Вадим Мужчинкин - Морские львы и котики
Однозначность других построений показывает сходство событий у далеких друг от друга животных при несходстве близких родственников. Жесткие рамки, сковывающие изменчивость, и конструктивные варианты, блочно построенные и могущие работать в режиме минимального обеспечения, укладывают преобразования организма зверя в рамки системы запретных и дозволенных путей. Сам организм со всеми своими локальными перестройками вовлекается в иерархию систем следующих порядков. По общим схемам для животных разных групп из особей строится лежбище, то стягивающее обитателей к себе, то рассеивающее их по акватории (рис. 27 и 28). В свою очередь, из этих единиц (лежбище с освоенной акваторией) строится новая система — реализуемый видовой ареал, а из нескольких миллионов видовых ареалов — система следующего порядка — биосфера. Так очерчивается место изучения маленькой группы зверей в деле изучения глобальных событий.
Во-вторых, сам поворот в видении, превращающий вчерашнюю экзотическую, любопытную (и только) зверушку в элемент сложной жизненно необходимой глобальной системы, ставит новую общеобразовательную проблему. А в спорах об актуальности тех направлений исследований и роли таких традиционных наук, как зоология или анатомия, в общем продвижении системы наших званий вперед достаточно очевидно проступает злободневность (наряду с астрофизическими и субмолекулярными исследованиями) исследований структуры биосферы с прозаической инвентаризацией ее быстро исчезающих компонентов.
Рис. 27. Еще раз взгляните на степень скученности ушастых тюленей на береговом лежбище
Каждая из трех групп населения живет своей достаточно отдельной жизнью: слева — территориальный секач придавил к земле нетерриториального секача-вторженца, рядом с ними — сбившиеся на свободном от взрослых месте щенки, на заднем плане — толпа лежащих бок о бок самок
Рис. 28. Контрастом к предыдущему рисунку выглядят те же звери, покинувшие лежбище и рассредоточившиеся но прилежащей акватории
Характерна поза крупного, отдыхающего на тихой воде зверя с поднятыми вверх задними и одним из передних ластов
В-третьих, конкретная история взаимоотношений человека с дюжиной промысловых видов ушастых тюленей ставит нас перед необходимостью обдуманного выбора долгосрочной стратегии взаимоотношений с этими и другими компонентами целостной биосферы. При этом очевидно, что ценность морских львов и котов, помимо разнообразного традиционного и нетрадиционного сырья (шкура, жир, мясо, витаминное сырье), состоит и в той работе, которую они выполняют в системе жизни на планете, и в тех знаниях, которыми они нас снабжают, и в красоте живого и вольного зверя.
И еще несколько слов о прорехах в нашей системе знаний о жизни на Земле. Неожиданно, на первый взгляд, но неизвестное об ушастых тюленях покрывается одним, казалось бы, обветшавшим и не привлекающим внимания в наш век словом — анатомия. Только-только собирается из кусочков нормальная анатомия особи для промысловых зверей. Появляются лишь первые наметки анатомии поселений. Все еще бесформенным и текучим кажется видовой ареал, хотя уже давно все попытки прогнозировать происходящее с ареалом (даже на уровне прогнозов погоды) разбиваются о что-то невидимое, но реально существующее и диктующее ход событий, разбиваются о жесткие внутривидовые структуры, об анатомию видового ареала. Еще хуже обстоит дело с знаниями анатомии надвидовых построек (биогеоценозов, биот и самой биосферы), где после обнадеживающего начала, положенного работами академика В. Н. Сукачева, наметившиеся анатомические структуры исчезли в клубах многочисленных информационных и заимствованных из экономического прогнозирования моделей. Т. е. пока мы радуемся находкам в анатомии субмолекулярных и внутриклеточных образований, анатомия особи все еще далеко не ясна, а об анатомии надиндивидуальных образований мы знаем непозволительно мало.
К счастью, трудно представить, скажем хирурга, при подготовке которого было бы обойдено изучение нормальной и патологической анатомии особи. Но вот зоологи как-то обходились до сих пор без знания нормальной анатомии особей большинства видов, с которыми они имели дело. И уже нельзя восполнить многое упущенное в изучении реализованного разнообразия живого. Анатомию вчера еще жившего австралийского сумчатого волка (единственного дотянувшего до нас крупного сумчатого хищника) мы так и будем знать хуже, чем анатомию мамонта. До сих пор незнание возможностей перестроек нормальной индивидуальной анатомии дает пищу произвольным истолкованиям роли рассматриваемых деталей строения особи, заставляя исследователя удовлетворяться подобием диалога доверчивой Красной Шапочки и Волка; большие глазки — чтобы лучше видеть… и т. д.
Незнание анатомии надиндивидуальных образований позволяет нам поступать с ними вольно. Можно пытаться переселением беременных самок морского кота на необжитый участок берега создать новое лежбище, можно безгаремных секачей продуцирующего лежбища объявить излишними и отстрелять. И неудачи обоих экспериментов будут лишь побуждать хвататься за первое подвернувшееся объяснение (любое, кроме единственного: надо выявлять анатомию и, выявив, сообразовываться с ней). Можно любое увеличение численности нужного зверя или появление его в обжитых местах объявить результатом успехов хозяйствования, а потом ненадолго изумиться разрушениям, причиняемым деструктурированными стадами лосей пли обживающими с голодухи помойки полярных поселков белыми медведями. Изумиться лишь для того, чтобы объявить вчерашних подопечных сегодняшними «вредителями» и начать их отстреливать, так и не увидев те анатомические структуры видовых ареалов, о которые разбились наши ожидания.
Только нежеланием увидеть анатомию ценозов и биосферы можно объяснить легкость в списывании разрушения ценозов на деятельность местных видов — «вредителей» при одновременном самодовольстве «обогащением» флоры и фауны вселением чужеродных видов. Легко объявить виновными в нескладывании диалога между биосферой и техносферой индивидуальных браконьеров, труднее увидеть разрушительные последствия собственного хозяйствования, но даже увидев тот и другой вред, но не поняв, какие именно анатомические структуры повреждаются, мы остаемся в положении хирурга, не знающего анатомии, перед постелью тяжелобольного.
Рис. 29. В зажатой между полярными плейстоценовыми шапками ойкумене складывались начальные фазы диалога современного человека и биосферы
Рис. 30. Становление глобальной техносферы обострило диалог человечества и биосферы
Небрежение анатомией биосферы имеет и другую сторону, поскольку структурированность биосферы неотделима от структурированности таксономического разнообразия в населении нашей планеты, представлению об аморфной биосфере соответствует непредсказуемое и не знающее запретов филогенетическое дерево с размытыми, перетекающими вольно друг в друга таксонами, где потеря любого таксона не безвозвратна, а легко восполнима соседями. При таком раскладе действительно временную последовательность любых похожих форм легко счесть одновременно и чередой генетически преемственных форм, где соответственно любой таксон — плод творчества систематика, вольно трансформирующийся в другой такой же плод.
Сумеем ли мы соотнести стратегию нашего поведения с осознанием прорех в системе знаний, пугающей быстротой накапливаемых в живом мире планеты разрушений и стремлением сохранить жизненные стандарты? Наш пробный камень — мир ушастых тюленей, выйдя из передряг ледниковых эпох (рис. 29), оказался зажатым в щелях техносферы (рис. 30). Оба рисунка, скомпонованные Е. В. Сыроечковским, естественно, несколько усугубляют ситуацию. Но вот заметка из газеты «Советская Россия» от 3 июля 1986 г. в разделе любопытных фактов, где корреспондент С. Штейнберг пишет: «Он появился среди бела дня в самом центре Владивостока — в Спортивной гавани. Взобрался на одну яхту, полежал, осмотрелся, переполз на другую. Устроившись поудобнее, довольно рявкнул, к восторгу мальчишек… Что привело в город дальневосточного тюленя (речь идет о морском льве-сивуче. — Прим. автора)!… Кто следующий наведается в богатый рыбой залив Петра Великого, где в свое время гостили и летучие рыбки, и морские черепахи, и змеи, и акулы, и даже киты?»
Подумаем не спеша над заключительным вопросом газетчика и над неизбежно стоящим рядом вопросом: почему общительному пришельцу (так озаглавлена заметка) не нашлось места в заливе Петра Великого, где почему-то перестали гостить и летучие рыбки, и морские черепахи, и даже киты. Вспомним и о лосях, забредших в город, и о медведях на помойках полярных станций, и о натыкающихся на самолеты птицах, и о прочих общительных пришельцах, которым не находится места в преобразованном нами мире.
