Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь - Андерсен Йенс
«Совершенно с тобой согласна – просто загадка, как люди умудряются жить в браке. Жениться, по моему мнению, надо очень рано, а с другой стороны, есть же дураки, которые женятся раз, другой, третий, даже и в более зрелом возрасте. Одно только знаю… нет такого мужчины на свете, который мог бы прельстить меня новым браком. Возможность быть одной – это просто невероятное счастье: заниматься собой, иметь свое мнение, самостоятельно действовать, самой решать, самой устраивать свою жизнь, спать, думать, оооо!»
Битва за фантазию
Ангелы, ниссе, драконы и ведьмы были нежеланными гостями в скандинавской детской литературе 1970-х. «Что есть фантазия? Говорящие животные, ниссе и тролли?» – так в начале десятилетия прозвучал вопрос шведского писателя Свена Вернстрёма на одном из семинаров Скандинавской народной академии (NFA) в Кунгельве, которые задали новую повестку обсуждения детской и юношеской литературы в Скандинавии.
«Для меня фантазия – это не животные и ангелы, тролли и драконы. Фантазия – это способность представить то, чего нет. Но „то, чего нет“ бывает разным: а) то, чего нет, потому что это невозможно (например, Бог, ангелы, говорящие животные), и б) то, чего нет, но все же возможно (например, социалистическая Швеция или демократическая школа)».
Свен Вернстрём, автор детских и юношеских книг о кубинской революции, партизане Иисусе и тысячелетней истории шведского рабочего движения, в начале 1970-х стал образцом для многих скандинавских детских писателей. «Вся литература политична» – таков был лозунг левого литературного крыла, для которого детская литература была оружием классовой борьбы, которое возносило детей и юношество в марксистский мир, очищенный от сверхъестественных порождений фантазии.
Но в усадьбе Нэс в восточном Смоланде по-прежнему голосовали за Партию центра и верили в нечистую силу. И в старую кухню в красном доме Ханны и Самуэля Августа регулярно наведывалась ведьма, которая брала старую Ханнину лопатку для хлеба, насыпала на нее шоколадки и просовывала в кухонную дверь. Дети, не в силах устоять перед соблазном, прилипали к лопатке, и ведьма затаскивала их в кухню и засовывала в ящик для дров. Преотвратительным сиплым голосом ведьма говорила, что возьмет ножницы для стрижки овец и обрежет прекрасные волосы ужасных детей. Иногда она оставляла свою лопатку и бегала за мальчиками и девочками по старому дому. Лишь в одном месте, под кроватью в гостевой комнате, можно было передохнуть и утешить младших братьев, сестричек и прочих родственников, давно лежавших тут в темноте и ревущих от страха.
Вот такая «жуть», как говорили дети в Нэсе, могла случиться, когда тетя Астрид приезжала в Виммербю и брала на себя роль ведьмы в доме своего детства, который она купила, отремонтировала и обустроила – все в нем стало как в том самом доме, где росли они с Гуннаром, Стиной и Ингегерд. Писатель Карин Альвтеген рассказывала, что ведьминские игры всегда были долгими и правдоподобными. Карин была одной из семи детей Гуннара и Гуллан, время от времени попадала в ящик для дров, но, как и все прочие дети, выбиралась из него, когда ведьма отворачивалась и очень долго искала ножницы для стрижки овец на верхней полке:
«Там она жила, приезжая в Нэс, и там играла в ведьму со своими племянниками и племянницами. То есть играла по-настоящему. Вот это и было интересно в играх с Астрид. Мы как будто до конца не знали, не превратилась ли она в настоящую ведьму, так здорово она умела играть. Обычно взрослые этого не могут».
Игры в ведьму начались на Фурусунде в начале 1960-х, когда Астрид стала брать Карла-Юхана и еще одну девочку, его ровесницу, в лес на поиски троллей и ниссе, прячущихся за деревьями. Дети обычно оставались в повозке и следили, как бабушка Карла-Юхана кралась по лесу, пытаясь застукать духов природы на месте преступления. Позже, когда дети стали старше и их стало больше, Астрид сама превратилась в нечистую силу, без лопатки для хлеба, зато в жуткой японской маске – подарке далекого обожателя. Результат, когда она надевала ее и бегала за детьми, был устрашающим, рассказывает Карин Нюман и прибавляет: «Астрид казалось, люди всех возрастов понимают, что страх и напряжение нужны в игре, она не приписывала это открытие себе».
Фурусунд, 1968 г. Добрая бабушка бежит за внуками. «Дети – лекарство для души, – пишет Астрид Линдгрен Луизе Хартунг в начале десятилетия. – Глядя на них, понимаешь, для чего же Господь наш, собственно, создал людей: чтобы жить было хорошо и весело». (Фотография: Частный архив / Saltkråkan)
Астрид Линдгрен любила напугать и своих читателей. Желательно так, как взрослые в Нангилиме пугали детей «жуткими, страшными сказками», как говорится в концовке «Братьев Львиное Сердце». Так же за Астрид, Гуннаром, Стиной и Ингегерд в детстве гонялась их бабушка, рассказывала Астрид Линдгрен «Дагенс нюхетер» 8 сентября 1959 года:
«Бабушка, кротчайший человек на свете, рассказывала нам довольно страшные вещи, легенды и истории о привидениях. Например, мне вспоминается история о привидении из церкви в Румскулла. Давным-давно жил-был мужчина, который прокрался в церковь, нарядившись привидением, чтобы напугать звонаря. Но ночью его заперли в церкви, и он окаменел от страха, „кровь в его жилах застыла“, рассказывала бабушка. Он не был живым, но и не умер, так что его нельзя было похоронить, и он стоял в нише. Но прошло сто лет, и пастор нанял служанку из тех, что ничего не боятся, и как-то вечером она дурачилась с бродячим портным, хвасталась своим бесстрашием, и он побился с ней об заклад. Если она войдет в церковь и вынесет привидение на спине, будет ей отрез на платье. Она вошла в церковь, вернулась с привидением и бросила его на пол в гостиной. „Но я не обещала вернуть его обратно“. Перепуганный портной уговорил ее, надавав новых обещаний. И только она вернулась с привидением в церковь, как тот схватил ее – рассказывала бабушка так, что мурашки по коже! – и мертвецким голосом потребовал, чтобы девушка отнесла его к могиле звонаря. Когда они туда добрались, он попросил у звонаря прощения. Снизу донесся замогильный голос: „Бог простит, и я прощаю“. Тут привидение рассыпалось в прах, который можно было похоронить в освященной земле… Да, вот такие нам рассказывали истории, моему брату Гуннару, мне и нашим сестрам».
Ошарашить верных поклонников необычной книгой – вполне в духе Астрид Линдгрен. И наплевать, если тем самым она провоцирует критиков из тех, что любят диктовать, какой должна быть детская литература. Линдгрен не отличалась политической корректностью, и еще до того, как спор о роли фантазии в скандинавской детской литературе разгорелся всерьез, она обозначила свою позицию по этому вопросу. В эссе, напечатанном в журнале «Барн & Культур» в 1970 году, Астрид Линдгрен посмеялась над соцреалистическим стилем книг Свена Вернстрёма и ему подобных, намекая, что тоже могла бы состряпать общественно ориентированную детскую книгу, если уж на то пошло:
«Возьмите одну разведенную мать, желательно мать слесаря, но физик-ядерщик тоже подойдет, – главное, чтобы она не „шила“ и не „была милой“, смешайте мать слесаря и две части отработанной воды, две части загрязнения воздуха, пару ложек нужды и некоторое количество родительского угнетения и учительского террора, аккуратно выложите слоями с парой горстей расовых противоречий и парой горстей половой дискриминации, добавьте немного Вьетнама, как следует посыпьте половыми актами и наркотиками, и вы получите отличный соус, который заставил бы содрогнуться Сакариаса Топелиуса[52], если бы он его попробовал. <…> Ни один нормальный человек не поверит, что хорошую детскую книгу можно написать по рецепту».
