Рихард Гаррис - Школа адвокатуры. Руководство к ведению гражданских и уголовных дел
Загадочность есть превосходное покрывало для всякого обстоятельства, особенно если вы предоставите самим присяжным развернуть его. Возьмем случай таинственного исчезновения завещания в промежуток времени между двумя определенными моментами. Если вы хотите показать, что оно, по всем вероятиям, было скрыто известным лицом А. В., не бывшим наследником по этому завещанию и заинтересованным в его уничтожении, вы можете ограничиться доказательством того, что в деле нет данных, разъясняющих факт исчезновения документа; что племянница завещателя, заинтересованная в его сохранении, была единственной обитательницей дома в указанный промежуток времени. Если затем вам удастся доказать, что А. В. хотя бы на единую минуту заходил в дом, присяжные неизбежно придут к заключению, без прямого на то указания с вашей стороны, что А. В. уничтожил завещание, и самые незначительные улики будут достаточны для того, чтобы они признали, что завещание не было уничтожено завещателем. Присяжные сами сделают все нужные вам выводы.
Это не адвокатский «фокус»; если бы это было недобросовестной уловкой, я предпочел бы вовсе не упоминать о ней. Такие уловки — прием плохих адвокатов, и худшее или лучшее в них заключается в том, что они никогда не достигают цели. Присяжные сразу видят их; они вредят делу, вместо того чтобы служить ему, как объявления врача-шарлатана, выдающие его обманы.
Какая может быть польза от попыток ослабить положение противника такими словами, как: «Г-да присяжные! Я не говорю, что подсудимый получил эти вещи посредством обмана, но утверждаю, что образ действий его не может казаться вам похвальным». Эта уловка, правда, очень жалкая; но всякая другая уловка показалась бы такой же, если бы я написал ее на бумаге. Вот вам другая: «Я не придаю большого значения такому-то образу действий или тому, что подсудимый сделал или сказал то-то и то-то. Я только мимоходом указываю на это». В таких уловках нет ничего похожего на искусство; они недостойны настоящего оратора. Это не есть правда, это не слова прямого человека; а если у вас нет ни правды, ни искренности, вы, даже обладая внешними качествами речи, не достигните высшего ее искусства. Правда и искренность составляют основные достоинства и прелесть красноречия; в них источник силы, увлекающей и подчиняющей слушателей. Я вовсе не хочу сказать, что здравая мысль и неопровержимое рассуждение не могут быть переданы двумя различными способами. Даже правда и искренность в устах неразвитого и неискусного человека могут казаться оскорбительными, и не только казаться, но и быть такими. Поэтому, если вы хотите иметь успех у ваших слушателей, искусство должно помочь правде и здравому смыслу; одна и та же мысль, одна и та же истина может быть передана и грубым, и изящным языком. Нечего пояснять, в котором из двух она покажется более убедительной; но уловки, о которых я упоминал, представляют нечто отличное от того и другого и пригодны скорее для фокусника на балаганах, чем для адвоката на суде.
Гримасы лица очень близко подходят к телесному кривлянью, и нельзя не скорбеть о том, что они еще не вывелись в наше утонченно-воспитанное время. Некоторые адвокаты обращаются к присяжным с таким искаженным лицом, как будто принятая ими на себя тяжелая задача причиняет им физическую боль. Другие стараются изобразить на своем лице величайшее презрение, гнев или насмешку. Но не всякому дано выражать свои чувства одним взглядом. Выражение лица есть отражение чувств человека; он не властен придать себе естественное выражение, если оно не явилось естественным путем, так же, как нельзя придать живую улыбку лицу резиновой куклы. Только ценой долгого упражнения и вдумчивой работы достается ваятелю слабая передача наших чувств в мраморе. Ясно, что мы не обладаем умением в каждую данную минуту приводить в движение те именно мускулы, которые нужны, чтобы изобразить на своем лице известное выражение. Всякие попытки к этому не только смешны, но просто бессмысленны. Я видел однажды, как адвокат сделал негодующее лицо, а у присяжных рот расплылся в улыбку до самых ушей. Он хотел играть, не будучи актером, и не сумел. Он, если можно так выразиться, дернул не за те мускулы и неожиданно для себя оказался шутом.
Случается часто, что бранят фотографа за отсутствие сходства, тогда как вина лежит на том, кого он снимал и который хотел выйти ученым, интересным, грозным, вообще не тем, что он есть. Неужели вы думаете, что можно просунуть голову в дыру полотна картины и быть собственным портретом? Я думаю — нельзя. Люди по большей части столь плохие актеры, что не умеют подражать даже самим себе, когда хотят этого. Я видал другого адвоката, опускавшего голову и склонявшегося в сторону присяжных тем движением, которое, вероятно, внушило Диккенсу обозначение «присяжного изгиба», а потом выворачивал глаза кверху, чтобы наблюдать за произведенным эффектом; все это должно было обозначать пафос. Но это не вышло: остался дрянной актер перед насмешливыми зрителями. Игра, заметная для окружающих, плохая игра. Заметная игра на суде, пожалуй, хуже всякой другой плохой игры. Как только у присяжных явится подозрение, что их хотят провести, все их доверие пропадет и они не станут слушать самых убедительных ваших соображений; самое здравое и правдоподобное из ваших рассуждений будет казаться им лишь самым лживым.
Если вы говорите с убеждением,— а так должен говорить адвокат в каждом деле,— на чертах вашего лица безо всякого усилия с вашей стороны отразятся все те чувства, для передачи коих они призваны самой природой. И вы можете быть уверены, что, если не будете заниматься искусственной мимикой, вы никогда не дернете не за тот мускул.
Не менее важно предупредить начинающего адвоката от очень распространенной и заманчивой ошибки — от подражания. У всякого истинного адвоката есть своя манера, своя индивидуальность, которые потеряли бы всю свою привлекательность от попытки слить их с чужой личностью. Подражать манере законченного мастера все равно, что одеть на человека низкого роста кафтан высокого человека. Как бы ни был он хорошо сшит на последнего, он будет казаться шутовским нарядом на первом. Манера человека есть в такой же мере прирожденное его свойство, как и умственные способности. Не следует также упускать из виду, что подражатели в большинстве случаев усваивают себе недостатки, а не достоинства тех, кому подражают. Аффектация в речи, неестественные манеры — вот что большей частью привлекает внимание подражателя. Помимо этого, всякое подражание плохо само по себе. Оно обыкновенно представляет из себя нечто грубое и бывает не многим лучше балаганного изображения оригинала. Как бы искусно оно ни было, всегда бывает видно, что заимствованные черты — чужие, а не собственные.
Из этого, конечно, не следует, что не должно тщательно изучать образцовых адвокатов; надо остерегаться рабской копировки, а не старательного подражания изяществу и превосходству лучших. Спокойное, ровное обращение, непринужденная любезность и предупредительность, умеренное красноречие, порядок и построение речей, умелые и тонкие приемы допроса свидетелей, независимость и смелость — все это заслуживает самого внимательного изучения. Подражайте этому, если можете. Но, где только м метите что-либо преувеличенное в приемах адвоката, хотя бы оно и казалось в высшей степени привлекательным у того, кому свойственны такие приемы, ни на минуту не поддавайтесь искушению подражать им. Подражатель есть уже в силу вещей человек второго или третьего юрта, а большей частью и того хуже. В лучшем случае он играет незавидную роль, и самое искусное подражание может быть поставлено ему лишь в самую незначительную заслугу.
Во вступительной речи сдержанность сильнее преувеличения. Последнее есть слабость. При самом надежном положении обвинителя в процессе вступительная речь не может заключать в себе доказательств. Ваша задача — изложить существо (несколько больше, чем простой набросок) того, что вы собираетесь доказать. Это надо сделать так, чтобы, когда затем улики, являющиеся на судебном следствии обыкновенно в отрывочных и часто далеко разбросанных частях, будут одна за другой представляться присяжным, последние могли видеть связь каждой из них со всеми предыдущими, а затем и со всем судебным материалом и оценить их значение. Ниже я укажу пример, который представляется мне лучшим образцом вступительной речи нашего времени; я не думаю даже, чтобы можно было превзойти его. Но никогда не упускайте существенных положений во вступительной речи, потому что каждое из них в большинстве случаев будет принято присяжными в той форме, в какой вы хотите внушить им его, и они будут смотреть на него почти как на доказательство, прежде даже, чем оно будет подтверждено уликами. Когда явятся и последние, они часто найдут подкрепление в том, что было сказано раньше. Хотя самые факты не изменятся и не станут крупнее, впечатление от них в представлении присяжных будет сильнее.
