Геннадий Есаков - Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки
Следующее значимое решение выносится Верховным Судом несколько лет спустя.[925] Согласно его фактам, Дж. Л. Чик был обвинён в неподаче в течение ряда лет налоговых деклараций, образующей уголовно наказуемое деяние. В защиту от обвинения апеллянтом был выдвинут довод о том, что, по его мнению, он не совершал никакого преступления, поскольку добросовестно рассматривал федеральную налоговую систему как неконституционную и не считал себя обязанным налогоплательщиком.[926] Суд первой инстанции отверг эти доводы и, признав лишь за обоснованным заблуждением относительно налагаемой налоговой обязанности статус релевантной ошибки, но не за простым несогласием с законом,[927] по вынесении присяжными вердикта о виновности постановил обвинительный приговор. Отменяя решение суда, Верховный Суд, сославшись на сформулированное им в 1930-х гг. «налоговое» изъятие, указал на то, что усложнение системы законодательства затрудняет гражданам установление точного круга их прав и обязанностей и в особенности в приложении к налоговой сфере.[928] Как следствие, указал суд, неверная личная интерпретация закона, повлекшая совершение уголовно наказуемого деяния, может быть сочтена релевантной юридической ошибкой вне зависимости от того, является ли она обоснованной[929].
Но наиболее сильный практический и одновременно с тем теоретический «удар» по максиме ignorantia juris был нанесён Верховным Судом в 1994 г.[930] Согласно федеральному законодательству запрещается разбивать наличные денежные платежи на части во избежание их декларирования в Службе внутренних доходов. В. Рацлаф был обвинён в нарушении последнего, выразившемся в уплате им долга казино посредством указанного структурирования платежа. Сделал он это, будучи проинформирован служащими игорного дома о том, что платёж наличными денежными средствами, превышающий сумму в десять тысяч долларов, должен быть задекларирован, и желая только снять с банка обязанность декларирования; тем не менее, зная о необходимости декларирования платежа, он не был поставлен в известность о незаконности и уголовной наказуемости его структурирования.[931] В свою защиту В. Рацлафом был выдвинут довод, в силу которого для осуждения обвинение должно доказать знание им о незаконности совершаемых действий, однако суд первой инстанции отверг эти соображения. Верховный Суд отменил осуждение апеллянта. В частичное обоснование своего решения, сформулированного судьёй Р.Б. Гинзбург, суд положил теоретический анализ термина «преднамеренно» (willfully), описывающего mens rea преступления, за совершение которого был осуждён В. Рацлаф. Интерпретируя этот термин как с необходимостью включающий знание о незаконности поведения, Верховный Суд указал, что действия обвиняемого, запрещённые законом, не являются «неминуемо бесчестными»,[932] поскольку, взятые изолированно, по своей природе они ещё не свидетельствуют о желании учинить преступление и вполне могут быть содеяны с невиновной целью. Тем самым, заключил суд, ссылка на «преднамеренность» в дефиниции преступления в данной ситуации (и, как подразумеваемо счёл суд, также и в некоей другой, где федеральный закон содержит указание на «преднамеренность» совершённого – в этом-то и заключается вся сила теоретического «удара» по максиме ignorantia juris[933]) свидетельствует о намерении законодателя потребовать от обвинения доказать в каждом конкретном случае знание подсудимым о незаконности действий.
Последним в рассматриваемой серии прецедентов стало решение 1998 г. по делу С. Брайана.[934] Он был обвинён в том, что приобрёл через подставных лиц несколько единиц огнестрельного оружия, не имея соответствующей лицензии и с целью их нелегальной перепродажи. В ходе процесса были представлены доказательства знания им о незаконности таких действий; однако, поскольку обвинение включало отсылку к нарушению законодательства о лицензировании, С. Брайан в свою защиту выдвинул довод, в силу которого он не знал о наличии требования лицензирования и, как следствие, не действовал «преднамеренно» в том смысле этого понятия, каковой был сформулирован Верховным Судом в решении по делу В. Рацлафа. Данное утверждение обвиняемого было отклонено судом первой инстанции, и Верховный Суд подтвердил правильность такой позиции. Суд отметил, что хотя статут, за нарушение которого был осуждён С. Брайан, и указывает на «преднамеренность» содеянного как mens rea преступления и истолкование этого термина, предложенное обвиняемым, вполне обоснованно,[935] однако само по себе его поведение не является, в отличие от дел Дж. Л. Чика и В. Рацлафа, «очевидно невиновным»[936] и потому для осуждения в данной ситуации обвинению требуется доказать лишь общее знание апеллянта о незаконности действий, а не точно определённую осведомлённость о законодательстве.[937]
Приведённые решения Верховного Суда, как отмечается в литературе, оставили сферу релевантности error juris применительно к федеральному уголовному законодательству неопределённой, поскольку весьма неясно описали её с отсылкой к термину «преднамеренно» и к туманной области невиновного per se поведения.[938] В ряде случаев нижестоящие суды в федеральной судебной системе следуют принципам дел Липароты – Чика – Рацлафа – Брайана; в ряде случаев – отказываются, применяя максиму ignorantia juris во всей её абсолютности.[939] Однако такое положение вещей никоим образом не умаляет того обстоятельства, что занятая Верховным Судом линия на отказ криминализировать «широкую область очевидно невиновного поведения»[940] позволяет в особом теоретическом свете рассматривать проблему релевантности error juris в настоящее время. Иными словами, именно в преломлении общей теории mens rea к учению о юридической ошибке и заключается значимость изложенных решений Верховного Суда.
Адекватные принципы релевантности юридической ошибки в свете общей теории mens rea представляется возможным сформулировать таким образом.
Если признать истинным и основополагающим постулатом уголовного права тезис о моральной упречности настроя ума деятеля как философско-правовой предпосылки к стигмату морального осуждения, являющемуся сущностью наказания, то из этого вытекает следующее.
С субъективных позиций феномен моральной упречности образуется не простой констатацией той или иной формы mens rea в её строго психологическом понимании; он требует большего – осознанного выбора социально неприемлемого варианта поведения. Такой негативный выбор, в свою очередь, неразрывно связан с осознанной оценкой индивидом собственного поступка, т. е. с гнездящимся в формах mens rea осознанием того, что совершаемые действия ставят под угрозу некие социальные ценности, защищаемые уголовным правом. Это осознание есть единственный исходный источник, основа выбора социально неприемлемого варианта поведения, пути зла, т. е. единственный исходный источник моральной упречности как сущности mens rea. Ничего не меняется здесь и понятием небрежности, поскольку, хотя и связанная с неосознанным выбором пути зла, она заимствует моральную порицаемость единственно из данной «неосознанности» как потенциально избегаемой и, следовательно, морально упречной за так и нереализовавшийся потенциал.
Иными словами, моральная упречность создаётся не просто осознанием угрозы in abstracto; она создаётся осознанием угрозы in concreto – осознанием угрозы реальным защищаемым уголовным правом ценностям. Характер таких ценностей как объективной предпосылки к субъективной моральной упречности и предопределяет решение проблемы error juris.
Увязано же и одновременно осложнено последнее тем, что на всём обширном пространстве американского уголовного права круг защищаемых им социальных ценностей весьма и весьма разнится по своему характеру, охватывая, к примеру, и жизнь человека, и безопасность дорожного движения, и финансовые отношения с присущим всем этим сферам целым комплексом поступков, потенциально могущих подпасть под тот или иной уголовно-правовой запрет. В общем, наряду с такими социальными ценностями, которые a priori с очевидностью неприкосновенны и защищаемы уголовным правом и которые, как следствие, отражают разделяемые всеми членами данного социума и известные им всем – просто потому, что они не могут не быть известны всякому здравомыслящему человеку[941] – взгляды на добро и зло, должное и недолжное, правое и неправое, общество посредством уголовного закона исторически угрожает наказанием и за те или иные деяния, в отношении которых любой данный индивид не имеет априорного знания об их опасном для социальных ценностей характере и о могущей за ними следовать уголовной наказуемости. В последнем случае общество вольно отбирать из всего массива человеческого поведения группу поступков, подлежащих запрещению уголовным законом, будучи связано лишь тем, что они должны ставить под угрозу – пусть и in abstracto – некие значимые (по мнению социума) социальные ценности. И вот именно в такой ситуации при совершении деяния возможно неосознание лицом создаваемой им угрозы социальным ценностям, поскольку хотя и будучи поставлены под защиту уголовного закона, однако вред им является в сознании человека слишком отдалённым от тех или иных его конкретных действий.
