А. Серов - Большая книга славянской мудрости

Она задохнулась, точно ей не хватало воздуху, и вдруг ее руки быстро и крепко обвились вокруг моей шеи, и мои губы сладко обжег торопливый, дрожащий шепот Олеси:

– Теперь мне все равно, все равно!.. Потому что я люблю тебя, мой дорогой, мое счастье…

И вся эта ночь слилась в какую-то волшебную, чарующую сказку. Взошел месяц, и его сияние причудливо пестро и таинственно расцветило лес, легло среди мрака неровными, иссиня-бледными пятнами на корявые стволы, на изогнутые сучья, на мягкий, как плюшевый ковер, мох. <…> И мы шли, обнявшись, среди этой улыбающейся живой легенды, без единого слова, подавленные своим счастьем и жутким безмолвием леса.

– Дорогой мой, а я ведь и забыла совсем, что тебе домой надо спешить, – спохватилась вдруг Олеся. – Вот какая гадкая! Ты только что выздоровел, а я тебя до сих пор в лесу держу.

Я обнял ее и откинул платок с ее густых темных волос и, наклонясь к ее уху, спросил чуть слышно:

– Ты не жалеешь, Олеся? Не раскаиваешься?

Она медленно покачала головой.

– Нет, нет… Что бы потом ни случилось, я не пожалею. Мне так хорошо…

– А разве непременно должно что-нибудь случиться?

В ее глазах мелькнуло отражение знакомого мне мистического ужаса.

– О, да, непременно…»

Любовь познается в страданиях

Первая любовь Ивана Бунина, как он сам признавался, измотала ему всю душу. Возлюбленная, Варвара Пащенко, была натурой крайне противоречивой и долго не могла определиться со своими чувствами: она то приближала к себе начинающего писателя, то снова отталкивала… Он, как на качелях, то взлетал на вершины блаженства, то низвергался в пропасть отчаяния. Но при этом продолжал любить ее страстно и мучительно. В итоге Варвара вышла замуж за другого. Бунин пережил свое горе, а впоследствии эта история даже легла в основу одной из его книг.

«Вечером у нас произошел разговор. Я просил ее объяснить мне, почему у нее такие противоречия. Говорит, что сама не знает; что сама не рада. Расплакалась даже. Я ушел, как бешеный. На заре она опять пришла на балкон (все сидели в доме, а я один на нем), опять обняла, опять начала целовать и говорить, что она страшно бы желала, чтобы у нее было всегда ровное чувство ко мне.

Кажется, 14-го мы уехали с Воргла. Я верхом провожал ее до Ельца. На прощанье она попросила меня возвратить ее карточку.

– Хорошо, – сказал я и заскакал, как бешеный. Я приехал в Орловскую гостиницу совсем не помня себя. Нервы, что ли, только я рыдал в номере, как собака, и настрочил ей предикое письмо: я, ей-богу, почти не помню его. Помню только, что умолял хоть минутами любить, а месяцами ненавидеть. Письмо сейчас же отослал и прилег на диван. Закрою глаза – слышу громкие голоса, шорох платья около меня… Даже вскочу… Голова горит, мысли путаются, руки холодные – просто смерть. Вдруг стук – письмо! Впоследствии я от ее брата узнал, что она плакала и не знала, что делать. Наконец, настрочила мне: „Да пойми же, что весы не остановились, ведь я же тебе сказала. Я не хочу, я пока, видимо, не люблю тебя так, как тебе бы хотелось, но, может быть, со временем я и полюблю тебя. Я не говорю, что это невозможно, но у меня нет желания солгать тебе. Для этого я тебя слишком уважаю. Поверь и не сумасшествуй. Этим сделаешь только хуже. Со временем, может быть, и я сумею оценить тебя вполне. Надейся. Пока же я тебя очень люблю, но не так, как тебе нужно и как бы я хотела. Будь покойнее“».

К. Маковский. Святочное гадание, 1890. Чаще всего девушки гадали на суженого

С любимыми не страшны никакие испытания

Первым побуждением Екатерины Трубецкой, когда она узнала, что мужа отправляют в ссылку, было последовать вслед за ним. Она была счастлива, что его не казнили, что он жив и есть возможность соединиться с ним. Трубецкая была первой из жен декабристов, добившейся разрешения отправиться за супругом в Сибирь. Она знала, что будет трудно, что ее, привыкшую жить в роскоши, ждут суровые бытовые условия и сибирские морозы, но это ее не пугало. Она была уверена, что справиться с любыми испытаниями, лишь бы быть рядом с мужем и разделить его участь.

«Я, право, чувствую, что не смогу жить без тебя. Я все готова снести с тобою, не буду жалеть ни о чем, когда буду с тобой вместе.

Меня будущее не страшит. Спокойно прощусь со всеми благами светскими. Одно меня может радовать: тебя видеть, делить твое горе и все минуты жизни своей тебе посвящать. Меня будущее иногда беспокоит на твой счет. Иногда страшусь, чтоб тяжкая твоя участь не показалась тебе свыше сил твоих… Мне же, друг мой, все будет легко переносить с тобою вместе, и чувствую, ежедневно сильнее чувствую, что как бы худо нам ни было, от глубины души буду жребий свой благословлять, если буду я с тобою».

С милым рай и в шалаше.

«Прибытие этих двух высоких женщин, русских по сердцу, высоких по характеру, благодетельно подействовало на нас всех; с их прибытием у нас составилась семья. Общие чувства обратились к ним, и их первою заботою были мы же. С их прибытием и связь наша с родными и близкими сердцу получила то начало, которое потом уже не прекращалось по их родственной почтительности доставлять родным те известия, которые могли их утешить при совершенной неизвестности о нашей участи. Но как исчислять все то, чем мы им обязаны в продолжение стольких лет, которые ими были посвящены попечению о своих мужьях, а вместе с ними и об нас?»

Для любви нет преград и условностей

Елена Денисьева была младше Федора Тютчева на двадцать три года, она воспитывалась в Смольном институте вместе с его дочерьми. Их запретная страсть, вспыхнувшая из искры взаимной симпатии, разгоралась стремительно, как пожар. Оба забыли об условностях и приличиях, но, если общество прощало некоторые вольности женатому мужчине, то для женщины подобное «падение» было крахом репутации. Разгоревшийся скандал сделал Елену изгоем, от нее отвернулись все родственники и знакомые. Но для нее главным было то, что ее возлюбленный, пусть и не всегда, был с ней, его сердце принадлежало ей одной. Они были вместе четырнадцать лет, Елена родила поэту троих детей. Вскоре после рождения сына она скончалась от скоротечной чахотки. Тютчев, убитый горем, винил в ее смерти себя. Он был уверен, что, если бы женился на Елене и сделал ее счастливой, она не умерла бы так рано.

«О, как она была права в своих самых крайних требованиях, как она верно предчувствовала, что должно было неизбежно случиться при моем тупом непонимании того, что составляло жизненное для нее условие. Сколько раз говорила она мне, что придет для меня время страшного, беспощадного, неумолимо-отчаянного раскаяния, но что будет поздно. Я слушал и не понимал. Я, вероятно, полагал, что так как ее любовь была беспредельна, так и жизненные силы ее неистощимы…»

Радость и счастье – это дети любви, но сама любовь, как сила, – это терпение и жалость.

«О, как убийственно мы любим,

Как в буйной слепости страстей

Мы то всего вернее губим,

Что сердцу нашему милей!

<…>

Судьбы ужасным приговором

Твоя любовь для ней была,

И незаслуженным позором

На жизнь ее она легла!

Жизнь отреченья, жизнь страданья!

В ее душевной глубине

Ей оставались вспоминанья…

Но изменили и оне.

И на земле ей дико стало,

Очарование ушло…

Толпа, нахлынув, в грязь втоптала

То, что в душе ее цвело.

И что ж от долгого мученья,

Как пепл, сберечь ей удалось?

Боль злую, боль ожесточенья,

Боль без отрады и без слез!..»

Мы все тоскуем о каком-то прекрасном человеке. В нашей воле помочь ему явиться на земле! Так израсходуем же нашу волю, чтобы он явился скорее, и, может быть, мы будем вознаграждены за это счастье видеть среди нас юных предтеч того, о ком так давно тоскует наша душа.

Пламя страсти может быть неугасимым

Роман Александра II и Екатерины Долгорукой был подобен яркому костру, пылавшему живым пламенем на протяжении полутора десятков лет. За это время они написали друг другу около шести тысяч писем. Казалось бы, со временем пыл должен поутихнуть, чувства стать более спокойными, но в их случае этого не произошло. И через десять лет – то же волнение, то же обожание, та же страсть.