Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь - Андерсен Йенс
Немецкие газеты поведали также, как старая Линдгрен весь день сидит у окна, глядя на детей в Васа-парке, о которых раньше так живо писала. То, что ее изображают пассивным зрителем, возмущало Астрид, которая за год побывала в России, Финляндии, Польше, Австрии, Германии и Нидерландах и вскоре вновь собиралась в Польшу. А после всего этого точно сядет у окошка, расслабится и понаблюдает за жизнью на Далагатан и в Васа-парке.
8 августа 1989 г. на вопрос журналиста «Свенска дагбладет», нет ли у писательницы ощущения собственной святости из-за того, что ее книги переведены на пятьдесят языков, Линдгрен ответила: «Нет, с какой стати? Все – суета сует и погоня за ветром. Все мы одинаковы, все были когда-то славными ребятишками, ребятишки выросли и умрут. И что с того, что тебя перевели на пятьдесят языков…» (Фотография: Ева Рудлинг / ТТ)
Черстин Квинт рассказывает о необыкновенной работоспособности Астрид Линдгрен и в 1980-е, и в начале 1990-х. Квинт раньше работала с Астрид в «Рабен и Шёгрен», а теперь два раза в неделю приходила к ней домой, разбирала почту, оплачивала счета, забирала посылки, вела телефонные переговоры и писала письма под диктовку:
«Она по-прежнему работала в фантастическом темпе, фактически до 80 с лишним лет. Потом у нее стала развиваться макулодистрофия сетчатки, и начались проблемы. Но, несмотря на это, у Линдгрен всегда был продуманный план для каждой встречи, и она диктовала тонны писем на одном дыхании. Были письма, которые я могла составлять сама с ее одобрения. Могла предложить вариант ответа, и она говорила: „Да, так и напиши!“ Или: „Ты гораздо дружелюбнее меня“».
Но в 1990-е Астрид Линдгрен все чаще вспоминались слова матери: «Последний квартал – худший». Один за другим уходили старые друзья и подруги. В декабре 1991-го после долгой мучительной болезни упокоилась любимая Анне-Марие Фрис. Вот что 5 января 1992 года Астрид написала в дневнике, где теперь лишь раз в год суммировала события, произошедшие в мире, в семье Эриксон-Линдгрен-Нюман и в ближайшем круге друзей:
«Анне-Марие умерла 7 декабря после длительного и безрадостного пребывания в больнице. Несколько лет я навещала ее в больнице в Блакберге раз в неделю. Точка в нашей 77-летней дружбе была поставлена 7 декабря, в 10 часов утра. Я ведь хотела, чтобы смерть освободила ее от всякой печали, но вынести это оказалось практически невозможно. Неверно говорить, что после 77 лет наша дружба прекратилась. Дружба жива, хоть одна из нас мертва».
Анне-Марие Фрис похоронили рядом с родителями на кладбище Виммербю – там, где закадычные подружки с Прэстгордсалле, в 1925 году вместе навестившие Эллен Кей, договорились встречаться по ночам после смерти. Астрид по-прежнему будет самой умной и смелой, Анне-Марие самой сильной. И, как в детстве, они станут сражаться со всеми мальчишками, но никогда – друг против друга.
Не начала ли Астрид бояться смерти после утраты Анне-Марие? – интересовалась «Дагенс нюхетер» в интервью 10 апреля 1992 года. «Нет, на самом деле нет. Не имею ничего против смерти. Но не завтра. Мне еще надо кое-что успеть». То же говорили Стина и Ингегерд. Сестер Эриксон из Нэса в 1990-е годы по-прежнему связывала живая крепкая дружба. Корни ее уходили в детство, однажды воплотившееся в трех книжках о Бюллербю и еще в двух – о Мадикен, вышедших с промежутком в 16 лет (в 1960-м и 1976-м). Сама Астрид была старшей сестрой Мадикен, а Стина – младшей, Элизабет. Ингегерд же была малышкой Кайсой, появившейся на свет в рождественскую ночь, «священным даром» сестрам.
Сестры продолжали общаться и после того, как Астрид, Стина и Ингегерд покинули отчий кров, вышли замуж и родили детей. Потом наступила война, и Астрид предложила учредить «письмовный круг», чтобы через постоянно циркулирующий поток писем поддерживать беседу и семейную жизнь, которую поставили под угрозу ужасные мировые события. 19 сентября 1939 года, вскоре после оккупации Польши Германией, Астрид написала Стине и Ингегерд и озвучила свою идею:
«Желательно, чтобы письма шли непрерывно. И еще, не потому, что я считаю, будто они станут литературными жемчужинами (мои-то, конечно, станут), но для развлечения, стоит их, мне кажется, хранить и сделать небольшой архив дома, в Нэсе. В старости нас могут позабавить наши юношеские глупости. А наши потомки, если кто переживет „Untergang des Abendlandes“[70], смогут почитать о том, каким был мир в дни, когда Гитлер меблировал немецкое „lebensraum“[71]. Примерно как если бы мы читали о Наполеоне».
В начале войны сестры затеяли переписку, а в старости ежедневно созванивались, вплоть до смерти Ингегерд в 1997 году. Утром Астрид разговаривала с одной, вечером с другой, и любой разговор начинался с общего заклинания: «Смерть, смерть, смерть…» Вновь обошла их старуха с косой, еще день можно прибавить к жизням, и без того долгим.
За близкими отношениями сестер довелось наблюдать племяннице Астрид, Карин Альвтеген, с переднего сиденья ее автомобиля, когда в ноябре 1996-го, за год до смерти Ингегерд, она возила сестер из Стокгольма в Виммербю и обратно. Они много веселились, рассказывала Карин Альвтеген в одном из бюллетеней Общества Астрид Линдгрен в 2006 году, – дамы были несколько немощны плотью, но бодры духом:
«За эти выходные я поняла, что лучше этих женщин не найти. И мне вдруг пришло в голову, что я ни разу не слышала, как они произносят речи о феминизме или отсутствии равноправия. Им словно и в голову не приходило, что с людьми можно обращаться по-разному, как будто они неравны. Они просто знали себе цену, и к ним относились соответственно. Вместо того чтобы разделять мир на „женское“ и „мужское“, они, как мне кажется, мыслили „по-человечески“».
Три сестры в 1930-е и 1990-е гг. Still going strong [Все еще молодцом (англ.)] и по-прежнему тесно связаны – уже не потоком писем, а ежедневными телефонными разговорами, в которых дочери Самуэля Августа и Ханны заверяют друг друга в том, что еще живы. Ингегерд умерла в 1997 г., Астрид – в январе 2002-го, Стина – в декабре 2002 г. (Фотографии: Частный архив / Saltkråkan)
Что наша жизнь? Игра?«Все проходит с головокружительной быстротой, а потом наступает конец», – сказала Астрид Линдгрен в апреле 1992 года, когда ее спросили, что такое человеческая жизнь. Она сказала это журналисту и критику Оке Лундквисту в серии интервью о смерти, которую он готовил для «Дагенс нюхетер». Желая подчеркнуть и проиллюстрировать свою точку зрения, Астрид взмахнула рукой и подула, как бы желая загасить свечу. Так скоротечна жизнь человеческая.
Ветхий Завет, к которому часто обращалась Астрид, содержит Книгу Екклесиаста, или Проповедника, где с большим реализмом показано, как устроен мир и как он воспринимается людьми. Первые строки Книги содержат известное и часто цитируемое (не в последнюю очередь – уставшими от жизни писателями) изречение, которое в датском переводе звучит следующим образом: «Бесконечная пустота, сказал Проповедник, бесконечная пустота, все – пустота». Однако в той Библии, что читала Астрид, одной из шести, стоявших на полке над кроватью, в шведском переводе 1917 года, речь не о пустоте, но о тщете или суете («fåfänglighet») – о том, что лишено содержания или цели: «Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, – все суета!»
В этом смысле и употребляла Астрид Линдгрен главное слово Книги Екклесиаста, цитируя его в письмах Луизе Хартунг – например, в письме от 4 декабря 1956 года: «Теперь, Луизочка, хочу сказать тебе, что в глубине души отношу слова Екклесиаста и на свой счет: „Все – суета и погоня за ветром“»[72]. И недатированное письмо 1961 года она заканчивает теми же словами:
