Геннадий Красухин - Круглый год с литературой. Квартал второй
С именем Матвеева навсегда связаны революционные подходы к образованию, способствующие формированию толерантной личности, развитию мышления учеников и развитию их коммуникативности. Увы, нынешнее руководство страны, повернувшее вспять её развитие, обеспечило и отход педагогики от завоёванных ею с помощью таких энтузиастов, как Владимир Фёдорович Матвеев, вершин.
* * *«Солдаты, офицеры и генералы Советской Армии! Русские люди и братья! К вам обращается Александра Толстая – дочь Льва Толстого и президент Международного Толстовского фонда… На чьей вы стороне? На стороне мужественного венгерского народа, который, презрев террор и лишения, страдания, муки и даже смерть, с голыми руками выступил против своих поработителей, точно так же, как во время второй мировой войны русский герой генерал Власов боролся против кремлевских душителей? Или вы с врагами и палачами русского народа, которые заставили вас пролить кровь героев-венгров, борющихся за свою и вашу свободу?»
Этот призыв Александры Львовны Толстой, родившейся 18 июня 1984 года и умершей 26 сентября 1979 года, прозвучал на «Радио Свобода» в ноябре 1956 года, в то время, когда советские танки вошли в Будапешт, чтобы подавить народное восстание в Венгрии. С грустью думаешь о теперешних потомках Льва Николаевича, оказавшихся на политической сцене России.
* * *Алексея Максимовича Горького, умершего 18 июня 1936 года (родился 28 марта 1868-го), уместно, наверное, почтить просмотром посвящённой ему серии фильма «Кремлёвские похороны». Её легко найти в Интернете.
19 ИЮНЯ
Сильно струхнул Евгений Винокуров, когда ему сказали, что подпись Василя Быкова под коллективным письмом в «Правде» против Солженицына и Сахарова появилась без ведома писателя. Так ведь и он, Винокуров, может оказаться на месте Быкова! «Это легенда, – недоверчиво говорил Винокуров. – Быков её и придумал!» Месяца через два после появления письма я видел Быкова на каком-то пленуме. На нём не было лица. Угрюмый, замкнутый, он недолго просидел за столом президиума, куда его избрали, встал, ушёл за кулисы и больше на пленуме не появлялся.
Через какое-то время в прессе (кажется, опять-таки в «Правде») появилась хвалебнейшая статья Юрия Бондарева о новом романе Быкова, ещё через какое-то Быкову дали Государственную премию СССР, потом – БССР, потом – Народного писателя Беларуси, и, наконец – звезду героя соцтруда.
– Да, видимо, ты был прав, – сказал я Винокурову.
– Конечно, прав, – отозвался он. – Если б Быков письма не подписывал, он нашёл бы способ оповестить об этом. Не сталинское сейчас время!
При Сталине Борис Пастернак отказался подписать письмо с требованием смертной казни Тухачевскому, а назавтра с ужасом обнаружил в газете свою подпись.
Но много позже Алесь Адамович подтвердил мне, что Быков вёл себя так же с теми, кто позвонил ему из Москвы. И что близкие писателя опасались за его психику, когда он увидел, что с ним не посчитались.
– Что же он не протестовал? – удивился я.
– А как бы он это сделал? – спросил Адамович. – Написал бы в «Литературку»? Та бы напечатала?
– Сказал бы любому зарубежному корреспонденту.
– В Минске? – иронически сощурился Алесь.
– В Москве, где я его видел через некоторое время после этого.
– А потом бы вернулся в Минск? – продолжал иронизировать Адамович. – Нет, милый. Москвичу не понять, что такое жить под гнётом не только Москвы, но и своих провинциальных царьков.
Это правда. Не понять. Помню, вычеркнул зам главного редактора «Литгазеты» Кривицкий какие-то очень недурные строчки из ответа Игоря Дедкова на нашу анкету. Звоню Дедкову в Кострому. Говорю ему об этом.
– Ладно, – говорит, – переживу. В кои-то веки позвали в «Литгазету»!
Нет, москвичи Кривицкому так бесцеремонно обращаться с собой не разрешали. Вычеркнул Евгений Алексеевич у Межирова несколько абзацев. Позвонил я Саше. Уговорились: он выезжает, но я ему не звонил, просто он был рядом, зашёл, увидел, возмутился…
– П-ошли в-вм-месте, – предлагает.
Приходим. Межиров приветливо улыбается. Жмёт Кривицкому руку.
– Я, – говорит, – п-принимаю люб-бую критику. Если она п-о д-делу. И вы, – он смотрит любовно на Кривицкого, – п-о м-оем-му, всегд-да от-тличались высок-ким п-профессионализмом.
Кривицкий торжествующе взглядывает на меня.
– Но на эт-тот раз в-вкус вам изменил.
Евгений Алексеевич мнётся. Он говорит Межирову, что в принципе не собирался сокращать его статью. Но на эту полосу нужно поставить какой-то ещё материал. Сокращения вынуждены.
– П-перенесите на д-другую полосу, – предлагает Межиров. – Или д-дав-вайте снимем пока материал, я п-од-дожду.
Нет, снимать Кривицкий не хочет (нужно ещё придумывать что ставить вместо, а это волынка, номер затормозится, будет орать на него Чаковский на планёрке!). На другую полосу переносить, к сожалению нельзя. Так что он просит Александра Петровича…
– И не п-просите, – парирует Межиров. – П-ойти вам навстречу н-не см-могу.
Хорошо. Кривицкий согласен кое-что восстановить.
– Д-данную п-правку, – говорит Межиров, – следует восстановить п-олнос-стью.
Кривицкий согласен. Но при условии, что Александр Петрович сейчас сам наметит что-нибудь для сокращения. Межирову приносят статью до правки. Он в неё углубляется.
– Г-геннадий, – зовёт он меня. – М-мне к-кажется, что в-вот здесь, – он показывает, – надо бы сделать с-совсем н-неб-ольшую вставочку.
– Что? – Кривицкий в ужасе. – Никаких вставок я сделать вам не позволю.
– В т-таком с-случае, – Межиров говорит невероятно сожалеющим тоном, – б-будем печатать так, к-как есть.
– Не будете сокращать?
– П-оверьте, Евгений Алексеевич! С удовольствием с-ократил бы. Но не вижу что! Над эт-той статьёй я работал к-как никогда долго. Она отполирована.
– Ну, может быть, вот этот кусок?
– В-вы м-меня удивляете, – Межиров поднял брови. – Вы же п-отрясающий профессионал! В-ведь ради этого куска в-всё и написано.
Словом, уходим после того, как намечаем абзацы, которые переберут более мелким шрифтом – петитом. Для экономии места.
– Ну к-как? – хвастает Межиров, когда мы остаёмся одни. – К-класс?
Так что прав Адамович: москвичи жили свободнее других.
– Ну, не знаю, – говорю я ему. – Сразу после этого письма Быкову дают государственную премию. Потом республиканскую. Потом героя, ленинскую премию. Что это? Коготок увяз?
– Да это его панцирь, – отвечает Алесь. – Если б ты знал, какие осы над ним вились.
Винокуров, впрочем, так никогда и не верил, что Быков не подписывал письма.
– Сам подумай, – говорил он. – Ему звонят. Он отказывается. Как, по-твоему, доложат об этом верхам?
– Не сомневаюсь, – отвечаю.
– Ну вот! Те приказывают: не обращать внимания, подписать за него. Так?
– Ну да, – говорю.
– И сразу герой, лауреат, депутат! Ради чего? Ради того, чтоб не выболтал? Подписал он, не сомневайся!
Я и сейчас не знаю точно, как всё-таки обстояло дело.
Да, я допускаю, что какой-нибудь ненавидевший Василя Быкова Севрук, работавший тогда в ЦК (потом был идеологом у Лукашенко и продолжал покойного Быкова люто ненавидеть), предложил не обращать внимание на отказ писателя и поставить его подпись под гнусным письмом. Но время на дворе стояло не сталинское. А для Быкова даже не лукашенковское. Впрочем, я в таких переделках не оказывался. Судьёю Быкову быть не могу. Да и не хочу.
Василь Владимирович Быков родился 90 лет назад 19 июня 1924 года. Как большинство из его поколения, оказался на фронте во время Великой Отечественной. И, как это же большинство, был тяжело ранен, а после лечения вновь отправлен на фронт.
После демобилизации рано – с 1947 года – начал печататься. Работал в редакции «Гродненской правды» Но с 1949 по 1955 гг. снова служил в армии. Демобилизовался майором. Снова работал в «Гродненской правде». В Гродно выпустил две книги на белорусском языке. Принят в Союз писателей. С 1972 по 1978 гг. работал секретарём Гродненского отделения Союза писателей Белоруссии. В 1978 году переехал в Минск.
В 1961 году стал известным всесоюзному читателю благодаря своей повести «Третья ракета». Дальше известность ещё более укрепляется: одна за другой выходят «Альпийская баллада», «Мёртвым не больно», «Круглянский мост», «Сотников», «Обелиск», «Дожить до рассвета», «Пойти и не вернуться». Так что, с читательской точки зрения, награждать Быкова было за что. Другое дело, что мнение ценителей литературы в СССР далеко не всегда совпадало с мнением властей…
