Семь лет в «Крестах»: Тюрьма глазами психиатра - Алексей Гавриш
В тюрьме, в пенитенциарной системе все ровным счетом то же самое.
Основой для развития госпитализма как феномена является ответственность. Длительное нахождение в системе позволяет атрофироваться этому органу. Сначала через силу, переступая через себя, человек отказывается от личной, внутренней свободы в пользу тех, «кто все за нас решит»[6]. Потом – понимая это и извлекая из этого выгоду.
И это актуально как для сотрудников, так и для заключенных. Одни не хотят уходить, обосновывая это социальным статусом и стабильностью, другие постоянно возвращаются, проклинают систему, судьбу, сотрудников правоохранительных органов и все остальное, но при этом полностью понимая и принимая правила игры.
Так как же быть тем, кто не вписывается в обычный социум? Кто не такой, кто другой, кто иной, инаковый? Такие находят каждый свою нишу. Кто в психиатрических больницах, кто в системах, подразумевающих закрытую структуру, немного скрытую от глаз всех остальных. Армия, например. Или егеря с лесниками. А кто-то умудряется стать смотрителем маяка или ночным сторожем в зоопарке.
Мне сложно говорить о других структурах, но тюрьму я наблюдал, изучал и был ее частью целых семь лет. И с полной ответственностью могу заявить: и зеки, и сотрудники – это социальные уроды, инвалиды. Самое лучшее, что может сделать государство, – это позволить им быть живыми и дать им смысл жизни: одним – охранять, другим – избавлять общество от себя.
Когда сотрудники уходят из системы, или вследствие ошибки, или в результате стечения обстоятельств, – они теряются. Им крайне сложно найти новое место в нормальном мире. Имея формальное образование, будучи очень неглупыми людьми, они совершенно не знают, как жить «на воле». И если они не спиваются в первый-второй год или не находят другого способа завершить жизненный путь, каждый из них превращается в серого человечка, почти прозрачного и незаметного. Нередки примеры, когда в системе это был майор или даже подполковник-полковник. А встречаешь его – и он работает охранником в супермаркете. Дверку покупателям открывает. Или охранником на парковке в будке около шлагбаума.
Есть исключения, но они редки и лишь подтверждают общее правило.
Таким образом, есть люди, для которых система – единственный способ экзистенциального существования.
Когда я консультировал колонию строгого режима, там был один арестант, врач. Травматолог. Со сроком больше десяти лет за разбой. И как-то мы пересеклись уже после его освобождения. Он мне рассказывал, как ему было сложно адаптироваться к воле: «Первые две-три недели я выходил из дома только по ночам. Садился на лавочку у парадной и привыкал». Ему было сложно привыкнуть не к отсутствию забора, не к отсутствию конвоира или графика, который надоел за весь огромный его срок. А к тому, что надо самому принимать решения, что твои действия направлены не на попытки выжить, улучшить условия пребывания или еще как-то обмануть администрацию. К тому, что нет среды, которая при любом раскладе за тебя отвечает и тебя подчиняет.
К работе он смог вернуться только через полгода. Только через полгода он смог ходить по улице и не думать, какую статью устава он нарушил и как теперь отмазываться за ненадлежащий внешний вид.
Кто сидит и как сидит
«В тюрьме случайные люди не сидят и не работают».
Невнимательные всегда начинают возражать – здесь полно невиновных! Но это вздор. «Невиновный» и «случайный» – разные вещи. Человек может быть невиновен в понятиях той статьи, по которой его закрыли. Но если начать разматывать клубок событий, который привел его в тюрьму, то обнаружится немало моментов, ситуаций, в которых человек, принимая то или иное решение, приближал себя к казенному дому. И я не о справедливости. Она здесь совершенно ни при чем.
«Был бы фраер, а статью мы найдем». Когда беседуешь с очередным наркоманом, которого «закрыли по народной статье», то в половине случаев он скажет, что его «проложили». То есть что наркотики ему подкинули сотрудники полиции. Хотя если спросить, не знает ли он, за что его «проложили», то получишь исчерпывающий ответ, в связи с чем это произошло. И бог с тем, что формально статья не соответствует содеянному. «Сидят не за содеянное, а за пойманное».
Когда сотрудники уходят из системы, или вследствие ошибки, или в результате стечения обстоятельств, – они теряются. Им крайне сложно найти новое место в нормальном мире.
Если иметь возможность сажать всех за содеянное – в тюрьмы и лагеря придется переквалифицировать 90 % пригодных для использования земель родины, а остаток оставить для трудовых профилакториев при психиатрических больницах.
Мне часто приходилось слышать слова «мне здесь не место», но в качестве причины всегда приводится что угодно: семья, дом, работа, девушка и прочее. Тема преступления не звучит вовсе.
Тюрьма – крайне специфическое место, которое имеет ярко выраженные особенности. И без понимания этих особенностей невозможно конструктивно говорить про феномен тюрьмы в России в принципе. Многое из того, о чем я буду писать в этой главе, лежит на поверхности и интуитивно понятно, но, пока не начнешь смотреть на это и анализировать это с нескрываемым любопытством, не видно слишком многого.
Итак, в СИЗО содержится в основном молодое поколение. Все тюрьмы в России разделены по гендерному признаку, и «Кресты» – не исключение. Это мужской изолятор. То есть я говорю сугубо о мужском коллективе молодого возраста. А тот, кто в 16 лет не писал стихи или хотя бы не грезил идеей мировой революции, – либо дебил, либо слишком рано повзрослел.
Для всех лиц молодого возраста, независимо от того, на воле они или уже в тюрьме, характерно стремление к справедливости и идеалам. У каждого понятия об идеалах и справедливости разные, и зависят они от многих факторов, но общих черт там тоже предостаточно. Наиболее точное и в то же время усредненное описание дано в различной коммунистической литературе. Кого ни спроси – все согласны с принципом «от каждого по способностям, каждому по потребностям». При этом все стремятся прикинуться немощными, вообще без всяких способностей, но потребностей у них хоть отбавляй. А вот тезис «от каждого по способностям, каждому по труду» обычно игнорируется. То есть в массе своей это молодые, энергичные, заносчивые люди. Это раз.
В СИЗО, и в частности в «Крестах», люди содержались в маленьких камерах, по два-четыре человека на восемь квадратных метров. Круглосуточно. И не то чтобы эти люди были друг другу друзьями или хотя бы приятелями. Знакомятся они уже в камере. И вот этому новому коллективу приходится вырабатывать и соблюдать правила общежития. Начиная от санитарии и гигиены и заканчивая приемом пищи и сном. И далеко не всегда это легко. Впрочем, большинство из них служили в армии, а в детстве посещали летние лагеря. У них в памяти крепко засели правила жизни в закрытых мужских коллективах, и они быстро вливаются в тюремную жизнь. Только одни с легкостью принимают новые правила игры, а другие декомпенсируются и превращаются в моих пациентов. Это два.
Скудость информации. Человек в СИЗО находится в состоянии информационного голода. Он не имеет возможности привычным образом общаться со своей семьей и друзьями с воли. Событийность в стенах изолятора крайне ограниченна. Данных по уголовному делу, по процессу всегда мало. Этим пользуются следственные органы. Это три.
Любой коллектив, даже тот, который собран против воли его участников, рано или поздно выстраивает иерархию. Тюремная иерархия описана неоднократно и подробно и, по сути, остается неизменной еще со времен царской каторги. Это и плохо, и хорошо одновременно. Меня всегда удивляло в ней следующее – она справедлива. Там есть и социальные лифты, и своеобразная коррупция, и прочее, присущее большим коллективам. А когда мы говорим об этой структуре, мы говорим не об отдельном учреждении, а о пенитенциарной системе в целом. Это четыре.
Особенностью социальных лифтов в этой иерархии является
