Linnea - Трусость, предательство, побег

Linnea

Трусость, предательство, побег

Трусость

Как хочется хоть на минуту, хоть на секунду стать свободным, никому не быть должным и, наконец, подтвердить все то, что о нем говорят, кричат… Как хочется хоть ненадолго просто стать обычным человеком, у которого будет обычная, ничем не примечательная жизнь. Как хочется хоть какое-то время не слышать, что ты Избранный, что ты должен спасти Мир. Как хочется оказаться летом где угодно, но только не у своих родственников. Как хочется… Как хочется… Хочется… Хочется забыть, хочется, чтобы в голове — свобода, и просто улыбаться, улыбаться всему свету, а в глазах чтобы — пустота: ни мысли, ни проблеска сознания.

Гарри отстраняется от окна: он несколько часов просидел на подоконнике, прижавшись лбом к стеклу. Завтра придется возвращаться в Хогвартс на свой пятый курс. Он поворачивается и смотрит на спящего друга. И в голове мелькает, что он давно перестал чувствовать что-то иное, кроме боли. Рон, Гермиона, Джинни, остальные Уизли, Сириус, профессор Люпин, Дамблдор и все остальные — знакомые и не очень, просто чужие люди, которых никогда не видел… При взгляде на них вспоминается не хорошее, а то, что причиняет боль. А так не хочется ее ощущать. Ты улыбаешься во весь рот, смеешься, но не чувствуешь ни радости, ни счастья. Хочется закрыть глаза и больше никогда их не открывать.

Юноша осторожно слезает с подоконника, затем также тихо выбирается из комнаты. Дверь с тихим щелчком закрывается за ним, так и не потревожив сон рыжего парня. А Гарри медленно бредет к лестнице, спускается и замирает перед почему-то не завешенным портретом леди Блэк. И та молчит, лишь смотрит на него в ответ пристально и как-то понимающе.

— Всем улыбаюсь весело, а в душе хочется повеситься!!![1] — вдруг произнес портрет, встретившись, наконец, взглядом с глазами юноши.

— Странно, что только вы это поняли, — тихо сказал Гарри.

— Когда в душе льет ливень и некому открыть зонтик, когда ты спотыкаешься, и никто не говорит тебе: «Осторожнее», когда глядя в родные глаза, ты не видишь понимания — это первые вестники одиночества…[2], - снова произнесла Вальпурга Блек. Она некоторое время помолчала, а затем снова заговорила. — Когда доходит до самого важного, человек всегда одинок.[3]

— Одиночество, — еле слышно произнес Гарри. Он никак не мог оторвать взгляда от глаз матери Сириуса. Ему казалось, что сейчас происходит что-то очень важное, что сейчас откроется какая-то тайна.

— Когда перестаешь замечать окружающих — это первый шаг к одиночеству. Когда думаешь только о покинувших тебя — последний…[4] — вздохнула женщина на портрете. — Мальчик, ты давно уже перестал замечать живых. Они причиняют тебе только боль. Стоит ли тогда жить? Стоит ли тогда существовать? Бороться?

— Не знаю, — Гарри сел прямо на пол. — Я больше ничего не знаю. Они либо не видят, либо не хотят видеть. А мне все это уже не нужно.

— И? — Вальпурга не спускала взгляд с мальчика.

— Зачем жить, когда не видишь причины для жизни, — пробормотал Гарри. — Это ведь так легко — полоснуть по запястьям, — юноша смотрел на свои руки, держа их перед собой. — И все закончится.

— Кто думает о самоубийстве, тот бессилен перед трудностями,[5] — без эмоций произнесла леди Блэк.

— А если нет сил быть стойким? — Гарри поднял голову и посмотрел на портрет. — Если просто уже нет сил. Почему я? Почему не кто-то другой?

— Ты понимаешь, о чем говоришь, мальчик? — Вальпурга нахмурилась. — Имейте мужество жить. Умереть-то любой может![6]

— А если у меня не осталось мужества жить? Если я могу только умереть? — Гарри поднялся на ноги. Во всем его облике была усталость.

— Что ж, ты можешь пройти в ванну, взять лезвие и полоснуть себя по запястьям, — произнесла Вальпурга. — Возможно, ты умрешь, возможно, тебя спасут. Но это будет трусостью с твоей стороны. Ты сбежишь от своей судьбы, от жизни…

— Значит, я трус, — вздохнул Гарри. — Значит, так мне проще. Проще уйти, чем бороться, чем каждое лето возвращаться к Дурслям, проще… Просто проще, — он встал и медленно направился к лестнице.

Леди Блэк со странным выражением на лице глядела вслед мальчику, который устал от жизни настолько, что не видел смысла жить дальше. Да, она считала, что мысли о смерти в таком юном возрасте — это трусость. Но когда ничего другого не остается, когда нет возможности найти силы для борьбы, может быть, надо просто уйти? Пусть трусливо, пусть причиняя боль окружающим, но уйти. В том состоянии, в котором находился Гарри Поттер все эти дни в особняке, он уже не замечал других людей, их эмоции. Он был как инфернал, который улыбается тогда, когда это нужно, кивает, когда требуется и если так надо и тогда, когда это надо, но не в состоянии воспринимать человеческий фон.

— Мальчик, мальчик, ты даришь этот мир темным силам, — пробормотала Вальпурга. — Оба моих сына оказались не на той стороне. Но не мне говорить тебе, что делать. Ты принял решение до того, как спустился ко мне, — она вздохнула. — Человек… есть союз души и тела, разделение которых производит смерть.[7] Твой союз распался, — и она замолчала, чтобы завтра с утра стать прежней — крикливой, вздорной старухой, не переносящей грязнокровок, магглолюбцев и предателей крови. Но она будет ждать, ждать того момента, когда мальчик переступит последний рубеж. Возможно, это случится сейчас, возможно, завтра или через полгода, но случится. Когда перестаешь замечать окружающих — это первый шаг к одиночеству. Когда думаешь только о покинувших тебя — последний…[8], последний шаг перед тем, как вступить на путь, с которого обратной дороги уже нет. Впереди только Смерть.

Предательство

Следующее утро прошло в криках, суматошном движении — в сборах на поезд. Уизли, как обычно, не были готовы к отъезду в школу, а вот Гарри, ко всеобщему удивлению, собрался задолго до 1-го сентября. И сейчас, слегка улыбаясь, он наблюдал за остальными обитателями особняка Блэков. И если бы кто-нибудь удосужился чуточку внимательней на него посмотреть, то заметил бы, что улыбка эта какая-то странная — неживая, словно приклеенная. Но все были слишком заняты, чтобы увидеть, насколько же изменился мальчик. Или они просто никогда не пытались увидеть его чувств. Кто знает?

Они чуть не опоздали. Впрочем, как всегда. На счастье, нашлось свободное купе. Рон и Гермиона, как старосты, виновато взглянув на него, покинули друга, а тот, тяжко вздохнув, вытащил из сундука книгу, которую прихватил утром со стола на кухне.

Произвольно раскрыв ее, Гарри погрузился в чтение, совершенно не воспринимая того, что читает.

«Предательство уже указывает на любовь. Нельзя предать знакомого»[9], - фраза неожиданно привлекла его внимание. Он стал пробегать глазами предложения, пытаясь вникнуть в их смысл. «Предатели предают в первую очередь самих себя»[10], - эти слова вызвали у юноши горькую улыбку.

Мой разговор с матерью Сириуса… Мне кажется, что мне все приснилось, но я помню каждое слово. Почему она увидела то, чего не заметил больше никто? Она сказала, что мое желание — это трусость. Но ведь это также и предательство. Если я брошу всех, кто столько для меня сделал, значит, я предатель? Да, предатель. И что? Почему меня не волнует, что я трус и предатель, что я готов так легко сдаться и просто уйти? Почему?

Когда случилось так, что я перестал мечтать? У Дурслей я всегда мечтал. Я мечтал, что однажды придет какой-нибудь мужчина и скажет, что он мой отец, что теперь все будет хорошо. Я мечтал хоть однажды найти под подушкой настоящий подарок. У меня всегда были мечты и желания. Почему теперь их нет? Когда я перестал чувствовать? Когда перестал мечтать? Я и сам этого не заметил.

Я всегда старался не показывать, как мне больно. И что теперь? Теперь я уже настолько привык улыбаться, когда внутри одна только боль, что уже ничего другого не умею. Почему я не могу пойти к Дамблдору или Сириусу и сказать им, как мне на самом деле плохо? Может быть, потому, что я не верю, что они меня услышат? Ведь я пытался им сказать. Правда, пытался.

Как же хочется просто закрыть глаза и уснуть и больше никогда не просыпаться.

Я еду в Хогвартс… Не так давно этот замок был для меня домом. Туда я стремился всей душой и сердцем. И когда же я перестал чувствовать зов этого замка? Когда перестал считать его домом? В прошлом году? Иди еще раньше? Как можно считать домом то место, где вся твоя жизнь — это борьба за выживание? Я так устал. И я не хочу в Хогвартс. Меня там не ждет ничего хорошего. Я точно знаю. Ведь там всегда случается что-то плохое. Почему этот год должен быть исключением?

И директор… Он меня боится? Почему? Почему он так старательно отводит от меня взгляд? Почему старается находиться рядом со мной минимальное количество времени? Они думают, я этого не замечаю? Я, может быть, пока еще ребенок, но не дурак же.