежде, властная, в которой вождь разрешал своим подельникам продать его за объявленную в розыске цену. Те с возмущением отказались и покинули своего главаря. «Может статься, и для этих негодяев не всё потеряно, если они не соблазнились на предательство», — говорит он в публику. Своей шпагой бывший атаман роет могилу, как кавалер де Грие, и хоронит в ней добродетельную Манон вместе с её избранником.
Дальше начинается покаяние. Безымянный отшельник скрывается в мрачной пещере — декорации отличной работы цеха городских маляров, — и молит Бога простить Аннерль грех самоубийства, своему брату — грех обнажения меча и захвата чужого наследства, а всех живых — исцелить и наставить на путь истинный самого Теодара… то бишь Филатрия…
Мрачность ситуации несколько разрядилась, когда вокруг героя начали происходить чудеса. Кажется, на помост не поднялся только ленивый — и все касались ног подвижника, повергнутого наземь отчаянной молитвой. Что было тут наигранным, что происходило на полном серьёзе — не ведаю, но многие горожане свидетельствовали о своём исцелении. Ни одно доброе дело, однако, не остаётся безнаказанным. В святом узнают беглого преступника, он с кротостью вручает свою жизнь ландскнехтам — самым настоящим, кстати, из оцепления. Его ведут в темницу.
