Геннадий Есаков - Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки
Всё это, в свою очередь, непосредственно воздействует на концептуальные основы и направленность американского уголовного права: вместо обуздания аморальности и наказания-возмездия моральной злобности его доминирующей целью с конца XIX в. становится защита личности и общественных интересов, предупреждение преступлений, а также исправление правонарушителей.[586]
В течение всего рассматриваемого промежутка времени уголовное законодательство Соединённых Штатов также претерпевает значимые изменения с формальной стороны. Во-первых, всё большее число штатов кодифицирует (используя данный термин в том условном понимании, что было раскрыто в предшествующем параграфе) своё уголовное право, придавая нормам общего права, развитым накопившимися за более чем столетия прецедентами, черты статутной определённости. Во-вторых, новые криминализируемые деяния отражаются исключительно (в отличие от современной рассматриваемому периоду английской практики[587]) в законодательных актах, массив которых возрастает из года в год, оставаясь преимущественно не подвергаемым кодификации. Как следствие, американское уголовное право к середине XX в. приобретает вид достаточно хаотичного нагромождения разновременного статутного законодательства, вращающегося вокруг весьма условно называемого таковым «уголовного кодекса».
На фоне отмеченных процессов и отчасти вызванное ими, в Соединённых Штатах конца XIX в. наблюдается бурное по сравнению с предшествующей эпохой развитие правовой теории и, в частности, уголовно-правовой доктрины. Способствует этому укрепление общенациональных правовых школ, становящихся центрами теоретической правовой мысли и аккумулирующих изыскания, основывающиеся на фундаментальном единстве американского права, в свете чего куда как менее значимы расхождения в законодательстве и судебной практике отдельных штатов. Начинают выходить имеющие общеамериканский охват журналы, не привязанные в изложении и истолковании права к месту своего издания: в 1887 г. появляется Гарвардское обозрение права (Harvard Law Review), в 1891 г. – Йельский журнал права (The Yale Law Journal), в 1901 г. – Колумбийское обозрение права (Columbia Law Review). Так возникает основа для создания единой теории, связанной не столько с уголовным законодательством конкретных штатов, сколько с лежащими в его основе и являющимися общими для всей страны правовыми идеями.
Как следствие, не только опираясь, но и будучи обусловлена уголовно-правовой системой в её новом концептуальном обличье, наука конца XIX– начала XX вв. создаёт собственно американскую по содержанию доктрину уголовного права, одной из составляющих частей которой становится теория mens rea, которую на данном этапе её развития можно назвать концепцией ment es reae.[588]
Приступая к освещению последней, следует прежде всего обратиться к действию принципа mens rea в рассматриваемое время, а его правильное понимание, в свою очередь, предопределяется необходимостью корректной оценки специфического института уголовного права стран семьи общего права, получившего весьма широкое распространение в американской практике: института преступлений так называемой «строгой ответственности» (strict liability).[589]
На протяжении нескольких столетий в представлениях уголовно-правовой доктрины «преступление против человеческих законов» с необходимостью предполагало, «во-первых, злобное намерение и, во-вторых, неправомерное деяние, являющееся результатом такового злобного намерения».[590] В этой формуле, которая также с полным правом может быть отображена в виде максимы actus non facit reum nisi mens sit rea, заключён, в свою очередь, принцип mens rea в классическом виде, в силу коего для констатации преступления требуется доказать не просто совершение деяния, внешне совпадающего с объективными признаками деяния, запрещённого уголовным законом, но и наличие внутренней, субъективной составляющей, сводящейся к морально упречному настрою ума деятеля.
С середины XIX в. принцип mens rea в таком его понимании стал ограничиваться вследствие появления преступлений, для осуждения за которые сначала судебная практика, а впоследствии и уголовное законодательство более не требовали обязательного установления mens rea и которые со временем стали именоваться «преступления строгой ответственности». Согласно изящному своей краткостью и точностью определению, данному Джеромом Холлом, «строгая ответственность предполагает легальную ответственность вопреки отсутствию mens rea».[591]
Истоки современной концепции строгой ответственности[592] лежат в развитии уголовного права середины XIX в. Появление данного института произошло практически одновременно и в Англии, и Соединённых Штатах: чуть ранее, в 1846 г., – на родине общего права[593] и чуть позднее, в 1849 г., – по другую сторону Атлантики.[594] Однако при этом, как справедливо отмечает Францис Б. Сэйр, «американское движение… было инициировано совершенно независимо от английских решений».[595]
Первым английским прецедентом, наметившим последующий путь развития,[596] стало решение 1846 г.[597] В деле, по которому оно было вынесено, лицо обвинялось в хранении поддельного табака, о каковом свойстве его оно не знало. Поддерживая возможность осуждения в данной ситуации вопреки отсутствию знания о качестве табака, судьи сочли, что, во-первых, обвиняемый «преднамеренно не повиновался акту парламента, если… не приложил надлежащих стараний к исследованию продукта…»,[598] и, во-вторых, хотя «совершенно справедливо то, что… невиновный человек может пострадать вследствие отсутствия у него внимательности при проверке табака, полученного им…, но общественное неудобство было бы намного больше, если в каждом случае представители власти были бы обязаны доказать знание. Они были бы весьма редко в состоянии сделать это».[599] Через двадцать лет после данного весьма туманного решения, где, с одной стороны, констатируется преднамеренность, а, с другой, содержится ссылка на возможность осуждения невиновного лица за отсутствие у него должной внимательности, выносится другое, которое с определённостью продолжило линию в направлении развития преступлений строгой ответственности.[600] Согласно его фактам, обвиняемый, будучи старше восьмидесяти лет и давно отошедший от дел, являлся собственником сланцевого карьера; его рабочий, о чём он не знал и чего не разрешал, свалил в соседнюю реку пустую породу, загрязнив тем самым её; по законодательству содеянное образовывало ньюснс. В подтверждение осуждения за ньюснс суд указал, что процесс, будучи уголовным по форме, по содержанию является гражданско-правовым и, как следствие, в нем не требуется доказывать mens rea обвиняемого.[601]
Первым прецедентом уже на американской почве, положившим начало строгой ответственности, стало решение, вынесенное в 1849 г. Верховным Судом Коннектикута, согласно которому продажа спиртного хроническому алкоголику образует соответствующее преступление, наказуемое штрафом в десять долларов, независимо от того, знал ли либо же нет продавец о том, кем является покупатель.[602] В течение следующих нескольких лет появляется ряд решений судов разных штатов, которыми признаётся допустимым наложение уголовно-правовых санкций при отсутствии субъективной составляющей деяния как обязательно-конструктивного признака соответствующих преступлений.[603]
Основным источником развития нового института стала серия массачусетских решений, вынесенных в 1860-х гг. Через них строгая ответственность, ограниченная вначале нарушениями запретов из области «антиалкогольного» законодательства[604] и законодательства, направленного против продажи разбавленного молока,[605] в течение нескольких лет распространилась на иные сферы правового регулирования.[606] С конца 1860-х гг. либо опираясь на массачусетские прецеденты, либо вырабатывая собственные принципы, суды других штатов начали лавинообразно расширять круг преступлений строгой ответственности. Думается, что для целей настоящего исследования не столь важны детали этого процесса, сколь вызвавшие его причины, его практическое и доктринальное обоснование, а также его значение для теории mens rea.
Последовательно обращаясь к первым, можно отметить следующее. Появление института строгой ответственности, как представляется, было вызвано тем, что рядом факторов, коренящихся в социально-экономическом развитии XIX в., был обусловлен концептуальный сдвиг во всём массиве уголовного права и, соответственно, его теории. Суммируя данные факторы в преломлении идеи строгой ответственности, можно прийти к таким выводам. Во-первых, экономические процессы привели к быстрому развитию корпуса преступлений mala prohibita. Создавая их, легислатуры второй половины XIX – первой половины XX вв. ставили своей целью прежде всего защиту интересов личности и общества от новых угроз их существованию и благополучию. Тем самым, во-вторых, в этой области уголовного законодательства вначале зародилось, а впоследствии распространилось и на «традиционные» преступления mala in se, новое представление о направленности уголовного права: на смену обузданию аморальности как цели уголовного права с её акцентом на моральной порицаемости, злобности настроя ума деятеля пришло понимание его основной задачи как заключающейся в защите личности и общества от преступного вреда и в предупреждении совершения новых преступлений. И, таким образом, если учесть, что, исходя из первого аспекта, деяния mala prohibita не сопряжены с априорной моральной порицаемостью, бывшей доминантой до того существовавшего в теории mens rea подхода, а исходя из второго, моральная упречность отходит на второстепенный план, то вполне логичным окажется сделанный судами на «излёте» истории концепции mens mala во второй половине XIX в. и теоретически осмысленный уже в новую эпоху, эпоху господства концепции mentes reae, переход от требования обязательного наличия mens rea в любом преступлении как связанного ранее с бесспорной его моральной порицаемостью к допущению строгой ответственности в случаях совершения преступлений, не являющихся в основе своей априорно морально упречными.
