Александр Бойко - Римское и современное уголовное право
Понтифексы монополизировали и важную по тем временам функцию предсказаний в отношении важнейших начинаний Roma civitas[35], и регулирование межплеменных сношений. Последние регулировались в основном fas, а не jus: призыв богов в свидетели, обрядное бросание окровавленного копья на сопредельную территорию в случае объявления войны и пр.
Нарушитель религиозных догм и запретов (homo sacer) подлежал двойному и удвоенному покаранию; ему мстили и за нарушенный покой общины, и за (для) разгневанных богов. Одновременная религиозная и светская опала (sacratio capitis) была тяжкой. Оскорбитель fas лишался имущества в пользу соответствующего храма (conservatio bonorum) и мог быть беспоследственно убит любым лицом – соплеменником или чужеродцем. Да и вообще “многие преступления, которые мы теперь отнесем к уголовному праву, прежде обнимались сакральным правом или частным гражданским, как, например, кража, увечье, против которого применялось jus talionis, имевшее обширное применение в царском периоде” [15].
В области уголовного права и процесса безраздельно властвовали самооборона и расправа с преступником на месте: “Если совершивший в ночное время кражу убит (на месте), то пусть убийство (его) будет считаться правомерным”, – указывалось в таблице VIII [16]. Такая практика не только не считалась предосудительным делом, но и даже приветствовалась общественным мнением и официальной властью: vim vi repellere licere, idque jus natura comparator. Все преступления делились на два разряда:
а) частные, против личности (parricidium) – воровство, грабежи, убийства, уничтожение или повреждение чужих вещей и пр.;
б) публичные или политические (perduellio) – бунт, государственная измена, помощь военному противнику Рима, поджог, лжесвидетельство, насильственное сопротивление власти и пр.
Первая категория расследовалась специальными должностными лицами (quaestores parricidii), производство по второй группе преступлений зависело от усмотрения принцепса: он мог самостоятельно реализовать следственные и судебные функции, а мог поручить разбирательство особым судебным следователям – duumviri perduellionis.
В заключение отметим, что на излете первого периода развития римского права свободные общинники выторговали себе привилегию на провокацию. Вердикт duumviri perduellionis по уголовным делам мог быть обжалован (и в этом случае не подлежал исполнению до получения итогов апеллирования) в куриатские комиции, то есть народные собрания. Чернь искала защиты от несправедливостей и преследований у соплеменников, законодателей, в гласных процедурах.
Республиканскую (или классическую) эпоху в контексте нашего исследования иногда именуют плебейским правом, что частично справедливо. Provocatio ad populam упрочивает свое положение в области уголовного судопроизводства окончательно. Нервное противостояние знати и черни дало свои плоды еще в одном: после очередного ухода из столицы обиженного плебса (467 г.) Гортензий издал закон, по которому плебисцит был уравнен в юридической силе с другими источниками права (ut eo jure, quod plebs statuisset). Наконец, сменилась форма правления: царский престол заняли ежегодно сменяемые магистраты (вначале они назывались преторами, позже – консулами).
Безусловный нормативный центр республиканского периода – Leges XII tabularum, в котором уголовное право представлено не густо (8-я и 9-я таблицы). Этот законодательный памятник знаменует только рассвет положительного права. Публичные правила уже главенствуют, но родовые порядки пока тоже сильны. Частная месть (vindicta privata) медленно вытесняется общественной карой (vindicta publica). Денежная пеня уживается с талионом, право на провокацию к народу – со смертной казнью и членовредительными наказаниями, республиканский дух – с варварскими казнями, преследующими идею устрашения (утопление в кожаном мешке вместе с обезьяной, собакой либо змеей, praecipitium – сбрасывание головой вперед с высокого моста, отрубание ног – pedis abscissio, сталкивание вора-раба с Тарпейской скалы[36].
Восьмая таблица дает основание говорить о делении всех преступлений на несколько сортов, но в первую очередь на посягательства против личности (injuria) и против собственности (furtum). В свою очередь преступления против личности классифицировались по закону также на два разряда: обида словесная (injuria verbalis) в форме пасквилей (carmen famotum) или публичных оскорблений (ouentare); обида физическая (injuria realis) – побои, увечья.
Уголовно-правовые нормы во фрагментах 8-й таблицы содержат блистательную (во многом и по сей день) реакцию государства на хищения. Воровство (furtum) обязательно увязывается с корыстным мотивом (эта установка достигла уровня учебного знания, о ней писал Гай – Inst. Lib.IV, параграф I), в противном случае содеянное квалифицировалось как обида, деяние против личности. Средиземноморское законодательство откликалось и на такую сложную проблему, как причинение вреда собственнику при отсутствии признаков завладения (захвата) вещью. Такие ситуации – поездка на лошади далее оговоренного места, пользование предметом залога и пр. – твердо охватывались понятием furtum.[37]
Очень подробно дифференцирована в Leges XII tabularum ответственность за furtum:
а) по времени – дневное (furtum diurnum) и ночное (furtum nocturnum) воровство – первый подвид влек телесное наказание и рабство у потерпевшего (addicitio), а второй подкреплялся правом на немедленную расправу с преступником[38];
б) по признакам субъекта – различно каралось воровство, произведенное свободным римлянином, рабом (смерть) либо несовершеннолетним (розги);
в) выделялось явное (furtum manifestum) и неявное (furtum nec manifestum) воровство, причем последний вариант преследовался весьма мягко – двухкратной денежной пеней от стоимости похищенной вещи;
г) существовала еще одна дифференциация, не воспринятая потомками. Мы позволим называть нижеприводимые ситуации особыми формами прикосновенности к чужим преступлениям, хотя древнеримские юристы причисляли их к furtum. Это: furtum oblatum – воровство, при котором похититель передает украденный предмет другому лицу, надеясь таким образом уйти от ответственности, и эта вещь обнаруживается у невольного или настоящего помощника, и furtum conceptum – воровство, доказанное нахождением вещи у лица, которое не имеет ничего общего со злодеем;
д) наконец, уголовная ответственность приноравливалась и к потерпевшему. Рим более тщательно оберегал аппенинское имущество, чем союзнические вещи, расположенные в провинциях. Хищение государственного достояния в метрополии именовалось peculatus, а для аналогичных действий на окраинах империи пришлось приспособить уголовно-правовое понятие repetundae, которое вначале охватывало только взяточничество.[39]
Преступления против личности и собственности почитались как crimina privata. Но уже получили развитие и публичные деликты – crimina publica. Пожалуй, можно выделить три группы таких посягательств. Первая именовалась бы сегодня государственными преступлениями, и к ним без особой натяжки следует отнести подделку монет, участие в запрещенных союзах и ночных сходках, применение недозволенных приемов во время выборов (преступное искание должности или подкуп – ambitus), сопротивление магистратам и в первую очередь трибунам, использование фальшивых весов и пр. Но главное антигосударственное преступление в республиканский период именовалось de majestate.
Его появление связано с закономерным формированием другого национального феномена – majestas populi Romani (величие царственного народа). Закономерным потому, что эта политико-правовая конструкция быза заказана самой жизнью – территориальными приращениями и крепнущим политическим могуществом Рима, консолидировавшими нацию, да республиканскими порядками. Первоначально субъектами de majestate признавались только высшие должностные лица: сенаторы, магистраты. Позже понятие этого преступления расширилось до уровня perduellio, увеличилась и палитра субъектов. С переходом к монархической форме правления начались атаки на общенациональную икону (majestas populi Romani), и первым здесь был Сулла. “Знаменитый диктатор, – писал дореволюционный романист, – отождествил себя с государством, то есть совершающий преступление de majestas, совершал его не против народа, не против государства, а против личности диктатора”. И далее: “Следовательно, природа преступления de majestate была извращена Суллой, и после него никто не отважился восстановить настоящее значение этого преступления: со времени Суллы majestas принадлежит тому, кто стоит во главе государства, но не народу” [17]. Сегодня это суждение если не оспаривается, то уточняется: утверждается, что нет нормативных подтверждений коварных помыслов Суллы и его последователей. “Величие императора не подменяет собой величия Римского государства и народа, а является составной частью этого величия… с эпохи Юлиев-Клавдиев и до IV в. lex Julia maiestatis не претерпел существенных изменений с точки зрения как толкования самого понятия crimen maiestatis, так и сферы действия данного закона. Несмотря на то, что процесс отделения fas от ius, божественного от человеческого, начался еще с так называемой ромуловой эпохи, эти понятия по-прежнему тесно переплетались в законе об оскорблении величия, а процессы об оскорблении по-прежнему носили не только политический, публичноправовой, но и сакральный характер” [18].
