Борис Чичерин - Философия права
Из всего этого ясно, что вопрос о свободе человека решается не ссылкой на законы материального мира и ещё менее совершенно неопределёнными и ни на чём не основанными указаниями на научные требования вообще, а единственно исследованием свойств и явлений человеческой природы. Что же в этом отношении говорят детерминисты? Какие доказательства приводят они в пользу своей темы?
Те, которые утверждают, что сущности вещей не знаем, казалось бы, должны совершенно отказаться от решения этого вопроса, который предполагает именно это познание. На явления они также не могут сослаться, ибо единственно доступное нам внутреннее явление состоит в том, что человек сознаёт себя свободным. Если это отвергается как иллюзия, то это делается в силу того, что на человека могут действовать не замечаемые им бессознательные побуждения. Но если эти побуждения недоступны сознанию, то они не подлежат опытному исследованию, и тогда на каком основании будем мы отвергать явный факт? За недостатком опытных данных, эмпирики прибегают к отвергаемой ими отвлечённой логике. Все их доказательства ограничиваются плохим рассуждением.
Аргументация состоит в том, что человек всегда действует по известным мотивам. Действие без мотивов, в силу чистого произвола, какое предполагают приверженцы свободы, совершенно немыслимо. Из мотивов же всегда необходимым образом побеждает сильнейший, на основании которого и действует человек. Поэтому для свободы здесь нет места.
Прежде всего надо заметить, что приверженцы свободы утверждают не действие без мотивов, а власть субъекта над своими мотивами и свободный между ними выбор, а это нечто совершенно иное. Всякое действие происходит под влиянием известного внутреннего или внешнего побуждения или ввиду достижения известной цели. Даже когда человек хочет показать свой произвол, или, при совершенно равносильных внешних побуждениях, решается просто потому, что нужно решиться, то и тут есть известный мотив для действия. Но вопрос состоит в том, что такое мотив и от чего зависит его сила?
Отрицающие свободу воли прямо приравнивают всякие мотивы к безусловно действующим причинам, утверждая, что, как следствие вытекает из причины по закону необходимости, так и действие необходимо определяется предшествующим ему мотивом. Однако тут нельзя не заметить существенной разницы. Мотивом для действия может быть не только предшествующее ему влечение, но и сознание цели, то есть нечто, реально не существующее, а представляемое только в будущем. Спрашивается: имеет ли идеальное представление будущего такое же значение, как и реальные силы, действующие по закону причинности? Для детерминистов это различие не существует. Они всё огулом проводят под одну рубрику и утверждают, что всегда побеждает сильнейший мотив. Но что такое сильнейший мотив? Отвечают: «Тот, которому человек даёт предпочтение». Но в таком случае это чистая тавтология: это значит, что человек предпочитает то, что он предпочитает. Милль возмущается против такой приписываемой ему бессмыслицы; однако, никакого другого смысла его аргументация не имеет и иметь не может, ибо сила мотивов раскрывается нам исключительно через то, что они направляют волю, а что такое эта сила сама по себе, об этом мы не имеем ни малейшего понятия, ибо ни прямо, ни каким-либо иным путём мы не в состоянии её исследовать. Милль приводит два довода против этого возражения. Первый состоит в том, что сильнейшим мотив признаётся не в отношении к воле, а в отношении к удовольствию и страданию. Но чем измеряется относительная сила ощущаемых или представляемых в будущем удовольствий и страданий? Опять тем, что мы одних предпочитаем другим, т. е. что сильнейшие склоняют волю; следовательно, мы приходим к той же тавтологии. Другой довод Милля состоит в том, что если даже признать, что нет иного мерила, кроме воли, предложение все-таки сохраняет смысл, подобно тому, как мы совершенно осмысленно говорим, что из двух гирь, находящихся на весах, тяжелейшая поднимает другую, хотя под именем тяжелейшей мы разумеем именно ту, которая поднимает другую. Но тут сравнение вовсе даже не идёт к делу, ибо под именем тяжелейшего предмета мы разумеем не только тот, который поднимает другой на весах, но прежде всего тот, который содержит в себе более массы, а потому требует большей силы для сообщения ему движения. Измерить относительную тяжесть мы можем не только весами, но и другими способами, например, тем, что один предмет тонет, когда другой плавает. К этому Милль прибавляет, что, признавая существование сильнейшего мотива, мы тем самым признаём, что и в другой раз, при тех же самых условиях, он будет действовать совершенно так же. Но это совсем другой вопрос, который притом имеет столь же мало смысла, как и первый, ибо условия человеческой жизни никогда не бывают совершенно тождественны, а беспрерывно меняются. Сегодня я ввиду ожидаемого удовольствия еду в театр, а завтра не поеду, потому что не расположен или просто потому, что мне надоело ездить каждый день. Если мерилом силы мотивов должно служить ожидаемое удовольствие, то именно это мерило в высшей степени изменчиво. Оно притупляется повторением, а потому к нему менее всего приложимо это положение.
Вся эта хитросплетённая софистика, отвергающая признаваемые всем человечеством факты во имя фантастической логики, проистекает из радикально ложной основной точки зрения. Здесь обнаруживается противоположность двух взглядов, из которых один, отрицая существование субстанции, а с тем вместе и субъекта как мыслящей субстанции, видит в последнем только пустое вместилище, где сталкиваются разнообразные ощущения и представления, другой же признаёт субъект реальной, деятельной силой, способной направлять свои действия. Первый неизбежно ведёт к гипостазированию отдельных свойств и действий, которые, будучи лишены реальной основы в субъекте, сами превращаются в реальные силы, то есть в самостоятельные субстанции. Такого рода ощущения и чувства, как, например, зелёный цвет и любовь к свободе, становятся, таким образом, живыми, реальными существами, которые сталкиваются с другими и участвуют в направлении человеческих действий, подобно тому, как по закону параллелограмма сил, действие всех частных механических сил приводит к одному результирующему движению. Такое воззрение очевидно представляет логический абсурд и противоречит всемирному опыту. Хотя Милль и утверждает, что если мы даже имеем внутреннее сознание своей свободы, то внешний опыт всего человеческого рода удостоверяет нас, что мы этой властью никогда не пользуемся. Однако на деле мы видим совершенно противное. Человек не только сознаёт себя свободным, но и постоянно делает то, что хочет. Я хочу и иду налево, хочу и иду направо, хочу и поднимаю руку. Утверждение Милля идёт прямо вразрез с самыми очевидными фактами. И внутренний, и внешний опыт равно убеждают нас, что существует субъект, способный направлять свои действия. Субъект не есть пустое вместилище, а деятельная сила, и все его действия, насколько они определяются внутренним самосознанием, состоят от него в зависимости. При многообразном взаимодействии с внешним миром, самые побуждения к действию могут быть разные; нередко они приходят в столкновение друг с другом. Но от субъекта зависит усвоить себе то или другое. Он не остаётся бездеятельным поприщем чуждой ему борьбы или страдательным её орудием: он сам тут является деятелем; ему принадлежат выбор и окончательное решение.
Детерминисты утверждают, что и выбор между разными мотивами руководится каким-нибудь мотивом. Иначе это был бы совершенно произвольный акт, не основанный ровно ни на чем. Но мотив для выбора между разными мотивами совсем не то, что первоначальный мотив. Один есть частное определение, другой – общее, один – непосредственное, другой – рефлектированное. Для того чтобы выбирать между разными мотивами, надобно от них отрешиться и над ними возвыситься. Субъект, который взвешивает мотивы, восходит в высшую область, где уже не они имеют над ним силу, а он над ними. От него зависит усвоить себе тот или другой на основании общих соображений, иногда от этих мотивов вовсе не зависимых и во всяком случае совмещающих всё их разнообразие в общем взгляде, идущем далеко за их пределы.
Эти решающие мотивы могут быть и чисто внутреннего свойства, принадлежащие субъекту, как таковому, и независимые от его внешних отношений. Такова сама идея свободы. Человек может идти направо или налево именно для того, чтобы показать, что он может делать всё, что хочет. Это опять факт, который не подлежит сомнению и не может быть отвергаем самыми последовательными эмпириками. Фулье думает даже на основании этой идеи привести к соглашению противоположные точки зрения. По его теории, всякая идея есть сила, способная перейти в действительность; поэтому и идея свободы может быть источником человеческих действий и даже побуждением к высшему развитию, состоящему в осуществлении её идеала. Но вопрос состоит в том: соответствует ли эта идея чему-либо действительному или это только призрак? Если это не более как призрак, то она ровно ничего не производит. Я могу воображать себя способным делать всё, что угодно; например, сумасшедший может думать, что он способен прыгнуть на Луну; от этого у него не прибавится ни единой йоты реальной силы. Параличный на основании предшествующего опыта воображает, что он может двигать свою руку, но от простого представления она не двигается на самое малое расстояние. Для того чтобы представление или мысль могли сделаться источником действия, надобно, чтобы им соответствовала какая-нибудь реальная сила. Поэтому и идея свободы в таком только случае способна произвести какое-нибудь действие, если оно не пустой призрак, а нечто реальное. А так как сознание свободы и возможность действовать в силу этого сознания есть факт, не подлежащий сомнению, то свобода должна считаться реальной принадлежностью субъекта, действующего на основании этого начала. Невозможно даже объяснить, каким образом подобная идея могла бы явиться у существа, которое всегда действует по законам необходимости. Оно всегда будет думать, что оно не может поступать иначе, и никогда ему не придёт в голову, что оно способно делать то или другое по своему изволению. Лейбниц уверял, что если бы магнитная стрелка была одарена сознанием, то она думала бы, что она по свободному внутреннему влечению направляется к Северу. Но это могло бы иметь место единственно в том случае, если бы она точно так же могла по своему изволению направляться и к Югу. Понятие свободы человек получает из собственного, внутреннего опыта, который показывает ему, что различные возможности действия зависят от него, а не он от них.
