Рихард Гаррис - Школа адвокатуры. Руководство к ведению гражданских и уголовных дел
Ваша обязанность для вас вполне ясна; вам надлежит разъяснить эти неведомые вещи сидящим перед вами простым людям, которых называют «представителями общества». Когда эта простая вещь закутана в бесчисленные юридические термины и малопонятные подробности, мыслимо ли обыкновенным здравомыслящим людям разобрать, что такое перед ними: волк из сказки или родная бабушка? И знайте, что эта простая вещь останется непонятной присяжным, пока вы не расскажете ее будничными словами простого здравого смысла; если где-либо должно называть лопату лопатой, так именно перед теми, кто работает лопатой, и если в состав преступления входит «знание последствий своего деяния» или «цель обманного похищения», мало сказать это, а надо простыми словами объяснить присяжным, что это значит. Не усвоив вполне существа обвинений, они никогда не будут в силах уловить более тонкое значение доказательств, а это может быть важнейшим условием возможности привести их к правильному выводу. Это не значит, что надо болтать без конца, как однозвучный бубенчик над ухом лошади; вы должны научиться передавать содержание обвинительных пунктов обыденными словами; научившись этому, вы будете разъяснять их просто и кратко.
Затем следует обсудить, представляется ли необходимость говорить об общественном положении, обстоятельствах жизни и о состоянии подсудимого; не забывайте: что не необходимо для обвинения, того и быть не должно в обвинительной речи. Возможно, что мотив преступления зародился в обстоятельствах жизни подсудимого; если так — в них же кроются и вероятности, и на это следует указать присяжным с самого начала. Его положение в обществе, может быть, дало ему самую возможность совершить преступление,— вероятность растет и подкрепляется.
Близость к деньгам, недостаток их могут указать на величайшего врага — соблазн. Итак, во-первых — преступление, во-вторых — обстоятельства жизни подсудимого; в-третьих — его положение; другими словами — преступление, мотив, возможность выполнения.
Теперь идут факты. Но помните, что вы не должны приводить фактов, не имеющих прямого отношения к предмету обвинения. Все, что может вызвать у присяжных предубеждение против подсудимого, если только вы дорожите чистой совестью и уважаете в себе честного человека, должно быть старательно устранено из речи; но более всего остерегайтесь сделать косвенным путем то, что не решаетесь сделать прямо; кто не умеет быть безупречным, пусть, по крайней мере, не будет трусом. Это не лишнее указание: я часто наблюдал ненамеренные ошибки в этом смысле со стороны слишком ревностных «служителей правосудия», которые в частных или общественных делах не позволили бы себе ни малейшего отклонения от требований полного беспристрастия. Не думайте, что вы призваны играть роль «адвоката-дьявола», призываемого, как говорят, к спору при канонизации святых. Вы не призваны и причислять подсудимого к лику святых, но должны быть вполне справедливы к нему, не возбраняя себе и некоторой доли сожаления к его положению.
А теперь скажу еще раз: порядок и расчетливое распределение материала, если хотите, чтобы присяжные вполне поняли ваше основное положение; показания свидетелей должны идти в том же порядке, в каком вы излагаете данные дела; при всем разнообразии вопросов, затронутых в речи, последовательность событий не должна быть нарушаема; в вашем рассказе может быть несколько глав, но они должны быть представлены слушателям в том порядке, в каком развивались действительные события. Если хотите образец, возьмите дело по обвинению Кастро в ложном показании на суде (один из процессов, возникших из знаменитого дела Тичборна), вдумайтесь в распределение глав, описание событий и их развитие.
Свидетельские показания дают неясный и сложный материал. В продолжение судебного следствия доказательства и улики устанавливаются перед судом в разрозненном, отрывочном виде, со всякими задержками и отсрочками. В этом отношении едва ли возможно соблюсти какой-либо определенный порядок. Но вы должны будете отделить и собрать вместе отрывки каждого доказательства, прежде чем представлять их присяжным.
Ни в каком случае не следует утверждать слишком многого; это может привести к тому, что вы докажете слишком мало. А. старание доказать больше, чем можете,— это немаловажный промах. Лучше остановиться на умеренной высоте, чем стараться ухватить то, до чего нельзя дотянуться. Всякая неудача вызывает разочарование. Она обманывает ожидания присяжных и вредит делу, ничего не прибавляя к заслугам адвоката.
Чрезмерная щедрость на доказательства есть опасный прием со стороны обвинителя. Нужно ли вооружаться тюфяком, периной и парой подушек, чтобы задушить мышь; для этого достаточно одной перины. Если несколько свидетелей говорят об одном и том же, их показания не могут совпадать во всех подробностях; я разумею не совпадение в выражениях,— это потопило бы их,— я говорю, что совпадение невозможно и в фактах; приведя нескольких свидетелей, вы, по всем вероятностям, вызовете в их показаниях несколько противоречий; а стоит только двум свидетелям впасть в противоречие, хотя бы по обстоятельству самого малого значения, если только оно значение имеет, и присяжные в большинстве случаев обратят это обстоятельство в пользу подсудимого, разве бы другие данные дела склонили их в другую сторону. Этим вы уже установите некоторое сомнение в пользу подсудимого.
С другой стороны, если в вашей речи много доказательств, среди них могут затесаться и несколько ненадежных проходимцев; вы, пожалуй, и не различите их, но ваш «ученый друг» скоро познакомит вас с ними, если только мало-мальски умеет делать свое дело; если показания ваших свидетелей или сами они, как говорится, шатки, они расшатают и все остальное; ваши преимущества в деле во всяком случае пострадают от этого. Чтобы удержать на поверхности обвинение, к которому подвешено показание свидетеля, не заслуживающего доверия, нужно привести не двух и не трех, а многих достоверных свидетелей.
Здесь будет нелишним сказать несколько слов об уголовном преследовании от короны; в этих случаях обвинительная власть бывает очень склонна к чрезмерному обилию доказательств. Я помню одно очень громкое дело, в котором корона оказалась в тупике, и с тех пор всегда ношу в себе к короне глубокое сочувствие. Это было дело об убийстве. Тяжелое дело. Преступление зверское. Население по всей стране волновалось и напряженно следило за розысками виновных. Это было одно из самых громких убийств в истории человечества. Естественно, что полиция суетилась чрезвычайно, и между полицейскими властями возникали всевозможные столкновения. Между лондонской и местной полицией шла ожесточенная война. Все это события вчерашнего дня, всем памятные. Я помню и сцены, происходившие изо дня в день в полицейском суде, помню, как «власти», снедаемые ведомственным и личным соревнованием, шли каждая по-своему, толкаясь в разных направлениях и только мешая друг другу. Убийство выходило из ряда обыкновенных преступлений и наделало много шума.
Но нас интересует не свойство преступления, не профессиональная зависть и не степень усердия или бездействия, проявленные искусными и неискусными полицейскими, а сама коронная, обвинительная власть и ее деятельность по собиранию «доказательств». Само собой разумеется, что «доказательства» появлялись во множестве и с необычайной быстротой; почти у всякого было «доказательство». Казалось, все население было отвлечено от своих обычных занятий, чтобы стать очевидцем убийства. Одни видели подсудимого в одном месте, другие в другом; там он делал покупки, здесь рассматривал товар; там он пел, здесь плясал; в одном уединенном углу был на любовном свидании, в другом убивал. Никто еще никогда не видал стольких «ходов» к розыску одного человека. Наконец-то хоть одно по крайней мере возмутительное убийство не останется безнаказанным к чести полиции! Это искупит бесплодные поиски по многим другим делам. Это зажмет рот людям, вечно недовольным ее «бездействием».
Одни за другими, целыми дюжинами являлись к руководителям всевозможные свидетели. Показания их записывались, проверялись, взвешивались, измерялись, можно сказать, аршинами; в этой веренице проскользнули двое-трое из простодушнейших и «самых невиннейших» молодых людей в целом Лондоне и, помнится, одна или две из безвреднейших женщин. Так как корона не ошибается и не способна мыслить худо о людях, то ее представители не выказали особого внимания по отношению к этим интересным свидетелям; они выслушали то, что те с торжественным видом поведали им, и отпустили их, как водится, с надлежащим вознаграждением от казны.
Все эти упорные старания привели наконец дело на суд; улики против злосчастного подсудимого казались сокрушительными. Возбужденная публика с нетерпением ждала возвещенного торжества правосудия. Но в числе свидетелей обвинительной власти каким-то непонятным образом оказались несколько человек, показания которых решительно опровергали некоторые улики, размыкали кольца, разбивали заклепки в цепи, оплетавшей подсудимого; проще говоря, их показания опрокидывали все тщательно возведенное здание обвинения. Корона смутилась, заглядывала в акты дознания, сравнивая их с устными показаниями свидетелей, задавала им всевозможные хитроумные вопросы, но тщетно: показания расходились, впадали в непримиримые противоречия,— и все это складывалось в пользу подсудимого. Числа были перепутаны: подсудимый оказывался в одно и то же время в двух или трех разных местах. Это продолжалось в течение всего судебного следствия вплоть до председательского напутствия. Председатель не мог устранить противоречий, да и нельзя было. Присяжные и подавно.— Нет, не виновен. Улики оказались недостаточными, потому что их было слишком много.
