Варвара Мадоши - Жертвы Северной войны
Ал втянул носом воздух.
— Жаркое пригорает! — страшным голосом воскликнул он.
Они кинулись спасать жаркое, столкнулись лбами над сковородкой и рассмеялись.
Некоторое время спустя, когда они уже дружно уплетали спасенное мясо, Альфонс заговорил о делах. Начал он с того, что спросил Мари, не была ли она знакома с пропавшими детьми или их родителями. Мари, разумеется, ответила, что была.
— Они втроем все время играли: Грета, Курт и Альберт. Уж не знаю, почему они так сдружились… Грета и Курт, по-моему, потому что они оба сироты и живут вместе с родственниками. А уж как Альберт к ним пристал — понятия не имею. Только они друзья не разлей вода. А со мной они подружились сразу, как только у меня Квач появился. До этого они меня не очень уважали… ну, как и все деревенские ребятишки. Меня, собственно, маленькие дети раздражают, поэтому я никогда не могу заставить себя быть с ними приветливой. Но вот Грета как-то подобрала Квача… он лапу сломал, его хозяева хотели утопить, а Грета не дала… Ветеринара тут нет, надо в соседнюю деревню ехать, поэтому она принесла щеночка мне… Ну, я и понятия не имела, выйдет ли у меня что-то, но попробовала… как ни странно, вылечила. Думала, что Грета Квача заберет, как только он выздоровеет, но этот паршивец отказался уходить… Так с тех пор и живет. А Грета и мальчишки приходят его навещать… а, вот еще один пункт, который у этой троицы есть в общем: они все очень любят собак, а их родственники — нет. Так что собаки им не светят… Какая ирония судьбы! Я-то как раз к собакам равнодушна…
— А Курт и Альберт — это те мальчишки, что вчера вертелись у нас под ногами?
— Да, именно, — Мари кивнула.
— А пропавших звали… Петер и Михаэль?
— Да.
— У Петера есть брат-близнец… Курт. Это случайно не ваш Курт?
— Нет конечно! — махнула рукой Мари. — Я пятерых Куртов знаю только в этой деревне… у пропавшего мальчика фамилия была Кройтер, а у моего — Танненбаум. Но пропавшего я тоже немного знала… точнее, обоих близнецов. Про них никогда нельзя было точно сказать, кто из них кто. Сущие бесенята. Не знаю уж, как их мать различала. Совершенно одинаковые…. А нет, вру! У одного родинка была на левой щеке, а у другого на правой. Только вот я никак не могла запомнить, у кого на какой.
— Знакомая история, — улыбнулся Ал. — Если бы Уинри не заставила Сару и Тришу носить разную одежду, черта с два нам бы удавалось их различать… Вот только они иногда меняются, и тогда спасенья нет!
— Сара и Триша?..
— Это мои племянницы. У меня их три вообще-то. Сара, Триша и Нина. Сара и Триша близняшки, им сейчас двенадцать, Нине семь. Все три — жуткие сорванцы… хотя нет, Сара немного поспокойнее. Только так я ее и отличаю, честно говоря… Я тебе фотографию покажу, когда доем… Уверен, вы друг другу понравитесь… Но ладно, давай дальше о детях. Значит, второй мальчик Кройтер вернулся домой?
— Да, — Мари кивнула. — Вернулся домой. Но отказывается выходить из комнаты и наглухо закрыл окно. Ставнями и занавеской. Я не психиатр, вообще-то, никогда не специализировалась, но, поскольку они не могут ребенка даже в город отвезти, родители попросили меня придти. Ну, я сходила… Попыталась вывести мальчика на разговор… Абсолютная черная дыра. Что случилось с братом, никак не говорит. Поэтому родители в ужасе: думают, что нечто ужасное. Когда ему сказали, что и Михаэль — а они с ним очень дружили — пропал, Курт и то никак не прореагировал. Ну, самого Михаэля я только на улице видела: очень здоровый был мальчишка, никогда ко мне не приходил. Только когда я весной в прошлом году кровь у всех детей на анализ брала… знаешь, мне очень этот мальчик понравился: толстый такой, веселый, крепкий. В общем, очень… ну, как сказать… такой, тип хулигана с добрым сердцем. Близнецы-то домашние мальчики… насколько это вообще в деревне возможно. Я еще удивилась, что у них с Михаэлем общего… Ну, Аниту встречала довольно часто: мать постоянно таскала ее ко мне, стоило девочке носом шмыгнуть. Капризная девочка, балованная, но сердце доброе. Мне она скорее нравилась, чем нет. Как подумаешь, что с ней такое случилось… — Мари передернуло.
— Может быть, она еще жива, — мягко произнес Ал. — Давай не терять надежду.
— Жива?.. С оторванной ногой? Знаешь, мне кажется, что если десятилетнему ребенку оторвать ногу, то он просто на месте от шока скончается. Или кровью истечет.
— Разные бывают дети, — сказал Ал с такой странной задумчивостью на лице, что Мари даже не решилась спросить подробнее, что он имеет в виду. — Ну да ладно… Когда совсем рассветет, мне надо будет сходить к Лаугенам… не думаю, что мне будут очень рады, но фрау Лауген должна показать мне место, где она нашла… это. Я должен оценить, сколько там крови и все такое. И саму… находку… надо подробнее рассмотреть. Надеюсь, они ее не сожгли ночью. Потому что мне надо оценить… Само по себе странно. Кости, знаешь, ли, довольно крепкие, даже и детские. Не с циркулярной же пилой кто-то по лесу за Анитой бегал.
— У меня дурацкая мысль возникла… — пробормотала Мари. — Что если… что если кто-то… откусил?
— И осталась только нога? То есть, откусили девочку от ноги, а не наоборот? — спросил Ал.
На их лицах одновременно отразилось глубокое отвращение.
— Нет, ну мог откусить ногу и выплюнуть… — сказала Мари неуверенно. — Идиотская идея, я знаю. И что ж за зверь-то должен быть? И почему выплюнул? На вкус не понравилось? — она почувствовала, что будничность их разговора какая-то совершенно неправильная… чувство, которое ни раз посещало ее в медуниверситете, когда они с подругами прямо в морге, около «разделочного стола» перекусывали бутербродами с ветчиной и болтали о новой косметике. Словно трагедия умирания, боли и ужаса оскорблялась будничностью подхода. Но тогда было оправдание: трупам все равно, а они — студенты — живые люди (хотя в период сессии так порой и не казалось). А сейчас речь шла о вреде, нанесенному ребенку, а они сохраняли такой не сказать легкомысленный, но… но какой-то не такой тон. Нельзя так говорить, вот хоть ты тресни, нельзя!
— Нет, что-то в этой идее есть, — задумчиво произнес Альфонс. — Бывают такие звери, которые способны откусить ножку у ребенка, не поморщившись… и выплюнуть. По свистку.
— Дрессированные, что ли? — удивленно спросила Мари. — Хочешь сказать, что из цирка сбежали?
— Нет, что ты… Ты что-нибудь слышала о химерах?
— Да, всякие слухи, — пожала плечами Мари. — Из того же ряда, что, мол, вирус северной язвы создали в Крете, как биологическое оружие, что фюрер Брэдли был инопланетным шпионом, что Лиор двадцать лет назад разрушили военные, чтобы создать философский камень, что… ну, в общем, чушь всякую, которую на кухнях повторяют. Ну вот, в частности, говорят, что секретные военные лаборатории занимались какой-то не очень разрешенной алхимией с целью вывода химер — мол, в качестве оружия. Бред сивой кобылы, по-моему… Тем более, что алхимия, кажется, живыми существами вообще не занимается — это отдано на откуп нам, медикам.
— Так и задумаешься, не был ли вирус северной язвы прислан нам из Креты… — задумчиво произнес Ал.
— Что? — Мари удивленно посмотрела на него.
— Да так, ничего, — вздохнул он. — Ничего особенного… Ладно, надо идти делами заниматься… Надо с родителями мальчиков поговорить. И с дядей и тетей Греты… Дай мне их адреса, пожалуйста.
— Думаешь, я тут за два года хоть один адрес выучила? — рассмеялась Мари. — Я свой-то адрес знаю только потому, что я зарплату через банк получаю, а там надо адрес обязательно вписывать. Сейчас, погоди, я тебе нарисую… — она встала из-за стола, с удивлением, между прочим, обнаружив, что за разговором они все подъели, и пошла в соседнюю комнату — за блокнотом и карандашом. Когда вернулась, Ал уже заканчивал убирать со стола.
— Только не вздумай мыть посуду, я тебя прошу! — засмеялась Мари. — Такое крушение моего представления о мужчинах, как о ленивых мужланах, я не переживу.
— Мыть посуду — это недолго, — пожал плечами Ал. — Хотя хозяин — барин, конечно. Напомни мне только, чтобы я тебе вечером сковородку почистил. В безобразном она состоянии, честно слово.
— И напомню, разумеется! А ты думал, забуду?
— Не думал… — Ал улыбнулся. — Ну ладно, мне пора… — он снял со спинки стула пиджак. — Надо зайти к Францу, поговорить еще с ним… Ах, да, я обещал тебе племяшек показать.
Он достал из внутреннего кармана пиджака бумажник, вытащил из специального отделения слегка уже выцветшую фотографию (Мари решила, что ей не больше года). На фотографии была изображена большая группа очень похожих людей, Мари сперва даже слегка запуталась, кто тут кто.
Во-первых, там было трое взрослых. Ала она заметила сразу: он был самый высокий. Он безмятежно смотрел в объектив с левого края фотографии, по правую руку от лучезарно улыбающейся очень красивой женщины, платиновой блондинки с голубыми глазами. Мари решила, что женщине этой должно быть уже за тридцать, но выглядела она моложе — наверное, не старше самой Мари. Справа от нее стоял мужчина, в котором нетрудно было опознать брата Ала. Ростом он был, правда, значительно ниже (наверное, даже ниже своей жены, но Мари подумала, что в жизни это, наверное, не очень заметно: у него было крайне обаятельное лицо, которое так и дышала властностью… в хорошем смысле). Мари решила, что брат Ала очень хороший командир. И еще ей стало понятно, почему Ал так часто говорил о нем, и всегда с какой-то странной нежностью. Вероятно, этого Э. Элрика (она смогла вспомнить только инициалы, хотя была уверена, что Ал ей имя брата говорил) многие женщины сочли бы более красивым, чем его младший брат: во всяком случае, черты лица у него были тоньше. Но сама Мари никогда бы не смогла чувствовать себя спокойно рядом с таким человеком. Почему?.. Она не смогла бы четко сказать, просто такое вот ощущение появилось. Брат Ала улыбался в несколько вымученно: вероятно, потому, что на нем буквально повисли две совершенно одинаковые длинноногие девчонки лет одиннадцати-двенадцати. Одна из них была одета в короткую красную футболку и серые пыльные шорты, смятые «гармошкой», загорелые ноги исцарапаны. Другая, в легком летнем голубом платьице казалась подчеркнуто тихой и скромной, но Мари это не обмануло.
