Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь - Андерсен Йенс
Когда в середине 1980-х Астрид Линдгрен стала слепнуть и для чтения колоссального количества ежедневной корреспонденции ей понадобилась помощь, к ее услугам оказалась не только личный секретарь Черстин Квинт, но и дочь Карин Нюман (слева). (Фотография: Эрвин Нью / Saltkråkan AB)
Карин Нюман, дочь Астрид и Стуре Линдгрен, родившаяся в Стокгольме в мае 1934 года, полвека наблюдала, как растет культ личности и творчества ее матери. Нюман рассказывает, что мужчины и женщины всех возрастов не только писали, но и звонили Астрид Линдгрен и стучались в ее дверь на Далагатан. Часто просто ради того, чтобы пожать руку любимому писателю, поблагодарить за радость и утешение, обретенные в мире ее фантазии. Карин Нюман рассказывает, что среди обращавшихся к Астрид было много зарубежной молодежи, ребята писали ей и просили о помощи:
«Ей писали несчастливые немецкие дети и подростки, мечтавшие переехать в ту Швецию, о которой прочитали в ее книгах о Бюллербю или острове Сальткрока. Астрид это было тяжело, она стремилась заботиться о нуждающихся, а тут толком ничего не могла поделать».
Как часто бывает, за этими отчаянными письмами скрывался распад семьи, отсутствие заботы, слишком большая эмоциональная дистанция между родителями и детьми. Например, одна немецкая девушка-подросток в 1974 году написала Астрид письмо с просьбой о помощи. Вдохновленная книгами Линдгрен, она выучила шведский и рассказала о своем отце, тиранившем семью и даже поселившем дома любовницу.
Астрид не смогла это забыть, даже помянула в письме другому подростку, шведскому, полагая, что тому полезно будет услышать о проблемах и трудностях, с которыми сталкиваются его ровесники в другой стране. Шестидесятишестилетняя Астрид Линдгрен писала:
«…похоже, во всем немецком государстве ей не к кому обратиться. Ей не хочется жить, она не знает, чего хочет, она хватается то за одно, то за другое и очень быстро от всего устает <…> У девочки явные психические проблемы, но я не в состоянии как следует в них разобраться и в любом случае не могу ей помочь. <…> Господи, как же много в мире горя».
Всего в архиве хранится от 30 до 35 тысяч писем от детей и подростков из пятидесяти стран. В одних Астрид спрашивают, будет ли у той или иной ее книги продолжение, в других интересуются, как создавалась какая-нибудь книга, просят «тетю Астрид» помочь продвинуться в очереди на прослушивание в театре или кастинг в кино. Мечта сняться в новой экранизации книги Астрид Линдгрен стала темой одного необычного письма, упавшего в почтовую щель в двери дома на Далагатан весной 1971 года. Автор письма – двенадцатилетняя Сара Юнгкранц из городка в провинции Смоланд. Экспрессивное послание, написанное разными почерками и усеянное восклицательными знаками, начиналось со слов: «Хочешь сделать меня СЧАСТЛИВОЙ?»
С этого вопроса началась долгая переписка между пожилой знаменитой писательницей, вступающей в осень своей карьеры, и неприкаянной, вдумчивой шведской девочкой-подростком, не понимающей, как ей жить, и во многих отношениях чувствующей себя лишней. В начале переписки, опубликованной в книге «Я храню твои письма под матрасом», Астрид Линдгрен явно хочет помочь двенадцатилетней Саре Юнгкранц, но прежде шестидесятитрехлетней писательнице надо познакомиться с темпераментной девочкой поближе. А первое ее письмо не понравилось Астрид. В нем была отнюдь не смиренная просьба провести Сару на кастинг, грубая критика детей-актеров, игравших в последнем фильме о Пеппи, и резкое осуждение иллюстраций Бьёрна Берга к новой книге про Эмиля из Лённеберги. Заниженной самооценкой девочка, кажется, не страдала, хотя именно о ней в глубине души и хотела рассказать.
Два подростка с разницей в пятьдесят лет. В Саре Юнгкранц Астрид Линдгрен видит что-то от себя в юности – неловкой девочки из Виммербю начала 1920-х. (Фотография: Частный архив / Saltkråkan)
А потому ответное письмо Астрид Линдгрен было коротким и прохладным. В каком-то смысле даже назидательным. От него у девочки так горели уши, что она спустила письмо в туалет. Автор ее любимых книг напомнила ей, сколь опасна зависть, а затем спросила, догадывается ли Сара, почему у нее так мало друзей, почему она так часто остается одна, почему ей одиноко?
Именно тема «одиночества» – понятия в скандинавской культуре настолько табуированного и негативно окрашенного, что его даже трудно называть, хотя всем нам знакомо это чувство, все мы оставались одни, хотя и по-разному, – красной нитью проходила через переписку одинокого подростка и одинокой писательницы. В 1970-е Астрид Линдгрен могла оглянуться на свою жизнь, в которой она – ребенок, девушка, мать-одиночка, жена, вдова и художник – много думала о том, каково человеку, когда он предоставлен себе, оставлен в обществе себя самого. Временами она боялась одиночества, иногда несказанно по нему тосковала. И часто открыто отвечала на вопросы об одиночестве в частной жизни, что удивительно для человека, который, следуя девизу своего смоландского рода «Мы не выносим сор из избы», тщательно оберегал личные границы. Пример тому – ее интервью 1950-х шведской газете. На вопрос о том, как Астрид Линдгрен справляется с внезапной потерей мужа в 1952-м, она ответила:
«Прежде всего я хочу быть с моими детьми. Затем – с моими друзьями. А еще я хочу быть с собой. Целиком и полностью. Человек мало и ненадежно защищен от ударов судьбы, если не научился оставаться один. Это едва ли не самое главное в жизни».
Убежденность Астрид Линдгрен в том, что человек в любом возрасте должен уметь оставаться один, стала лейтмотивом ее писем Саре, ее осторожных советов – посланий девочке, которой так трудно было общаться с родственниками, товарищами, учителями и психологами, но которую не устраивало и собственное общество. Прочитав первые четыре-пять Сариных писем, стареющая писательница распознала в этом подростковом восприятии себя как «одинокой, забытой и всем на тебя насрать» что-то свойственное ей самой и приподняла завесу над историей своей непростой юности:
«О, как бы я хотела, чтобы ты стала счастливой, чтобы тебе не приходилось проливать столько слез. Но хорошо, что ты можешь чувствовать, и беспокоиться о других, и предаваться грустным размышлениям, потому я и считаю тебя родственной душой. Самое, думаю, трудное время в жизни человека – это ранняя юность и старость. Я помню, что моя юность была безумно меланхолична и трудна».
Сара хранила все письма Астрид под матрасом. Длинные письма, в которых писательница никогда не говорила с девочкой свысока, всегда с сочувствием относилась к проблемам и конфликтам, омрачавшим Сарину жизнь, и одновременно описывала неловкого подростка, каким была сама, когда ее еще звали Астрид Эриксон. Умного, глубоко меланхоличного, бунтующего, томящегося, переживающего кризис идентичности подростка из провинциального городка 1920-х. Она как бы заново и постепенно проживала собственную юность. Воспоминания с силой нахлынули весной 1972 года, когда Сара в чрезвычайно драматичном письме рассказала о своем коротком пребывании в детской психиатрической лечебнице, куда ее поместили из-за панических приступов и неоднократных стычек с семьей. Никогда еще Сара не чувствовала себя такой «страшной, глупой, придурковатой и ленивой». Астрид Линдгрен ответила сразу же. И начала свое сочувственное письмо с нежных слов: «Сара, моя Сара», которые, как название романа «Мио, мой Мио!», можно адресовать каждому человеческому детенышу, который в буквальном и переносном смысле одиноко сидит в пустом парке на лавочке:
