Николай Плавильщиков - Гомункулус

И редактор газеты и цензор сборника написали министру длиннейшие «объяснения». Оба они старательно доказывали, что в газетной статье Рулье нет ничего плохого, что автор — хороший христианин. Редактор и цензор — совсем не друзья и не поклонники Рулье — очень старались: нужно же было им оправдаться! А способ был один: доказать, что ничего безбожного в статье Рулье нет, что московский профессор «далек от всякого противоречия божественному сказанию».

Цензор, которому поручили прочитать лекции Рулье в сборнике, не нашел в них ничего запрещенного и не заметил отступлений от «общих правил благонамеренности». Сообщая о своих, цензорских затруднениях, он просил министра «распорядиться».

А тем временем в Петербурге лекции Рулье старательно изучали в Цензурном комитете. И там разоблачили все его хитрости с цитатами из библии и другими религиозно-благонамеренными фразами и отступлениями. «Маскировка» — так можно было бы одним словом передать длиннейшее «заключение» петербургского цензора.

Лекции Рулье были напечатаны в сборнике вместе с лекциями и других московских профессоров. Уничтожить уже напечатанную книгу из-за нескольких статей было небезопасно: потерпевший убыток издатель начнет жаловаться, поднимется шум, а этого министр совсем не хотел: ведь начало всей этой «неприятности» положил он сам — своим разрешением. Но и допустить продажу «такого» сборника было нельзя. К тому же московский митрополит Филарет уже доносил «святейшему синоду», что Рулье смущает умы и поучает «даже мещан и простых крестьян находить в книге „Бытия“ мифологию». А с Филаретом приходилось очень считаться. Министр думал, советовался и кончил тем, что предложил Рулье написать опровержение своих научных мнений и поместить его в конце лекций.

Рулье пришлось подчиниться: отказ грозил потерей кафедры в университете.

Он написал две страницы «Послесловия», в котором указывал, что «В величественном рассказе книги „Бытия“, который мы прочли с вами в первую беседу, существенно содержится ответ на все частные вопросы, которые может предложить себе человек о начале земли». Что касается до научной гипотезы, то она «заслуживает уважения только в той степени, в какой представляется согласованной с непреложным свидетельством слова Божия». Были и еще слова в том же роде.

Прежние ссылки на библию, творца и прочее выглядели шитыми белыми нитками: так резко отличались они от общего духа лекций. «Послесловие» уж совсем не вытекало из «Жизни животных» и выглядело таким нескладным «довеском», что нужно удивляться, как этого не заметил министр, столь обеспокоенный «безбожностью» лекций. А он внимательно прочитал рукопись «Послесловия» и даже внес в нее несколько поправок.

Последний лист сборника перепечатали наново: вставили в него «Послесловие». Книга вышла в свет.

Гипотеза Лапласа, рассказ об эпохах земной истории и о последовательном появлении более высокоорганизованных растений и животных, рассуждения о влиянии условий жизни на растения и животных — все это противоречило библейскому сказанию о творческом акте. Правда, автор в «Послесловии» заявил, что уважения заслуживают только те гипотезы, которые не противоречат слову божию, но… гипотеза Лапласа явно противоречила библии: вместо шести библейских дней в книге говорилось о многих тысячах лет, вместо… За что ни возьмись, все противоречит, значит… И все же у читателя возникали сомнения. Если же он задумывался — «а может быть…», — то Рулье уже достиг своей цели.

Министр приказал строго следить за университетскими лекциями Рулье. И на его лекции появилось университетское начальство. Уличить Рулье в отступлении от программы, в безбожии или в чем-либо ином «крамольном» не удалось. Увидя «гостей», профессор начал рассказывать студентам о названиях различных частей раковин двустворчатых моллюсков. Это была скучнейшая лекция, и ревизоры едва досидели до конца ее: их начало клонить ко сну.

Расхворавшись, Рулье надолго засел дома. Читая в кресле возле окна, а то и просто сидя и покуривая, он посматривал на улицу. Проходили люди, проезжали телеги, возы сена, дрожки, фургоны; иной раз вели корову. Лошади были всяких мастей, и среди них часто встречались белоножки.

Вряд ли Рулье, начиная приглядываться к лошадям, смог бы сказать, ради чего он это делает. Ну, та — белоножка, а у этого вороного ни одной белой ноги нет. Что из того? Но он вскоре заметил, что лошадь чаще оказывается белоножкой на задние ноги.

Начало наплыва пятен на легко уступчивые места ног, туловища и хвоста лошади.

Это уже было любопытно. А тут, словно нарочно, он увидел кавалерийский полк. Несколько сотен лошадей сразу! Правда, всех лошадей рассмотреть не удалось: полк не стоял на месте. Но он проходил не спеша, и Рулье успел пересчитать белые ноги у многих десятков лошадей.

Прошло немного времени, и он начал удивлять своих знакомых и приятелей: сделался замечательным угадчиком «по лошадиной части»:

— Скажите, сколько у лошади белых ног, и я, не видя лошади, узнаю — какие это ноги.

И он угадывал.

— Угадаю — единицу пени платите вы, ошибусь — я плачу три единицы.

Это была презанятная игра. Рулье садился спиной к окну, а приятели глядели на улицу и, когда появлялась лошадь-белоножка, говорили:

— Две ноги.

— Две задние, — отвечал Рулье.

— Одна нога.

— Задняя, наверно правая.

Пятна на туловище начинают сплываться как между собой, так и с пятнами на ногах.

Основной цвет остался в четырех пятнах на самых устойчивых местах.

— Три ноги!

— Две задние, одна передняя, наверно левая.

Рулье почти не ошибался и всегда оставался в выигрыше. А это означало, что он давал больше трех четвертей верных ответов: ведь один неверный ответ стоил трех выигрышей.

Игра была не просто развлечением: она служила и проверкой предположения Рулье.

Оказалось, что здесь есть известная закономерность: ноги лошади белеют не как придется.

Прежде белеют задние ноги, а из них первой чаще правая. Из передних ног чаще сначала белеет левая. Таким образом, если у лошади лишь одна или две ноги белые, то это наверняка — задние. Белая передняя нога бывает лишь при трех белых ногах, то есть когда уже белы обе задние. Конечно, исключения встречаются, но они не часты.

Лошади-белоножки обычны; все знают кошек в «белых чулочках» и таких же собак. Мало того: а пегие лошади, пестрые коровы? А кошки, собаки?

Поглядывание в окно «от нечего делать» привело Рулье к интересному вопросу: о белых пятнах в окраске домашних животных — лошадей, коров, собак, кошек. Он принялся следить за пегими животными и подмечать, где чаще появляются у них белые пятна, искать — нет ли здесь какого-нибудь «правила».

Живя в городе, да еще таком, как Москва, сотни коров не увидишь. Лошади — другое дело: много десятков их каждый день видел Рулье даже просто из окна. И он начал, вернее — продолжил свои наблюдения в первую очередь именно над ними. Правда, ему пришлось наблюдать только крестьянских, извозчичьих и ямщицких лошадей: пестрые лошади мало кому нравятся, и пегаши редки в хороших городских выездах.

Рулье разглядывал пегих животных не только в Москве, но и при поездках за город. Пересмотрев сотни пегих лошадей, он заметил, что белые пятна не появляются где придется: есть места, на которых они очень часты, и есть места, на которых белое пятно — редкость. Нетрудно увидеть белое пятнышко — «звездочку» — на лбу лошади, но крайне редки лошади темной окраски, у которых грудь между передними ногами белая.

У лошади легко белеет передняя часть головы, середина гривы, хвост и редко — живот перед задними ногами. Часто пегота у лошади начинается со лба: даже ноги не белые, а лоб уже со «звездочкой» или со «стрелкой». А за лбом — пятна между холкой и серединой гривы, потом — на животе, сзади передних ног.

Сравнивая пегих лошадей, Рулье проследил, как разрастается пегота. Оказалось, что есть места очень устойчивые, белеющие в последнюю очередь. И снова, как с белоножками, он сделался угадчиком:

— Скажите мне, сколько осталось темных пятен на лошади, и я отвечу, где они расположены.

Приятели недоверчиво улыбались: эта задача была посложнее случая с белоножками. Рулье не отставал:

— Я объясню вам. Лошадь пегая, пежины так разрослись, что от основной масти осталось совсем немного: всего несколько больших пятен — гнедых, вороных, смотря по масти. Вот об этих пятнах я и спрашиваю.

— Одно пятно, — ответил приятель, чтобы отвязаться.

— Только одно? Ну, значит, на щеках… Конечно, на обеих, это идет за одно общее пятно, — добавил Рулье. — Ну, как?