Дамир Соловьев - Русские писатели и публицисты о русском народе
Из статьи «Подвиг русского человека» (март 1853).[92]
За два дня перед отъездом из Эмса Погодин встретился на прогулке с германским профессором философии Вердером, которого одну лекцию он прослушал лет десять тому назад. Наш путешественник узнал его тотчас и возобновил знакомство. С особенным, живым участием расспрашивал Вердер о Грановском и других московских своих знакомых. С отличной похвалою отзывался Вердер о занятиях философиею некоторых наших студентов и уверял, что в способностях <их> он решительно отдает преимущество русским. <…>
«Противно смотреть, – писал Погодин, – на здешних <в Эмсе> работников: где-то встанут, где-то поднимут руки, где-то опустят их! Что за вялость, безучастие, скука на лицах. Ходят, как разваренные, примериваются, пробуют. То ли дело русские каменщики, плотники, печники, штукатуры в их белых или синих рубашках, подпоясанные, с песнями и веселыми разговорами. Работа именно кипит у них, и всякое дело мастера боится, не только мастера, но даже работника. А здесь, наоборот: всякий мастер боится, кажется, дела. Зато дело делается у них прочно, и не оказывается нужды переделывать, исправлять, чинить. Всякому своё».
(1853)[93]
Народы возненавидели Россию, и теперь русскому почти невозможно путешествовать, не подвергаясь самым чувствительным оскорблениям.
Из статьи «Взгляд на русскую политику в нынешнем столетии» (1854).[94]
Коснея в невежестве или в оковах схоластического учения, привыкая с малых лет под гнетом нужды и даже нищеты к жадности, завися вполне, с одной стороны, от начальства, с другой – от паствы, не получая никакого живого понятия о своих обязанностях, духовенство не столько распространяет образование и нравственность, сколько способствует невежеству и расколам.
<…>
…ум у нас притуплен, воля ослабела, дух упал, невежество распространилось, подлость взяла везде верх, слово закоснело, мысль остановилась, люди обмелели, страсти, самые низкие, выступили наружу, и жалкая посредственность, пошлость, бездарность взяли в свои руки по всем ведомствам бразды управления. Священный союз между царем и народом потрясен!
Из октябрьского (1854) политического письма Погодина.[95]
О, русский человек! Неужели тебе на роду написано, чтоб ты всегда криво впряг, да поехал так.
Погодин об устройстве юбилея М. С. Щепкина (1855).[96]
Через Страсбург и Брухсаль Погодин 30 сентября <1856> прибыл в Штутгарт.
«Город, – писал наш путешественник, – был пустёхонек. Все жители укатили в Капштат на гулянье по случаю, кажется, рождения короля. Я написал письмо к священнику и пустился также вслед за другими с моими молодыми людьми. А сколько там было народа – видимо-невидимо! И все веселятся. И все радуются. С грустью подумал о наших народных гуляньях: да что же, другие люди мы, что ли? Возвратились поздно вечером в шуме, гаме и толкотне».[97]
Слишком пятьдесят лет тому назад Карамзин написал «Исторические воспоминания и замечания на пути к Троице». Воспоминания Троицкая дорога пробуждает и ныне, разумеется, те же, потому что прошедшее неизменно, а замечания мыслящему путешественнику вспадают на ум совершенно другие и, с прискорбием сказать до́лжно, очень грустные <…> Другой век, другой взгляд на вещи – иные требования! Не грустно ли, в самом деле, видеть, что в пятьдесят лет времени, когда всё в промышленной, материальной Европе понеслось с такой быстротой вперед, на парах, когда не осталось, может быть, ни одной вещи домашнего обихода в первоначальном виде, <…> не грустно ли не найти только здесь, на такой богатой проезжей дороге, ни малейшей перемены к лучшему, никакого движения, кроме естественного, пешком, на колесах или санях! Всё то же и так же – те же раскиданные деревни среди пустырей, почти без одной зеленой ветки, те же, по местам ветхие, искривленные избы, те же на курьих ножках постоялые дворы, и точно так же скрипят в них ворота, и так же сквозит лестница, и так же трещит пол. Тот же опухлый с красным носом дворник вас встречает, тот же заспанный батрак отводит вам горницу, та же грязная баба приноси вам через час самовар, еще не вычищенный, чайник со сбитыми краями, разнокалиберные чашки на разнокалиберных блюдечках. Из окошка дует, на полу сор, на стульях пыль <…>.
По дороге те же богомолки, подвязанные белыми платочками, и богомольцы с посохами в руках и котомками за спиною снуют гурьбами взад и вперед, и так же сечет их дождик, и так же печет их солнце, и так же тонут они в грязи <…> во времена мокрой погоды и задыхаются в пыли во время сухой и также находят себе приют только под редкими кустиками… А что они едят, что пьют? Отведайте их щей, отведайте их квасу! Домашние сухари, размоченные капельною водою – это их лакомство. Спросите, на чем они спят, что подкладывают под голову, чем прикрывают усталое тело? Те же по сторонам пустынные виды, в которых не на чем остановиться, не только потешиться, глазу. Только безобразные пожарища развлекают иногда зрение, с торчащими тубами, обрушенными печами и черными обгорелыми столбами, признаками недавнего пожара, без которого не проходит ни одного лета. <…>
Вы хотите остановиться на ночлег: ни одного часа вы не выдержите в душной комнате со спертым воздухом, в противном соседстве, на гадком диване; искусанные, израненные кровожадными насекомыми, лучше сказать, зверями плотоядными всех родов, от инфантерии, кавалерии и артиллерии, под музыку сверчков и кузнечиков, под пляску мышей с крысами вы бежите вон, чтобы улечься в вашей дорожной повозке <…> Привязанные лошади ржут без умолку, сонные ямщики окрикивают их крепкими словами, полупьяный сторож ходит с сальным огарком в руках, наводит на вас страх своей неосторожностью и междометиями языка и горла дополняет полуночный концерт. Рады, рады вы, когда прокричит петух и забрезжит утро, и вы можете пуститься в дальнейший путь. Перебранившись с хозяином или его работницей, которые запросят с вас за всё втридорога и, разумеется, спустят половину после крупного и досадного спора. <…>
А в Хотькове чуть погода нехороша, пробраться и не пытайтесь: тут надо колотиться, ушибаться, падать, тонуть на всяком шагу. Из Хотькова к Троице жизнь даже подвергается иногда опасности: такие бывают здесь выбоины, рытвины, ямы; грязь и слякоть от малейшего дождя летом, ухабы зимою, зажоры весной; ни монахи, ни монахини не заботятся для взаимной пользы угладить как-нибудь дорогу между своими монастырями. <…>
Как на дороге самой проезжей, где беспрестанно тысячи идут и едут взад и вперед, люди всех званий, состояний и возрастов, богатые, достаточные и бедные, где под руками, следовательно, все средства и удобства торговать, где всякая крошка, всякая капля, всякая щепка идет в цену, легко сбывается и доставляет барыш хозяину, в близком расстоянии от Москвы, как в пятьдесят лет времени не найти никакого улучшения, никакого усовершенствования, никакого устройства!
И если его нет по Троицкой дороге, у Троицы, так где же его искать? Какая местность представляет более задатков успеха для предприимчивости и награждает выгоднее труд? По крайней мере, обитатели Троицкой дороги, скажете вы, наживаются и богатеют, обдирая безответных путешественников и угощая их всякой дрянью? Ничуть не бывало; крестьяне живут так же бедно, как и соседи их по обеим сторонам. Сто тысяч богомольцев ежегодных в продолжение четырехсот лет не оказали никакого влияния на их благосостояние, и вы не заметите особенной разницы ни в одежде, ни в пище местного населения. Наживаются, да и то ненадолго, одни пришлые сбродные дворники, которые снимают постоялые дворы. Разбогатевши, они обыкновенно отъезжают восвояси, где их дети после смерти делятся между собою, потом пропиваются и, наконец, идут в батраки или солдаты. Иногда и отец, уставши работать, начнет под старость кутить, и нажитое всеми неправдами состояние берет дуван! <…>
Хороша и троицкая каменная гостиница! Лестница подметается, кажется, раза два-три в год; стены едва ли перекрашивались со времени построения. Какие лавки заскорузлые стоят по бокам. Сколько всякой нечистоты наросло на этих топорных досках. Дежурный должен отвести вам так называемый нумер. Он рассматривает вас с ног до головы, рассуждая про себя: можно ли уклониться ему, чтобы не дать вам порядочной комнаты, и выбирая трущобу, куда спустить вас следует, судя по вашему экипажу, платью, прислуге. Нельзя вообразить себе ничего унизительнее этого безмолвного испытания!
И вот ведут вас по темному грязному коридору в какую-то конуру с запачканными дверями, с непромытыми окнами, с запыленными стенами, с черным потолком и чернейшим полом. А мебель-то, мебель-то какая! Не к чему прислониться, негде присесть, негде прилечь, везде испачкаешься; даже взявшись за замок, чтобы отворить дверь, надо после обтереть руку. Для чего вы не чистите? Не начистишься! <…> Всего же обиднее, что несколько внутренних покоев содержатся в чистоте для почетных посетителей…
