Дамир Соловьев - Русские писатели и публицисты о русском народе
Эта пустота жизни, это равнодушие ко всему нравственному, это отсутствие всякого мнения и вместе боязнь пересудов, эти ничтожные отношения, которые истощают человека по мелочам и делают его неспособным ко всему стройно дельному, ко всему возвышенному и достойному труда жить, – все это дает московскому обществу совершенно особенный характер, составляющий середину между уездным кумовством и безвкусием и столичною искательностью и роскошью.[218]
Мы не только можем гордиться богатством и величием нашей народной поэзии перед всеми другими народами, но может быть даже и самой Испании не уступим; несмотря на то, что там все благоприятствовало сохранению народных преданий, а у нас какая-то странная судьба беспрестанно старалась их изгладить из памяти; особенно в последние 150 лет, разрушивших, может быть, не меньше воспоминаний, нежели самое татарское нашествие. Эта проклятая Чаадаевщина, которая в своем бессмысленном самопоклонении ругается над могилами отцов и силится истребить всё великое откровение воспоминаний, чтобы поставить на их месте свою одноминутную премудрость, которая только что доведена ad absurdum в сумасшедшей голове Ч<аадаева>, но отзывается, по несчастью, во многих, не чувствующих всей унизительности этой мысли, – так меня бесит, что мне часто кажется, как будто вся великая жизнь Петра родила больше злых, нежели добрых плодов.
Письмо П. В. Киреевского к Н. М. Языкову от 17 июля 1833 г.[219]
У меня теперь под рукою бо́льшая часть знаменитейших собраний иностранных народных песен, из которых мне все больше и больше открывается их ничтожество в сравнении с нашими.
Письмо П. В. Киреевского к Н. М. Языкову от 14 окт. 1833 г.[220]
Едва ли есть в мире народ певучее русского. Во всех почти минутах жизни русского крестьянина, и одиноких, и общественных, участвует песня; почти все свои труды, и земледельческие, и ремесленные, он сопровождает песнью. Он поет, когда ему весело, поет, когда ему грустно. Когда общее дело или общая забава соединяет многих, – песня раздается звучным хором; за одиноким трудом или раздумьем ее мелодия, полная души, переливается одиноко. Поют все: и мужчины и женщины, и старики и дети. Ни один день не пройдет для русского крестьянина без песни: все замечательные времена его жизни, выходящие из ежедневной колеи, также сопровождены особенными песнями. На все времена года, на все главные праздники, на все главные события семейной жизни есть особые песни, носящие на себе печать глубокой древности; и особенно там, где меньше чувствительно городское влияние; русский крестьянин, – верная отрасль своих предков, не отступивший от них даже и в мелких подробностях своего домашнего быта, – до сих пор поет эти древние песни, потому что они вполне сливаются с его чувством и с его обычаем, так же, как выражали чувство и обычай его прапращура. Он дорожит своими песнями: можно сказать, что они составляют любимую и лучшую утеху его простой жизни.
Из предисловия П. В. Киреевского к публикации русских народных песен.[221]
А если посмотреть беспристрастно, то чуть ли изо всех зол, какими страдает Россия, чуть ли не самое вредное и самое страшное заключается в раскольничестве <…>.
Письмо И. В. Киреевского к Д. В. Веневетинову (1853).[222]
…по известному свойству русского народа искать работы только до тех пор, покуда она необходима для его пропитания.
Письмо И. В. Киреевского к А. И. Кошелеву (без даты, 1851–1854?).[223]
Россия мучается, но это муки рождения. Тот не знает России и не думает о ней в глубине сердца, кто не видит и не чувствует, что из нее рождается что-то великое, небывалое в мире. – Общественный дух начинает пробуждаться. Ложь и неправда, главные наши язвы, начинают обнаруживаться. Ужасно, невыразимо тяжело это время: но какою ценою нельзя купить того блаженства, чтобы русский православный дух, – дух истинной христианской веры, – воплотился в русскую общественную и семейную жизнь! А возможность этого потому только невероятна, что слишком прекрасна.
Впрочем, в стремлении к русскому народному духу есть возможность недоразумения, которое, к сожалению, часто встречается и многое путает.
Под русским духом разумеют не одушевление общечеловеческого ума духом православного, истинного христианства, – но только отрицание ума западного. Под народным разумеют не целостный состав государства, но одно простонародное, – смешанный отпечаток полуизглаженных прежних общественных форм, давно изломанных и, следовательно, уже не восстановимых. Дух живит, – но улетает, когда им хотят наполнить разбитые формы.
Письмо И. В. Киреевского к М. П. Погодину от 31 дек. 1855 г.[224]
Может быть, справедливо думают те, которые утверждают, что мы, русские, способнее понять Гегеля и Гёте, чем французы и англичане; что мы полнее можем сочувствовать с Байроном и Диккенсом, чем французы и даже немцы; что мы лучше можем оценить Беранже и Жорж Занд, чем немцы и англичане.
Киреевский И. В., Обозрение современного состояния литературы.[225]
Федор Иванович Тютчев (1803–1873)
Мне приятно воздать честь русскому уму, по самой сущности своей чуждающемуся риторики, которая составляет язву или скорее первородный грех французского ума. Вот отчего Пушкин так высоко стоит над всеми современными французскими поэтами <…>.
Письмо к кн. И. С. Гагарину от 7 (19) июля 1836 г.[226]
Петербург, в смысле общества, представляет, может статься, одно из наиболее приятных местожительств в Европе, а когда я говорю – Петербург, это – Россия, это – русский характер, это – русская общительность.
Письмо к И. Н. и Е. Л. Тютчевым от 13 нояб. 1844 г.[227]
До сих пор ты знала страну, к которой принадлежишь, лишь по отзывам иностранцев. Впоследствии ты поймешь, почему эти отзывы, особливо в наши дни, заслуживают малого доверия. И когда потом сама ты будешь в состоянии постичь все величие этой страны и все доброе в ее народе, ты будешь горда и счастлива, что родилась русской.
Письмо к А. Ф. Тютчевой. Июнь – авг. 1845 г.[228]
…русский народ христианин не в силу только Православия своих верований, но и в силу того, что еще задушевнее верования. Он христианин по той способности к самоотвержению и к самопожертвованию, которая составляет как бы основу его нравственной природы.[229]
Тот род цивилизации, который привили этой несчастной стране, роковым образом привел к двум последствиям: извращению инстинктов и притуплению или уничтожению рассудка. Повторяю, это относится лишь к накипи русского общества, которая мнит себя цивилизованной, к публике, – ибо жизнь народная, жизнь историческая еще не проснулась в массах населения. Она ожидает своего часа, и когда этот час пробьет, она откликнется на призыв и проявит себя вопреки всему и всем.
Письмо к Э. Ф. Тютчевой от 30 нояб. 1854 г.[230]
Одним словом, власть в России на деле безбожна, ибо неминуемо становишься безбожным, если не признаешь существования живого непреложного закона, стоящего выше нашего мнимого права, которое по большей части есть не что иное, как скрытый произвол. В особенности грустно и безнадежно в настоящем положении то, что у нас все общество – я говорю об обществе привилегированном и официальном – благодаря направлению, усвоенному им в течение нескольких поколений, не имеет и не может иметь другого катехизиса, кроме катехизиса самой власти.
Письмо к А. Д. Блудовой от 28 сент. 1857 г.[231]
Но что действительно тревожно, что плачевно выше всякого выражения, это – глубокое нравственное растление среды, которая окружает у нас правительство и которая неизбежно тяготеет также над вами, над вашими лучшими побуждениями.
Я, право, не знаю, стояло ли когда-нибудь во главе какого бы то ни было общества что-либо столь же посредственное в отношении души, характера и ума, как то, что стоит во главе нашего.
Письмо к А. М. Горчакову от 21 апр. 1859 г.[232]
Однако в конце концов, что же означает это всеобщее скудоумие, ведь оно не могло бы наступить, если бы не стерлись определенные нравственные понятия.
Что здесь причина и что следствие? Или, быть может, следует признать, что все происходит от присущей нам, как племени, обыкновенной отсталости? Но в этом случае нельзя было бы без глубокой грусти думать о самом ближайшем будущем, ибо пришлось бы признать, что место, занимаемое нами в мире, совершенно случайно, что оно никак не оправдано, что мы его не заслуживаем и что Высшая Справедливость, расставляющая факты и события по их значению, не замедлит поставить нас на подобающее нам место. Одним словом, пришлось бы признать, что справедливым в отношении нас оказывается, таким образом, зарубежное мнение. Может быть, подсознательным ощущением этого и объясняется всеобщая низость.
