Николай Плавильщиков - Гомункулус
Невский проспект снова увидел Владимира Ковалевского в 1863 году. Возвращение в Петербург было и возвратом к естественным наукам, почти позабытым за границей. Правда, на этот раз связь с естествознанием оказалась несколько своеобразной: Владимир занялся изданием книг по естественной истории.
Шестидесятые годы в России — время необычайного интереса к естествознанию, и книги по физиологии, антропологии, зоологии пестрели на книжных прилавках. Денег у Ковалевского почти не было, он имел лишь грошовый доход со своей доли в отцовском имении. И все же он рискнул: начал дело в кредит, сразу опутав себя долгами. Причин сделаться издателем было много. Хотелось деятельности, сказалась близость к революционным кружкам за границей: издание естественноисторических книжек было пропагандой «материализма» — того вульгарного материализма, которым жили шестидесятники. «Зоологические очерки» К. Фогта, кумира тогдашней молодежи, «Древность человека» Лайеля и многое другое было не только издано, но и переведено Ковалевским. Работа над переводами дала ему обширные знания во многих областях естественных наук: желая достичь наибольшей точности перевода и одновременно наибольшей доступности изложения, он читал специальные исследования, старался вполне овладеть тем материалом, который лежал в основе переводимой им книги.
Однако книги продавались не так уж быстро, и затраченные деньги возвращались в кассу очень медленно. Типография требовала оплаты счетов, нужны были деньги на бумагу, нужно было на что-то жить, нужно было…
Долги росли, а лежащие на складе книги (а за аренду склада нужно платить!), хотя и значительно превышают своей стоимостью сумму долгов, еще не деньги: это лишь товар, да еще такой, который без больших потерь быстро не продашь.
В. Ковалевский совсем не был коммерсантом, хотя его и считали очень практичным человеком, хорошим дельцом. Считавшие его таким грубо ошибались. Способный работать по двадцать четыре часа в сутки, увлекающийся сам и увлекающий других, он создавал впечатление большой деловитости, но дельцом не был совсем. Большой «прожектер», он, как это часто бывает с прожектерами, был и не меньшим «идеалистом». И, как у всех прожектеров-идеалистов, его счета и долговые расписки всегда находились в очень не блестящем положении.
Запутавшись в своих издательских делах, В. Ковалевский не попытался привести их в порядок. Наоборот, бросив все, он уехал на театр прусско-итальянской войны — корреспондентом газеты «Санкт-Петербургские ведомости» (1867). Эта «передышка» не улучшила дела, а 1868 год принес встречу с Софьей Васильевной Корвин-Круковской, сыгравшей столь большую роль в жизни Владимира Ковалевского.
Сестры Корвин-Круковские — Анна и Софья, — дочери богатого витебского помещика-генерала, рвались к свободе. Младшая сестра Софья увлекалась математикой и мечтала об университете. Но она и заикнуться не могла об этом отцу: дочь генерала и предводителя дворянства — и вдруг «бегает по лекциям»! Старшая сестра Анна тосковала в деревне: разборчивый отец, считавший себя в родстве с венгерским королем Матвеем Корвином, браковал всех деревенских кандидатов в мужья:
— Разве это женихи?!
Что делать? Как вырваться из надоевшей деревни?
Софья нашла способ освобождения от родительской власти: фиктивный брак.
В те годы фиктивный брак не был уж очень большой редкостью среди интеллигенции: именно так дочери-девушки иногда сбрасывали «родительское иго» и получали желанную свободу.
Владимир Ковалевский показался сестрам подходящим кандидатом в фиктивные мужья, неплохо выглядел он и для отца-генерала: дворянин, помещик, правовед, все возможности для хорошей карьеры чиновника впереди. Но… Владимир наотрез отказался жениться на Анне. Только младшая, только Софья! Сестры не рассчитывали на такую комбинацию, предполагалось замужество именно Анны, но пришлось примириться: замужняя Софья может уехать за границу с мужем, а с ними, с супружеской парой, поедет и девица Анна. Все правила приличия будут соблюдены.
Осенью 1868 года была свадьба, а весной 1869 года Ковалевские уехали за границу, в Гейдельберг: тамошний университет допускал в свои аудитории и женщин.
Софья изучала математику в Гейдельберге и Берлине. Владимир вернулся к естественным наукам и, увлеченный примером Софьи, поглощенной ученьем, всерьез занялся геологией и палеонтологией. Он работал в Гейдельберге, Вене, Мюнхене, Лондоне, Париже, Вюрцбурге, Иене, побывал в музеях еще двух десятков городов. Прошло всего два года, и любитель превратился в серьезного ученого.
Эти годы нелегко дались Владимиру. Беда не в том, что он работал с утра до поздней ночи: дела в Петербурге шли все хуже и хуже, душило безденежье, а фиктивный брак принес немало неприятностей. И все же Ковалевский работал: в науке он находил то счастье, которого не давала ему жизнь.
Весной 1872 года он защитил диссертацию, стал доктором философии Иенского университета (это не означает, что он сделался философом: в германских университетах «доктор философии» — первая ученая степень, и доктором философии одинаково оказываются и философ, и биолог, и математик, и даже инженер-технолог).
3Он еще не напечатал ни одной научной работы, но Европа знала о нем: среди палеонтологов разнеслись вести об его диссертации — монографии по ископаемым лошадям.
«Об анхитерии и палеонтологической истории лошадей» — такова монография, о которой разговаривали палеонтологи еще до ее выхода.
Владимир Ковалевский изучил в Париже почти полный скелет анхитерия, и работа о нем была совсем не похожа на палеонтологические труды тогдашних ученых.
Палеонтологи тех времен, занимавшиеся млекопитающими, не шли дальше изучения зубной системы. Зуб лежал в основе при установлении новых видов и родов, и чуть ли не вся наука об ископаемых млекопитающих сводилась лишь к зубам. Со времен исследований Кювье прошло около пятидесяти лет, и этот промежуток был заполнен лишь зубами и зубами. «Называть, классифицировать и описывать» процветало, попыток объяснить увиденное и описанное не было.
Владимир Ковалевский работал иначе. Любая косточка была для него не просто и не только «костью»: она — часть живого организма, и каждая особенность этой кости тесно связана с ее функцией, с ее приспособленностью к окружающей среде. Дарвинист, он искал дарвинистских объяснений.
Анхитерий — непарнокопытное млекопитающее. В наши дни непарнокопытные представлены в фауне Земли совсем бедно — всего тремя тощими веточками: лошади, тапиры и носороги. В третичном периоде (он начался примерно шестьдесят миллионов лет назад, а окончился всего миллион-полтора лет назад) и ветвей было больше, и каждая ветвь состояла из целого «пучка» форм. Именно те далекие времена и должны были дать богатый материал для ученого, занявшегося копытными.
Лошадь, самая обычная лошадь — очень интересное животное для палеонтолога: у нее всего один палец. Как это произошло? Как из пятипалой конечности образовалась однопалая конечность лошади? Ведь не появилось же сразу на свет однопалое животное. Такой случай был бы возможен лишь в порядке чуда, а чудес, тех самых чудес, вроде сотворения животных в шестой библейский день (они появились на свет совсем «готовыми»), о которых рассказывает «священное писание», в природе не бывает. Очевидно, у лошади были предки, и эти предки обладали больше чем одним пальцем.
«Я ставлю вопросы фактам самым беспристрастным образом и даю ответы такие, какие мне доставляют материалы», — писал Ковалевский на первых же страницах своего исследования об анхитерии. А соблазнил его анхитерий не только потому, что ему можно «ставить вопросы». Владимир Ковалевский искал переходных форм, «связующих звеньев». Именно в них видели лучшее доказательство правоты дарвинова учения тогдашние эволюционисты: обычным доводом противников Дарвина было как раз отсутствие переходных форм в природе.
Скелет анхитерия.
У единственного пальца лошадиной ноги имелась длинная история. Узнать эту историю — ответить на вопрос: как произошли лошади.
В ноге всякого млекопитающего можно различить три главных раздела: 1 — плечо (состоит из одной длинной плечевой кости), в передней ноге, и бедро (одна длинная бедренная кость), в задней ноге; 2 — предплечье (две кости: локтевая и лучевая) — в передней ноге, голень (большая и малая берцовые кости) — в задней ноге; 3 — кисть (передняя нога) и стопа (задняя нога), состоящие каждая из многих косточек.
У лошади большие перемены произошли именно в третьем разделе — в кисти и в стопе: здесь косточек сильно убавилось.
Стопа лошади начинается с двух костей — таранной и пяточной (кости предплюсны), а кончается тремя костями, соответствующими трем костям (фалангам) нашего пальца. Между первой из этих трех костей и таранной костью находится длинная кость — кость плюсны. Кости кисти (передняя нога): внизу три косточки пальца, затем длинная кость пястья (соответствует плюсне задней ноги), а затем — несколько костей запястья (соответствуют предплюсне задней ноги).
